Царская невеста. Я попала!

А сама, крепко держась за деревянный проём, высунулась из возка. Скорость оказалась вполне себе небольшой – на поезде было бы намного быстрее. Разбиться – не разобьюсь, если что.

– Стооой! – закричала я в сторону возницы. – Стооой!

Он меня не слышала, потому что стук копыт заглушал голос, который ветер относил назад. Сзади подключилась Дуняша – она начала колотить в крышу возка изнутри, и мы вместе смогли привлечь внимание Елизара Григорьевича.

Он оглянулся, мгновенно оценил обстановку и закричал:

– Куда собралась! Назад!

Но я высунулась из возка ещё сильнее и крикнула:

– Прыгать буду!

Тогда Елизар натянул вожжи и возок начал снижать ход. Не дожидаясь полной остановки, я поддалась панике и спрыгнула на землю. Прямо передо мной темнел лес, что по бокам тянулся вдоль дороги, и я отчаянно хотела в нём укрыться. Меня подстёгивал страх и нежелание подчиняться воле людей, которые оказались способны пытать юную девушку, кем бы она ни была. Случившееся не укладывалось у меня в голове. Как так?! Моя жизнь и здоровье внезапно оказались совершенно никак не защищены, и это потрясло меня больше всего.

Я бежала, спотыкаясь и хватаясь руками за ветви деревьев. Они хлестали меня по щекам, а ноги путались в просторном платье. Впервые в жизни я плакала навзрыд вслух, громко, с криком выпуская свой ужас наружу. Я всегда умела держать себя в руках, никто и никогда не видел моих слёз. Ну, невозможно было вести себя иначе с наглыми восьмиклассниками и даже с их родителями! Я гордилась своим самообладанием и умением одним словом уничтожить противника.

Сейчас же я была вся в соплях и слезах, а горло саднило от рыданий. Когда я выдохлась и остановилась у дерева, то меня накрыла такая волна отчаяния, что я тут же выплеснула её наружу:

– Господи, ну за что?! Зачем я здесь? Чтобы что? Дай мне хотя бы знак! Ну нельзя же так издеваться над людьмииииииииииииии, – выла я в голос, не боясь, что меня услышат. Вокруг было темно, и только полная луна освещала верхушки деревьев. Я не пугалась ночного леса, потому что в детстве много времени провела в прогулках с друзьями после заката. А вот людей начинала бояться. Всё перевернулось с ног на голову.

Сколько прошло времени – не знаю. Когда я обнаружила себя на коленях, обнимающую березовый ствол и тихонько всхлипывающую, то сил уже не было совсем. Я была совершенно одна в лесу. Кажется, психологи бы сказали, что у меня посттравматический синдром. Жаль, что я не психолог.

Мысли текли размеренно и вяло. Я, шатаясь, поднялась. В лесу пахло сыростью и травой. Лёгкий шум листвы создавал еле заметный фон, и я почувствовала родную стихию. Сделав два-три шага, я плюнула на условности и подняла длинные юбки, завязав их на талии. Ноги открылись до колен, идти стало намного легче. Тяжёлая коса змеилась по спине и мне захотелось её расплести. Хотелось максимальной свободы и комфорта. Поэтому я распустила ленты и тоже повязала их на поясе, чтобы не потерять. Теперь, чувствуя себя настоящей русалкой, я побрела наугад в ту сторону, откуда прибежала. Главное теперь – дождаться утра. А там я что-нибудь придумаю, соображу. Я выкручусь. Все сорок лет выкручивалась сама, и тут не пропаду.

Через несколько шагов я почувствовала запах дыма. Костёр? Пожар? Повернувшись в ту сторону, нюхала воздух, как дикий зверь, и пятилась, не решаясь выйти к людям. Но потом желание узнать, что там происходит, победило, и я устало побрела на запах дыма.

Недалеко от того места, где я выла и орала, оказалась полянка, а в середине её полыхал костёр. Настороженные лица Елизара и Дуняши были повернуты в мою сторону. Я мысленно ухмыльнулась – не такой они привыкли меня видеть. С задранной юбкой, распущенными волосами и наверняка вымазанная в грязи. Хороша, царевна.

Я молча побрела к костру и опустилась на траву прямо возле него. Елизар не мигая следил за мной своими разными глазами, Дуняша недовольно хмурилась. У нее в руках была длинная палка с насаженным на неё куском хлеба, который она совала прямо в пламя.

– Куда ты суёшь, дурында! – не удержалась я и отняла у неё палку. – Разве так жарят хлеб? Ты над углями держи.

И пока я показывала ей, как это делается, мой желудок громко булькнул. А потом ещё и ещё. Как же я, оказывается, хочу есть!

Дуняша голодными глазами следила за моими руками, а потом потянулась за палкой, чтобы отнять её. Но тут Елизар открыл рот и скомандовал:

– Оставь! Я тебе другой кусок дам.

Я же блаженно потянула носом и поворачивала аппетитно пахнущий кусок, мечтая только об одном – вонзить в него зубы. И когда это случилось, то я сама не поняла, почему он так быстро исчез. Раз – и не было уже никакого куска.

