- -
- 100%
- +
– Корона тяжела, Мехмед-бей? – тихо спросил он.
Он называл его «бей», как называли первых правителей Османов, простых воинов степи, и в этом было больше чести, чем в пышном «Падишах» из уст Халила.
– Она не тяжела, ходжа, – глухо ответил Мехмед, садясь и с остервенением срывая травинку. – Она… чужая. Они не видят во мне Султана. Халил-паша правит, а я – лишь наряженная кукла. Они смеются надо мной. Венгры смеются. Отец… отец бросил меня им на съедение.
– Твой отец поступил мудро, хоть путь его и кажется тебе жестоким, – голос Акшемседдина журчал, как прохладный ручей в знойный полдень, остужая гнев. – Сталь закаляется только в огне, мой мальчик. Если бы он остался, ты бы вечно был ростком в его тени. Теперь ты на солнце. Да, оно жжёт. Оно обжигает кожу. Но только так ты вырастешь в могучий чинар.
– Какой рост? – горькая усмешка исказила детское лицо. – Халил говорит, что моя мечта о Константинополе – безумие. Что я погублю нас всех. Что нам нужен мир, покой, тишина…
Акшемседдин резко выпрямился. Его глаза, обычно подёрнутые дымкой раздумий, вдруг вспыхнули тем же яростным огнём, который Мехмед чувствовал в своей груди.
– Мир? Покой? – переспросил дервиш, и в его голосе зазвенела сталь. – Разве для этого Аллах вложил нам в руки меч, а в сердце – веру? Послушай меня, сын мой.
Он протянул руку на запад, туда, где горизонт тонул в золотой дымке заката.
– Там стоит Город. Кость в горле мира. Красный от грехов, гниющий изнутри, но всё ещё гордый. Пока он стоит, мы никогда не будем в безопасности. Они плетут интриги, они стравливают братьев, они призывают крестоносцев. Халил-паша хочет мира с волками. Но с волками не бывает мира. Бывает только сытость волка или смерть волка.
Акшемседдин наклонился к самому уху Мехмеда, словно доверяя величайшую тайну Вселенной:
– Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Константинополь непременно будет завоёван. Как же прекрасен тот командир, который завоюет его, и как же прекрасно то войско!»
Мехмед замер. Ветер стих, птицы умолкли. Казалось, само время остановилось.
Он слышал этот хадис сотни раз. Но сейчас, здесь, под сенью платанов, эти слова звучали не как молитва. Они звучали как приговор. Как предназначение, написанное на его лбу ещё до рождения.
– Халил-паша видит в тебе ребёнка, – продолжал шейх, глядя прямо в душу. – Но я… я смотрю в твоё сердце и вижу того самого Командира. Güzel Komutan. Ты – тот, кого ждали восемьсот лет. Ты – меч ислама, который разрубит узел истории. Не позволяй старым страхам Халила затушить твой огонь. Пусть они смеются. Пусть считают тебя слабым. Это твой дар.
– Дар? – прошептал Мехмед.
– Когда враг не видит в тебе угрозы, он подставляет горло, – хищно улыбнулся дервиш.
– Но у меня ничего нет… Армия слушает Халила. Казна у Халила.
– У тебя есть время, – твёрдо отрезал Акшемседдин. – И у тебя есть я. Мы будем готовиться. Мы будем учиться не просто грамматике. Мы изучим географию, баллистику, инженерное дело. Мы узнаем врага лучше, чем он знает себя сам. Твой час придёт, Мехмед. И когда он придёт, ты должен быть готов не просто сесть на трон. Ты должен быть готов перевернуть мир.
Слова наставника вливались в душу, как расплавленный металл, заполняя пустоту, оставленную унижением. Позвоночник выпрямился. Тюрбан больше не давил на виски.
– Спасибо, ходжа, – выдохнул Мехмед.
В этот момент идиллию сада разорвал крик.
