Пик смерти

События 1957 года навсегда закрепились в моей памяти. Даже много лет спустя я частенько просыпаюсь в холодном поту. И вспоминается мне не пронизывающий до самых костей ледяной ветер, не царапающий лицо снег, мириадами вьющихся песчинок заполоняющий все вокруг, а нечто иное. Ведь самый холодный ужас таится не в матушке природе, а в нас самих.

Я давала подписку о неразглашении, и вряд ли эта рукопись будет кем-то прочтена. Но не описать истинные причины, унесшие жизни семи человек, было бы непростительным.

Горы Кавказа издревле привлекали к себе и профессиональных альпинистов и начинающих любителей. Несчастные случаи в восхождениях не редкость. Даже заслуженные мастера спорта с многолетним опытом не застрахованы от тяжелых погодных условий и коварных проделок покоряемых ими пиков.

Разыгравшаяся пурга запросто сломит любого, кто посмеет недооценить горы. Мы самонадеянно позволяем величать себя покорителями вершин. Хотя любое успешное восхождение можно считать лишь проявлением доброты горы, позволившей забраться на свой хребет ничтожным по сравнению с ее величием людям.

В ту пору работала я в контрольно–спасательном пункте (КСП) Безенгийского ущелья в Кабардино-Балкарской АССР. Частенько туристы не воспринимали меня всерьез. И понять их можно. Худощавая рыжая девчонка мало походила на спасателя.

Как-то раз приехала к нам группа спортсменов из Ленинграда. Поджарые хорошо подготовленные мужики собирались покорять Мижирги-Тау – относительно простой пятитысячник. Долго они смеялись надо мной, пока я записывала в журнал маршрут их восхождения. Но инструктор ребятам попался не самый опытный. По пути на вершину они заблудились. К тому же, у одного из группы начался отек легких. Если бы не наш спасательный отряд – случилось бы страшное. По счастью никто не погиб. Когда мы чуть ли не на своих руках дотащили спортсменов до лагеря – смешков уже не было.

В спасатели я попала почти случайно. После войны окончила Ставропольский государственный университет, получив специальность геолога. Объездила в составе экспедиций весь Кавказ, довелось побывать и на Крайнем Севере.

Но моей истинной страстью всегда оставались горы. Что-то чарующее таится в этих древних исполинах. Тысячелетиями возвышаются они над нашим миром, будто не замечая суетящихся под ними людей.

Меня нельзя назвать верующим человеком, в отличие от моей покойной бабушки. Тайком от родителей она иногда читала мне на ночь отрывки из Библии. Но когда наблюдаешь за играющими на заснеженных вершинах лучами солнца, понимаешь, что бог где-то там, может, и вправду существует.

Горы стали моим своеобразным храмом. Местом, где можно забыть о всех проблемах мира и задуматься о вечном. К тридцати годам я совершила двадцать восемь восхождений. До звания мастера спорта мне не хватало всего четыре подъема.

В одной из экспедиций по Кавказу мне посчастливилось познакомиться с выдающимся альпинистом Алексеем Николаевичем Балашовым. В войну он прошел Сталинград и дошел до Берлина. А в мирное время занялся наукой и спортом. Вместе мы совершили успешные восхождения на Пик Ленина и Эльбрус.

Когда Балашову предложили место руководителя КСП, он сразу позвонил мне и предложил работать под его началом. Жизнь в городах для меня всегда оставалась неуютной. Может потому что я плохо ладила с людьми, а может из-за воспоминаний о бомбежках Горького. Великая Отечественная застала меня семнадцатилетней школьницей и повоевать мне тоже пришлось. Поэтому на предложение я сразу ответила согласием.

Завхоз нашего пункта, пожилой дед Семен, любил упрекать Балашова, что он мол до сих пор не женился.

– Лазаешь все со своей рыжей бестией. Офицер, с орденами, молодой еще. Поди бы жену себе нормальную нашел.

Но Алексей Николаевич считал, что семейная жизнь слабо вяжется с альпинизмом. Ко мне он всегда относился с симпатией, но никогда не напирал. А я в силу своей скромности сама на рожон не лезла.

Наш КСП располагался недалеко от только что построенной учебно-спортивной базы Безенги, представляющей из себя пару длинных деревянных домов в два этажа. Этот небольшой альпинистский лагерь находился в живописной долине у подножия пятитысячника Дыхтау.