Я требовательно посмотрела на Елизара и произнесла:

– Дай ещё хлеба!

– Не извольте гневаться, боярышня, телегу с яствами не подвезли, – съязвил он, а я вытаращила на него глаза. – Я итак вам свой запас отдал. Больше нет. Утром пойду на охоту, может, птицу подстрелю. А сейчас – спать.

Я скорчила ему рожу, но осталась сидеть как есть, в позе Алёнушки у пруда. Не будет мне этот приказывать! Завесила лицо медовыми прядями, скрыла от него глаза. Думать буду.

А он-то хитёр! Зачем он меня спас? В чём его выгода? Марфа отправила меня конвоировать, потом задумала пытать, а этот отбил и увёз. Пожалел? Или расплаты побоялся? Царской-то мамочке ничего не будет, а ему головы не сносить. Наверное, так. Испугался ответственности.

Но вообще-то мужик хорош. Не стал меня по лесу догонять, не пошёл искать, силы тратить. Развел костёр, обустроил стоянку. Ждал, пока сама к нему выйду. Надо с ним поосторожнее, потому что непонятно, какие у него указания и чего он хочет.

Мягкие шаги раздались у меня за спиной и на плечи опустилось мягкое одеяло. Я обернулась и увидела Елизара, который нёс в руках ещё какой-то свёрток и вёл в поводу единственную лошадь.

– А где возок? – зевнув, спросила я.

– На дороге оставил, сюда он не проедет. Ложись, Марья Ивановна, прямо здесь. До утра немного осталось.

Елизар привязал лошадь, а потом взял оружие и ушёл в ночь.

Когда я проснулась, уже вовсю светило солнце. Ещё ночью я была уверена, что не смогу сомкнуть глаз. Но, видимо, у юной Марьи со сном было всё в порядке, потому что чувствовала я себя бодрой и отдохнувшей. Спиной ко мне привалилась Дуняша, видимо, пытавшаяся согреться холодным утром. Она тоже пошевелилась, а потом широко зевнула и села.

– Эх, сейчас бы велеть запалить самовару да с оладушками, – мечтательно произнесла она. Я мысленно с ней согласилась.

– И умыться бы, а то и зубы нечищены, и прыщи такими темпами появятся, – поддакнула я.

Воцарилась тишина. Дуняша застыла, а я выругалась про себя. Есть такое слово у них – прыщи?

– И пить охота, – пробормотала я. Организм звал по нужде, снова хотелось есть и пить. – Ты не знаешь, Дунечка, воды нам с собой не положили?

– Я. Не. Знаю, – отчеканила она. – Я даже о том, что возок собирают, узнала тогда, когда тебя и меня туда запихнули. Может быть, тебя голодом уморить хотели? А мне заодно погибать.

Я обернулась на неё, чтобы посмотреть ей в глаза. Не слишком ли борзая девка для служанки? Уже не в первый раз ноет, что я виновата в её бедах.

На меня с вызовом смотрели водянистые голубые глаза. Кожа у Дуни была белая-белая, а волосы светло-русые и тоже почти белые. Такая бесцветная водянистая порода, которая встречается к северу от Москвы. У таких людей, как Дуняша, кожа не умеет загорать, а сразу становится красной, чтобы через пару дней облезть. Ладошки и губы её были розовые, и сквозь пробор на голове просвечивала розоватая макушка. Моя мама про таких говорила: «Похожа на моль». Я же любовалась такими людьми. Мне они казались исконно русскими, не испорченными монгольской кровью, северными наядами. Но на моём фоне она, пожалуй, всё же смотрелась бледновато.

– А ты чего такая борзая? – вырвалось у меня сквозь зубы.

– Я борзая? Я не нанималась за тобой ухаживать! И тем более ехать в ссылку! Я вообще от тебя уйду сегодня же, до мамки-папки добираться буду. И ты мне не указ!

Я опешила. Не нанималась? Я ей не указ? Почему?

– А ты разве не девка дворовая? Ты же мне в услужение приставлена!

Дуня вскочила на ноги, её глаза расширились, и она начала ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Да ты в своём ли уме, Марья Иванна? Какая я тебе дворовая? Я урождённая Стрешнёва, дворянская дочь, как и ты. И на смотре царском наравне с тобою была! До свадьбы меня к тебе приставили, а там я надеялась и дальше при тебе остаться. Но тебя вон, в ссылку отправили. А причём здесь я?

Дунин визг слышали, наверное, даже белки в трёх верстах отсюда. Всё в лесу стихло. А я мучительно соображала, как выпутаться. Действительно, как я могла не знать таких тонкостей? Только если в моё тело вселился кто-то другой. Сорокалетний. Из будущего.

– Дуняша, я не помню ничего этого… Ни смотра, ни церковного освящения, – тихо сказала я. Самая лучшая ложь – частичная правда.

– Ну конечно, она теперь не помнит! А чего ещё ты не помнишь? Как дорогу перешла Салтыковым да Марфе Ивановне? Признавайся, чего ты такого натворила, что взъелись на тебя бояре? Зачем отстранили от царя?