На дорожке появился гонец. Он бежал, спотыкаясь, покрытый дорожной пылью с головы до ног. Его лицо было серым от ужаса. Он не смел приблизиться к беседке Султана, но его вопль, обращённый к страже, долетел до них как удар грома:
– Беда! Страшная весть! Срочно к Великому Визирю!
Мехмед вскочил. В один миг он забыл о приличиях, о статусе, о тяжёлом кафтане. Он бросился к гонцу, перехватив его на полпути, вцепившись в плечо измученного человека.
– Говори! – рявкнул он голосом, в котором больше не было детских нот. – Я твой Султан, а не Визирь! Говори мне!
Гонец рухнул на колени, дрожа всем телом.
– Мой Падишах… Мир рухнул. Клятвы на Евангелии попраны!
Мехмед почувствовал, как ледяной холод снова коснулся спины, но теперь это был не страх. Это было предчувствие бури.
– Кто?
– Венгры, мой Падишах! – хрипел гонец, глотая пыль. – Король Владислав и Янош Хуньяди. Папа Римский освободил их от клятвы! Они сказали, что слово, данное «неверным», ничего не стоит. Они перешли Дунай! Огромное войско крестоносцев идёт на Эдирне! Они жгут деревни! Они хотят изгнать нас из Европы навсегда!
Мир вокруг Мехмеда качнулся.
Сегедский мирный договор, тот самый бумажный щит, которым так гордился Халил-паша, был разорван в клочья. «Мир и покой», ради которого отец оставил трон, оказался иллюзией, дымом.
Через минуту в сад, ломая кусты, ворвался сам Халил-паша.
Его лицо, всегда невозмутимое, словно маска из воска, было искажено неприкрытой паникой. Чалма сбилась набок. За ним, путаясь в полах халатов, бежали другие визири.
– Вы слышали, Повелитель?! – закричал Халил, забыв о политесе, забыв о своей важности. – Крестоносцы идут! Хуньяди перешёл границу! Это конец! Армия не готова! Мы поверили им!
Великий Визирь, который час назад поучал Мехмеда как нашкодившего школьника, теперь смотрел на 12-летнего мальчика с животным ужасом. Вся его стратегия «мира любой ценой» рухнула в одночасье.
– Что нам делать? – выл кто-то из пашей за его спиной. – Нужно звать Мурада! Нужно вернуть Султана! Этот мальчик нас не спасёт!
Мехмед стоял посреди этого хаоса абсолютно неподвижно.
Он смотрел на трясущегося Халила, на паникующих мужей государства. И вдруг то спокойствие, о котором говорил Акшемседдин, накрыло его плотным куполом. Страх исчез. Осталась только ясность. Холодная, кристальная ясность.
Это был не конец. Это был шанс.
Они говорили, что он не готов? Они хотели «обучить» его через трудности? Что ж, урок начинается прямо сейчас.
– Замолчите!
Голос Мехмеда хлестнул по толпе как бич. Паши замерли.
– Вы хотели мира, Халил-паша? – тихо спросил мальчик, глядя в глаза старому Визирю. – Вы его получили – мир, цену которого определяют клятвопреступники!
Он обвёл взглядом своих советников. В его осанке появилась хищная грация.
– Пишите отцу, – приказал Мехмед, и в его тоне зазвучал металл, от которого старые воины невольно выпрямились по струнке. – Но пишите не как перепуганные овцы, блеющие о помощи. Пишите так, как я скажу.
Он подошёл к Халилу-паше вплотную. Теперь их глаза были почти на одном уровне. Мальчик вырос.
– Пишите: «Если ты Султан – приди и возглавь свои войска», – чётко произнёс Мехмед, чеканя каждое слово, которое войдёт в вечность.
Халил открыл рот, чтобы возразить, но Мехмед не дал ему сказать ни слова.
– «А если же Я Султан… то я приказываю тебе прийти и служить под моим знаменем!»