Почетное место высочайшей вершины Европы занимает Эльбрус. Но если вы спросите у любого альпиниста, какая гора на Кавказе самая опасная, то он, не раздумывая, поставит на первое место Дыхтау.

Гора это коварная и ошибок не прощает. На ней регулярно происходят камнепады, а иногда с ледников срываются целые глыбы льда, образующие свирепые лавины. Маршрутов восхождения несколько, но каждый из них представляет повышенную сложность. Сперва следует пройти по скальным осыпям. Затем по леднику с использованием кошек, минуя глубокие трещины. После подняться на седловину северного гребня и по узкой заснеженной тропе взойти на вершину. По пути разбиваются два лагеря. Первый в Русских Ночевках, второй у скалы с надписью «ВЦСПС 1938».

Звучит просто, но поднявшись на ее вершину два раза, я могу ответственно вам заявить – Дыхтаю абсолютно не подходит для новичков. Она бросает серьезный вызов, и горе тому, кто осмелится ее недооценить. Особенно зимой.

Началось все восьмого декабря. Пришел к нам на КСП инструктор Ломидзе и рассказал, что вчера в Безенги приехала странная группа из восьми человек. Двое остались в лагере, а шестеро с раннего утра начали восхождение на Дыхтау. Ни с кем толком не разговаривали, держались вместе. Вроде как приехали из Москвы, говорят, что ученые. Да вот только часть их них больше походила на военных.

Ломидзе уговаривал их согласовать с нами маршрут, но те наотрез отказались. Военные действительно иногда совершали восхождение в качестве тренировки. Но вершины, как правило, выбирали несложные и всегда к нам заходили. Ситуация странная, но у армии свои причуды. Мы решили дождаться возвращения группы и уже потом навести справки.

Восхождение на Дыхтау обычно занимает пять дней. Однако вечером двенадцатого декабря нам позвонили с Безенги, попросили собрать необходимое снаряжение и срочно приехать в лагерь.

Нас встретил инструктор Ломидзе и две мужчин. Пуховая куртка, густая борода и свитер с горлом выдавали в одном из них бывалого полярника. Второй, помоложе, своей выправкой походил на военного.

Мы устроились в маленькой комнатке, отапливаемой буржуйкой, Ломидзе заботливо разлил в железные кружки чаю.

Полярником оказался профессор Сергей Михайлович Антонов из Московского геологоразведочного института. Второй мужик представился лейтенантом Петренко. Выяснилось, что восьмого декабря группа из еще одного ученого, трех альпинистов и двух военных отправилась к вершине Дыхтау с исследовательскими целями. Антонов и Петренко остались ждать их в лагере. К намеченному сроку группа так и не вернулась и стали звонить нам.

– Почему же вы с нами маршрут не согласовали? – спросил Балашов.

– Торопились сильно, не до этого было. Теперь понимаем – не правы оказались, – ответил профессор.

Лейтенант Петренко развернул на столе бумагу с картой восхождения. Маршрут показался мне весьма необычным. Он походил на классический, но вместо вершины путь уходил куда-то за северный гребень.

Погода последние дни выдалась хорошей для этого времени года. К тому же профессор уверял нас в высоком уровне подготовки всех членов его группы. Частенько бывает, что при восхождении или спуске возникают различные мелкие трудности. Мы могли встретить людей по пути к вершине, а потому от полномасштабных поисков с использованием авиации пока отказались.

Спасательную операцию решили начать на следующий день. На время ее проведения иные восхождения были приостановлены. В случае нашего отсутствия более пяти суток, руководству Безенги следовало звонить в Нальчик и начинать поиски с самолета.

Путь наш начался в полдень. Тогда мы даже и предположить не могли, что отправляемся прямиком в лапы смерти. Я бы с радостью оставила эту историю без излишних подробней того леденящего ужаса, с которым мы столкнулись. Но умалчивание деталей помешает вам представить истинную картину произошедшего. Потому дальше я опишу события, разворачивающиеся с девятого по четырнадцатое декабря, по всех подробностях.

В спасательную группу вошли Балашов, я, Ломидзе, а также профессор Антонов и лейтенант Петренко. Опыт восхождения и навыки обращения со снаряжением у москвичей имелись. Поэтому отказывать им не стали.