– Хотела бы и я знать ответы на эти вопросы, – тихо пробормотала я.

Хруст веток отвлёк нас от этой беседы. Тяжёлым шагом на поляну пришёл Елизар. В руке у него болталась мёртвая белка, которую он бросил у потухшего костра. А потом он достал перекинутый через плечо полотняный узелок и высыпал из него целую кучу мелких зелёных яблок.

– Не удалась охота сегодня, всё зверье ночью распугали, – буркнул он. – Будем есть это.

Я поглядела на Дуню. Та со страхом и жалостью рассматривала белку, а потом нерешительно протянула руку и схватила зелёное яблоко. Откусив, тут же выплюнула.

– Горькое! – сморщилась она. А я усмехнулась. Ну ещё бы, начало лета на дворе. Какие ещё яблоки могут быть?

– Елизар… Григорьевич, а ручья поблизости нет? Пить хочется, – осторожно попросила я. Голодный и уставший мужчина мог отреагировать неожиданно.

– Есть, нашёл поблизости. Давайте провожу, – хмуро произнёс он.

Повесив белку на сук, чтобы никто не умыкнул, пока нас не будет, Елизар повёл нас к ручью. Он прятался между берёз на дне большого оврага, и только прислушавшись, можно было уловить его тихое журчание.

Шириной ручей был не более метра, а глубиной – по щиколотку. Я с наслаждением опустила в него руки и умыла лицо. Рядом Дуняша пила из ладоней холодную воду. Я последовала её примеру, понадеявшись, что выше по течению нет протухшей тушки какого-нибудь грызуна.

Елизар повернулся и ушёл. Я, оглядевшись по сторонам, скинула грязное, пропахшее потом и страхом платье и повесила его на сук так, чтобы он меня хоть немного закрывал от любопытных глаз. А потом опустилась на колени и наскоро обмылась. Липкая кожа благодарно реагировала на воду, хоть и покрывалась пупырками. Дуняша во все глаза смотрела на меня, но стянуть платье не решилась. Природная скромность? Хотя в этом времени, наверное, в принципе не выставляют напоказ голое тело. Я с сожалением вздохнула и натянула обратно грязное платье. Выбирать не приходится.

Елизар стоял на краю оврага и правда не смотрел в нашу сторону. Заслышав шаги, обернулся и молча пошёл к костру. Под глазами у него залегли глубокие тени, и сам он выглядел понурым и усталым.

Когда мы пришли ко вчерашнему кострищу, я отправила Дуняшу собирать хворост. Та недовольно поджала губы, но послушалась.

– Елизар Григорьевич, я не умею снимать шкуру с убитых животных, – робко обратилась я к нашему кормильцу. Я не зря робела – никогда не умела обращаться с мужчинами. Они были для меня неизведанной территорией. Может, поэтому я так и не вышла замуж?

– Я сниму, – сказал он.

– А котелка у вас нет? – поинтересовалась я, набрав в грудь воздуха.

– Нет, – буркнул Елизар, доставая белку с дерева и примеряясь к окрестностям. Где удобнее будет её освежевать?

Я же, шумно выдохнув, кивнула и спросила у него нож. Он странно посмотрел на меня, но протянул короткий кинжал с пояса. Настороженно смотрел вслед, когда я воинственно направилась к ближайшей берёзе и начала чертить на ней прямые линии.

Вырезав большой квадратный кусок, я отпилила четыре небольших палочки. Пока занималась этим нелёгким делом, улыбалась. Всё же не зря я водила в походы свой девятый «А». Навыки, полученные там, пригодились мне сейчас.

Затем, побродив по лесу и выйдя к ручью, нашла на самом дне большой плоский камень. Пока тащила его назад, вся вымокла, но захватила с собой ещё один большой ствол поваленного дерева. Волокла его, матерясь, по прелой листве, заработав недоуменный взгляд от Елизара.

Потом, когда Дуняша принесла хворост, а Елизар заново зажёг костёр кресалом, я отобрала у него кровавую тушку белки и уложила на камень. Мелкая, зараза, как всех накормить? Я быстро нарубала её на куски и кинула в берёзовый туесок. Мы делали такие с детьми в походе для ягод: защипывали по краям углы, скрепляли их расщеплённой надвое палочкой и собирали туда дикую малину. Но такой туесок также отлично держал воду. Поэтому я задумала потушить нашу белку, чтобы поесть не просто горячей, а ещё и жидкой пищи.

Принесла воды, бросила туда кролика и поставила на плоский камень, положенный прямо посредине костра. Конечно, металлический котелок и две рогатины сильно упростили бы мою задачу, но к концу всех этих манипуляций я была уже зверски голодная и злая.

Поэтому, наблюдая за Елизаром, подкидывающим дрова, и бездельничающей Дуней, я зло кромсала горькие яблоки и отправляла их в мою похлёбку. Нам всё сгодится!

Когда над лесом поплыл божественный аромат варёного мяса, на наш костёр вышел отряд из пяти хорошо одетых мужчин. Дуня взвизгнула, Елизар поднялся на ноги, а я грязно выругалась и спрятала нож за спину. Кого там нелёгкая принесла?!