Халил-паша отшатнулся, словно получил удар в грудь. Он всматривался в лицо мальчика, пытаясь найти там прежний испуг, но тщетно. В тёмных глазах юного Османа больше не было страха.
Там бушевал пожар, который очень скоро поглотит весь мир.
Война стояла на пороге. Детство Мехмеда закончилось в эту секунду. И началась эра Завоевателя.
Глава 4. Цена Победы
Письмо ушло. И вместе с ним ушло детство.
Эдирне гудел, словно растревоженный пчелиный рой. Вести о несметной армии крестоносцев, идущей на столицу, расползались по улицам, подобно языкам степного пожара, сея липкий, удушающий страх.
Обезумевшие от ужаса матери прятали детей в сырые подвалы, купцы, проклиная всё на свете, спешно зарывали золото в садах, а янычары – элита османского войска – молча точили свои ятаганы, бросая мрачные, тяжёлые взгляды на султанский дворец.
Там, за высокими стенами, в роскошных покоях сидел их повелитель, юный Мехмед. «Мальчик-падишах».
Мехмед не спал. Бессонница стала его верной спутницей. Дни и ночи напролёт юный султан проводил в Диване, отчаянно пытаясь собрать армию, которая таяла на глазах, словно весенний снег.
Но приказы правителя, едва покинув его уста, вязли в липком болоте бюрократии и саботажа, искусно расставленном великим визирем Халилом-пашой.
Визири учтиво кивали, отвешивали низкие поклоны, но ничего не делали. Они ждали. Ждали возвращения настоящего хозяина.
И он пришёл.
Султан Мурад II не заставил себя ждать. Получив дерзкое, почти приказное письмо сына, Старый Лев оставил свои благоухающие сады в Манисе. Он переправился через Босфор с такой немыслимой скоростью, будто за его спиной выросли могучие крылья орла.
Встреча отца и сына состоялась в поле, за городскими стенами.
Мехмед, облачённый в парадные доспехи, которые были ему предательски велики, выехал навстречу. Он хотел выглядеть властным. Хотел показать, что он – Падишах, встречающий своего лучшего полководца.
Но когда Мурад II осадил коня и замер напротив, вся напускная уверенность мальчика рассыпалась в пыль.
Отец не спешился. Огромный, пропахший потом и долгой дорогой, он сидел в седле, взирая на сына сверху вниз. В его взгляде не было и тени гнева за дерзкое письмо. Лишь вселенская, глубокая усталость и… жалость.
– Ты позвал меня, – голос Мурада охрип от дорожной пыли, но звучал твёрдо, как сталь. – И я пришёл. Но не как твой поданный, Мехмед. А как отец, который должен исправить то, что натворили дети.
Халил-паша, неотступно следовавший за Мурадом, склонил голову, пряча торжествующую ухмылку в густой седой бороде. Великий визирь победил. Он вернул своего господина на трон.
– Армия ждёт, – сухо бросил Мурад, не давая сыну и шанса ответить. – Снимай этот тюрбан с эгретом, сын. В битве он будет тебе только мешать. Сегодня ты будешь смотреть и учиться.
Это было низложение. Тихое, публичное, унизительное. Без указов и церемоний. Просто отец забрал вожжи из слабых рук ребёнка, который не справился с управлением имперской колесницей.
Равнина близ Варны. 10 ноября 1444 года.
Пронзительный, холодный ветер с Чёрного моря трепал бунчуки и знамёна. Две исполинские армии замерли друг напротив друга, словно два хищных зверя, готовые к смертельному прыжку.
С одной стороны – объединённые силы христианской Европы. Венгерские рыцари, закованные в тяжёлые латы с головы до пят. Польские гусары с крыльями за спиной, валашские всадники, наёмники со всех концов света. Ими командовал молодой, амбициозный король Владислав и легендарный Янош Хуньяди. «Белый Рыцарь», одним именем которого османские матери пугали непослушных детей.