Снаряжение каждого из нас включало в себя горные отриконенные ботинки, штормовой костюм и варежки, очки, обвязку, кошки, ледоруб, репшнур, веревки, пару палаток и ручные фонари под плоскую батарейку. Провизии мы захватили побольше – неизвестно сколько времени займут поиски.

Зима – не лучшее время для восхождения на любую вершину, особенно такую, как Дыхтау. Путь от лагеря сперва представлял из себя тропу из мелкого гравия. Словно безводная река, миллиарды камушков тысячелетиями двигались вниз по ущелью. Кое-где лежали весьма крупные валуны, оказавшиеся в ущелье в результате камнепадов. Затем начался ледник, постепенно уходящий вверх. Мы надели на ботинки кошки.

Выпавший снег успел хорошенько припорошить маршрут, скрывая от нас смертельно опасные трещины глубиной в десяток метров. По бокам от нас возвышались величественные скалы, претворяя собой выход к неприступным стенам Дыхтау.

Спустя три часа пути поднялся сильный ветер. Штормовки неплохо защищали, но у меня стали мерзнуть ноги. Ничего не поделаешь, снаряжение в те времена комфортом не отличалось.

Вскоре мы увидели вздымающиеся подобно острым ножам скальные выступы, предваряющие собой выход на бастионы горы. В этом месте нас и застал первый камнепад. Несколько глыб размером с автомобиль с оглушительным треском пронеслись рядом с нами и покатились вниз по ущелью. По счастью, Балашов успел вовремя заметить надвигающуюся опасность и отвел нас в сторону.

Двигаясь друг за другом, мы взбирались по осыпям, которые с каждым метром становились все круче. Подъем сложно давался профессору и Петренко. Балашов даже предложил им спуститься с Ломидзе обратно в лагерь, но мужчины наотрез отказались.

К исходу дня мы вышли на небольшую плоскую площадку, именуемую Русскими Ночевками. Балашов и Ломидзе принялись ставить палатки. Место находилось в окружении наползающих друг на друга скал. Вдалеке виднелся заснеженный северный гребень, к которому следовало продолжить путь утром.

Единственными следами недавнего пребывания пропавшей группы являлась пара пустых банок консервов. Выходило, что ученые еще не начали спуск, в противном случае мы бы давно встретились с ними.

Ночью поднялась сильная пурга. Палатки принялись раскачиваться из стороны в сторону. Я страшилась, что наше укрытие и вовсе снесет, но обошлось. Холод проникал даже через спальник. Пришлось зажечь свечу и подвесить под сводом палатки. Маленький источник тепла повысил температуру внутри всего на несколько градусов. Но по крайней мере мне удалось уснуть.

Второй день восхождения оказался еще сложнее. Пурга утихла, но основательно замела наши палатки. Пришлось потратить час на их откапывание. После быстрого завтрака из бутербродов и сладкого чая мы продолжили путь.

Лучи восходящего солнца окрасили северный гребень в оранжевый цвет. Казалось, будто он пылал огнем.

Скальная тропа сменилась крутым подъемом по колено в снегу. Недалеко от нас прошел еще один камнепад. Вскоре мы уперлись в отвесную стену ледника. Дальнейший подъем проходил с использованием ледорубов. Я и Балашов натягивали страховочные веревки. Под нами простиралась многометровая пропасть, падение в которую привело бы к неминуемой гибели.

К вечеру мы поднялись к северному гребню. С узкой полуметровой тропы, проходящей по острой припорошенной снегом скале, виднелась вершина Дыхтау. Мы находились на высоте 4800 метров.

Вторая ночевка проходила на крохотной площадке, куда едва вместились две наши палатки. Ночью с десятого по одиннадцатое декабря здесь произошли первые жуткие события, из-за которых мы потеряли одного человека из группы.

«ВЦСПС 1938» во время восхождений использовался как штормовой лагерь, с которого утром следовало начать путь на вершину. Однако маршрут ученых не включал в себя покорение Дыхтау. Он пересекал северный гребень и уходил вниз на другую сторону горы. Мне тогда даже стало обидно. Вершина так близко, можно совершить свое двадцать девятое восхождение и приблизиться к званию мастера спорта. Но жизни людей важнее.