С другой – несокрушимая армия Полумесяца. Анатолийские и румелийские сипахи, конные воины акынджи, готовые отдать жизнь за веру, и, конечно же, янычары – живая белая стена, несокрушимым кольцом окружавшая ставку Султана.
Мехмеда разместили на холме, рядом со ставкой отца. Но не как командующего. Ему была отведена роль наблюдателя, окружённого плотным кольцом верных телохранителей.
«Смотри и учись», – звенело у него в ушах.
И он смотрел.
Он видел, как содрогнулась земля, когда тысячи копыт ударили в промёрзшую почву. Могучий венгерский клин с чудовищной силой врезался в османские фланги. Треск ломающихся копий, лязг стали, нечеловеческие крики и ржание агонизирующих лошадей слились в единый, ужасающий вой вселенской мясорубки.
Поначалу казалось, что всё предрешено.
Хуньяди, этот дьявол во плоти, в щепки разнёс левый фланг. Анатолийские сипахи, не выдержав натиска, дрогнули и побежали. Паника, липкая и леденящая душу, поползла к самому сердцу войска – к шатру Султана.
– ВСЁ КОНЧЕНО! – в истерике закричал кто-то из пашей. – НУЖНО ОТСТУПАТЬ! СПАСАТЬ ПОВЕЛИТЕЛЯ!
Мехмед видел, как побледнел Халил-паша. Великий визирь, этот гений интриг, дрожал, как осиновый лист. Его губы беззвучно шептали молитвы, а руки судорожно сжимали поводья.
– Отступаем, мой Султан! – выкрикнул Халил, подскакивая к Мураду. – Сражение проиграно! Сохраним хотя бы вашу жизнь!
И в этот самый миг Мехмед увидел то, что навсегда изменило его понимание власти.
Мурад II не сдвинулся ни на палец.
Старый Лев даже не удостоил взглядом дрожащего визиря. Он спокойно, без тени суеты спешился. Подошёл к знаменосцу, вырвал из его рук штандарт с копией нарушенного мирного договора – того самого, на котором король Владислав клялся на Евангелии, – и с силой вонзил его в землю перед собой.
Затем Султан поднял руки к серому, низкому небу.
– О АЛЛАХ! – его голос, усиленный ветром, прогремел над полем битвы, перекрывая шум жестокой схватки. – ЕСЛИ ЭТИ НЕВЕРНЫЕ НАРУШИЛИ КЛЯТВУ, ДАННУЮ ТВОИМ ИМЕНЕМ, ТО ПОКАРАЙ ИХ! ПУСТЬ ИХ ПРЕДАТЕЛЬСТВО СТАНЕТ ИХ ПОГИБЕЛЬЮ!
Это была не молитва. Это был рёв раненого льва.
Янычары, увидев, что их Султан стоит непоколебимо, как скала, сомкнули ряды. Белая стена превратилась в стальную. Они перестали быть просто людьми. Они стали единым организмом, готовым погибнуть, но не отступить ни на шаг.
Король Владислав, молодой и горячий, опьянённый успехом на флангах, совершил роковую ошибку. Увидев султанский бунчук, он решил, что сможет лично сразить Мурада и стяжать вечную славу.
– ЗА МНОЙ! НА СУЛТАНА! – крикнул король и во главе отряда из пятисот отборных рыцарей бросился в самоубийственную атаку, прямо на стену янычар.
Мехмед, затаив дыхание, следил за этим безумием. Он видел, как рыцари врубились в ряды пехоты. Как падали белые янычарские шапки. Как сверкали мечи.
Король прорвался почти к самому Султану. Казалось, ещё мгновение – и Мурад падёт.
Но тут старый янычар по имени Коджа Хызыр, словно призрак из преисподней, вынырнул из гущи боя. Взмах огромного топора – и сухожилия под королевским конём были перерублены.
Владислав рухнул на землю. Тяжёлые доспехи, что должны были защищать, стали смертельной ловушкой. Он не успел подняться.
Следующий удар янычарского ятагана отделил голову короля от тела.
– Король мёртв! – пронёсся клич над полем.
Голову Владислава тут же водрузили на копьё.
Увидев это, армия крестоносцев замерла. А затем, словно огромная волна, разбившаяся о скалы, она отхлынула. Паника, которая ещё минуту назад душила османов, теперь вцепилась в глотку врага.
Победа.
Полная. Сокрушительная. Невозможная.
Мурад II стоял посреди поля брани, тяжело опираясь на саблю. Вокруг него громоздились горы тел, но его лицо было безмятежно. Он снова спас Империю.
Мехмед смотрел на отца с благоговением. Вот что значит быть Султаном. Не интриги, не карты, не книги. А вот это – стоять, когда все бегут. Верить, когда все отчаялись.
Юноша пришпорил коня, желая подъехать к отцу, разделить с ним миг этого великого триумфа.
Но путь ему преградил Халил-паша.
Визирь, который мгновение назад дрожал от страха, теперь снова сидел в седле прямо и гордо. С таким видом, будто это он лично срубил голову венгерскому королю.
– Не сейчас, Шехзаде, – холодно произнёс он. – Это победа вашего отца. Не ваша.
Эдирне. Неделю спустя.
Праздник не утихал уже три дня. Улицы были украшены дорогими коврами, на площадях всем желающим раздавали плов и шербет, а народ без умолку славил «Великого Гази» Мурада.
Никто не кричал: «Да здравствует Султан Мехмед!».
Имя юного правителя было забыто. Смыто кровью Варны.
В малом зале совета собрались только трое: Мурад, Халил-паша и Мехмед. Атмосфера была тяжёлой, как могильная плита. Победа принесла облегчение, но породила проблему, которую нужно было решить здесь и сейчас.
– Повелитель, – начал Халил, и его голос был сладок, как патока. – Аллах даровал вам величайшую победу. Враг разбит. Границы в безопасности. Народ ликует. Янычары готовы целовать следы вашего коня.
– Я знаю, Халил, – устало кивнул Мурад. – Но я дал слово. Я отрёкся. Трон принадлежит моему сыну. Я хочу вернуться в Манису. Я жажду покоя.
Мехмед вскинул голову. Робкая, хрупкая надежда шевельнулась в его груди. Отец не заберёт трон!
– Мой Султан, – голос Халила обрёл стальную твёрдость. – Мы не можем рисковать. Да, мы победили. Но Хуньяди жив. Европа залижет раны и вернётся с новой силой. Империи нужна сильная, опытная рука. Рука Гази, сокрушившего крестоносцев.
Визирь бросил короткий, уничтожающий взгляд на Мехмеда.
– Посмотрите на янычар. Они бунтуют при одной мысли, что ими снова будет командовать… ребёнок. Если вы уедете, завтра столица утонет в бунте. И этот бунт сожжёт и дворец, и вашего сына.
Это была ложь, искусно смешанная с правдой – самый опасный яд. Халил-паша давил на главный страх Мурада – страх перед новой смутой, чтобы убрать Мехмеда.
– Мальчик не готов, – продолжал визирь, вбивая гвозди в крышку гроба надежд шехзаде. – Он чуть не погубил нас своей горячностью. Ему нужно учиться. Взрослеть. Пусть едет в Манису. Пусть управляет санджаком, набирается ума. А вы… вы должны остаться. Ради Аллаха. Ради Государства.
Мурад молчал. Долго. Он смотрел на сына, и в его взгляде была мучительная борьба между желанием покоя и бременем долга. Между любовью к сыну и страхом за Империю.
Наконец, он принял решение.
– Халил прав, Мехмед, – тихо произнёс Султан.
Эти слова ударили больнее пощёчины.
– Ты ещё зелен, сын мой. Варна показала это. Твоё время не пришло. Ты вернёшься в Манису.
– Отец! – Мехмед вскочил, задыхаясь от обиды и несправедливости. – Я позвал тебя! Я был готов сражаться рядом!
– Ты звал, потому что не мог справиться сам! – голос Мурада стал жёстким, как удар кнута. – Султан не зовёт на помощь. Султан – это и есть помощь. Ты показал свою слабость, Мехмед. А трон не терпит слабости.
Мурад отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.
– Собирайся. Завтра же уезжаешь.
Мехмед вышел из зала, шатаясь. Мир вокруг него рухнул.
В коридоре его ждал Заганос-паша, один из немногих, кто сохранил верность юному шехзаде. Высокий, широкоплечий воин с пронзительными глазами хищной птицы.
– Они забрали у тебя всё, мой бей? – тихо спросил Заганос, глядя на побелевшее, как мел, лицо мальчика.
– Они забрали трон, – прошептал Мехмед. – Они забрали армию. Они унизили меня перед всем миром. Халил смеялся, Заганос. Он смеялся глазами.
– Пусть смеётся, – Заганос положил тяжёлую, словно камень, руку на плечо принца. – Старые шакалы всегда смеются, когда молодой волк загнан в угол. Но они забывают одно… волки растут.
Мехмед поднял глаза. В них больше не было слёз. Там был холод. Ледяной, арктический холод, который сковал его сердце в непробиваемую броню.
– Я уеду в Манису, – голос его обрёл новую, звенящую силу. – Я буду учиться. Я прочту все их книги, я изучу их законы, их карты, их пушки. Я стану тем, кем они так боятся меня видеть.
Он медленно повернул голову в сторону покоев Великого Визиря.
– Халил думает, что победил. Он думает, что отправил меня в ссылку. Но он ошибся. Он отправил меня в школу. И когда я вернусь… я принесу с собой такую бурю, которая снесёт и его, и эти старые стены, и весь этот прогнивший мир.
На следующий день небольшой кортеж бывшего Султана Мехмеда II покинул Эдирне. Народ не провожал его. Народ праздновал победу Мурада.
И только один человек, одинокая фигура в простом одеянии, стоял на городской стене и смотрел вслед удаляющейся повозке. Акшемседдин, духовный наставник принца.
Он знал. Уезжает мальчик.
Но вернётся – Завоеватель.
Глава 5. Школа волков
Маниса. Дворец санджакбея. 1449 год.
Время в провинции текло иначе, чем в столице. В Эдирне его отмеряли неспешные заседания Дивана, дворцовые интриги и тихий шелест дорогих халатов визирей. Здесь, в Манисе, среди вековых оливковых рощ и согретых солнцем виноградников, время измерялось сменой сезонов да страницами прочитанных книг.
Минуло пять долгих лет с того дня, как униженный и сломленный мальчик покинул столицу.
Но тот мальчик давно исчез.
Его похоронили под грудой древних фолиантов, военных карт и загадочных чертежей. Из пепла восстал юноша, чьё имя в Эдирне влиятельные вельможи старались произносить лишь шёпотом, чтобы, не дай Аллах, не накликать беду.
В просторном кабинете дворца, чьи окна смотрели на величественную гору Сипил, царил густой полумрак. Воздух казался тяжёлым, пропитанным едким запахом серы, ароматом старинного пергамента и плавящегося воска.
За огромным дубовым столом, заваленным свитками, сидел семнадцатилетний шехзаде Мехмед.
Он разительно изменился. Ушла детская припухлость щёк, уступив место твёрдым, волевым скулам. Знаменитый орлиный нос династии Османов теперь хищно выдавался вперёд, придавая всему облику суровое выражение. А глаза… Когда-то полные слёз и горькой обиды, они превратились в тёмные омуты, на дне которых застыл холодный, колючий лёд.
Перед юношей лежал не священный Коран и не трактат по грамматике. Его пальцы скользили по страницам труда римского инженера Вегеция «De Re Militari» – «О военном деле». Рядом, словно горы, громоздились свитки с баллистическими расчётами невероятной сложности.
– Сера, селитра и древесный уголь, – пробормотал шехзаде, не поднимая головы. Голос его стал ниже, потеряв юношескую звонкость. – Смесь должна быть идеальной. Ошибка в пропорциях хоть на одну драхму – и ствол разорвёт. Мы лишь погубим своих же пушкарей, а не врага.
Из тёмного угла выступила могучая, широкоплечая фигура. Заганос-паша.
Верный Заганос. Албанец по происхождению, он стал для принца не просто наставником, но его тенью, его мечом и его совестью, когда почти все остальные отвернулись. Он был одним из тех немногих храбрецов, кто последовал за опальным шехзаде в ссылку, поставив на кон и карьеру, и саму жизнь.
– В Эдирне поговаривают, что вы лишились рассудка, мой Бей, – голос Заганоса был низким и рокочущим, словно далёкие раскаты грома. – Люди Халила-паши доносят Великому Визирю, что наследник престола, вместо постижения науки управления государством, дни и ночи напролёт возится с каким-то чёрным порошком и чертит диковинные трубы.
Мехмед медленно оторвал взгляд от рукописи. Уголки его тонких губ тронула едва заметная, холодная усмешка.
– Пусть говорят, Заганос. Пусть старый лис Халил считает, что я забавляюсь детскими игрушками. Он привык к войнам, где исход битвы решают блестящие сабли и стремительная конница. Его разум не способен постичь…
Юноша резко поднялся, широким шагом подошёл к огромной карте, занимавшей почти всю стену. Это была та самая, вывезенная из Эдирне карта Константинополя, теперь испещрённая бесчисленными пометками, цифрами и линиями.
– Стены Феодосия, – Мехмед провёл пальцем по линии древних укреплений. – Им тысяча лет. Они видели гуннов и аваров, арабов и болгар, они остановили наших великих предков. Все они разбились об этот несокрушимый камень. Знаешь, почему?
– Потому что стены неприступно высоки, а рвы бездонно глубоки, – пожал плечами паша.
– НЕТ! – отрезал Мехмед, и в голосе его прозвучал металл. – Потому что все они воевали прошлым! Катапульты, тараны, осадные башни… Сегодня это бесполезный хлам. Камень не одолеть камнем. Камень можно сокрушить лишь ГРОМОМ!
Он стремительно вернулся к столу и взял в руки чёрный, пористый кусок металла – образец нового сплава.
– Нам нужна пушка, Заганос. Не те жалкие бронзовые трубки, что есть у моего отца, которые едва способны плюнуть камнем на сотню шагов. Нам нужен МОНСТР! Огнедышащий дракон, чей огненный выдох обратит эти стены в пыль!
Дверь кабинета беззвучно отворилась. Вошёл ещё один человек – Шахабеттин-паша. Бывший главный визирь, евнух, также попавший в опалу и сохранивший преданность молодому принцу. В его тонких руках покоилась стопка писем, скреплённых витиеватыми печатями.
– Свежие вести из столицы, мой Султан? – с особым почтением произнёс он. Шахабеттин всегда обращался к Мехмеду именно так, демонстративно игнорируя тот факт, что на троне всё ещё сидел Мурад. Для него истинным повелителем был этот юноша.
– Что пишет наш великодушный «друг»? – с лёгкой иронией спросил Мехмед, подразумевая Великого Визиря Чандарлы Халила.
– Халил-паша пребывает в безмятежном спокойствии, – доложил Шахабеттин, раскладывая письма. – Он сообщает, что Империя процветает. Мирный договор с венграми нерушим. Венецианцы исправно ведут торговлю. А Султан Мурад проводит дни в благочестивых молитвах и беседах с дервишами. Халил убедил всех, что вы, мой господин, здесь, в Манисе, окончательно превратились в безобидного книжника, которого латынь занимает куда больше, чем политика.
– Латынь… – задумчиво повторил Мехмед. – Да, я учил латынь. И греческий. И сербский. И даже иврит. Знаете, зачем?