Устанавливая палатки, я наткнулась на обледеневшую зеленую штормовку. Осмотрев ее, мы обнаружили ярлычок с вышитой на нем именем «А. Царицын». По словам профессора, Царицын входил в пропавшую группу. Но зачем ему потребовалось снимать костюм в тридцатиградусный мороз?

Решив с первыми лучами солнца продолжить поиски, мы легли спать. В одной палатке со мной устроился Балашов и Ломидзе. Профессор и лейтенант Петренко разместились во второй.

Около полуночи меня разбудил инструктор Ломидзе. Он собирался выйти в уборную и попросил меня дождаться его прихода. В темноте можно запросто сорваться с крутого горного склона, поэтому подобная практика была обыденной.

Спустя некоторое время я услышала странные звуки, будто вокруг нашей палатки кто-то утаптывал снег. Затем сквозь брезент стали заметны два синих огонька. Они двигались синхронно и походили на светящиеся глаза. Я разбудила Балашова, сообщив об уходе Ломидзе. Алексей Николаевич попросил меня оставаться в палатке, а сам, прихватив ледорубы, вышел наружу.

Человек я не суеверный, но меня мигом объял страх. Странные свидетельства пребывания ученых, их необычный маршрут и долгое отсутствие Ломидзе сильно взволновали меня. В голову полезли безумные предположения, одно ужаснее другого.

Взяв себя в руки, я намеревалась отправиться за вышедшими Балашовым и Ломидзе, но неожиданно брезентовые створки палатки слегка распахнулись. Свечу в этот раз я не вешала, фонарик находился далеко, поэтому разглядеть удалось немного. На меня смотрел человек в необычной толстой куртке. На его лице находилась кислородная маска с отходящей за спину дыхательной трубкой. Глаза закрывали круглые очки, в каждом стекле которых горело по синему огоньку. Именно такие огоньки я видела ранее сквозь палатку. Меня окутал ужас, и лишь потом я поняла, что кричу. Снаружи послышались голоса и человек убежал.

Я так обрадовалась, увидев Балашова, что даже обняла его. Алексей Николаевич постарался успокоить меня. Ломидзе пропал. Мужчины безуспешно пытались найти его. Но света фонарей было недостаточно, пришлось ждать утра. Пурга этой ночью не поднималась, но меня трясло не от холода, а от страха. Толком уснуть так и не удалось.

Странного альпиниста со светящимися глазами видела не я одна. Балашов и Петренко краем глаза успели заметить странную гориллоподобную фигуру с чрезвычайной быстротой убежавшую по гребню.

Лишь на утро нам удалось обнаружить тело Ломидзе. Инструктор лежал на склоне с неестественной позе. Его руки и ноги оказались переломаны в суставах, лицо превратилось в кровавую массу.

Балашов сразу же призвал профессора к ответу.

– Либо вы рассказываете все подробности вашей экспедиции, либо мы немедленно начинаем спуск в лагерь. Я уже потерял одного человека. Это не падение с высоты. Вчера ночью здесь побывала какая-то тварь, убившая опытнейшего инструктора.

– Мне жаль вашего товарища, Алексей Николаевич, – отвечал с виноватым видом Антонов. – Но про нападавшего мне известно не больше вашего. Я старался ничего не утаивать от вас. Однако цель пропавшей экспедиции заключалась в исследовании весьма необычных явлений в этом районе. Позвольте я расскажу.

Профессор достал из зеленого ранца несколько фотокарточек и показал нам. Оказалось, что два года назад, в 1955 году, группа геологов, совершавших восхождение на Дыхтау, обнаружила останки странного животного. На снимках отчетливо виднелись торчащие из-под снега метровые ребра. Высокогорные районы могли стать последним укрытием для считавшейся вымершей доисторической фауны. В связи с этим силами Московского геологоразведочного института была организована полноценная экспедиция за северный гребень Дыхтау с целью сбора научных образцов. Но они пропали.

– Вы только подумайте, какие открытия мы можем сделать, – пытался нас приободрить Антонов. – Возможно это кости пещерного медведя или саблезубой кошки. Что если они смогли пережить окончание ледникового периода и выжить?

– Профессор, человека убили, – отвечал ему Балашов. – Крупные животные на такую высоту не заходят. На Дыхтау только горные козлы живут. Но я не слыхал, чтобы они ломали кости людям и съедали их лицо. Что за человек вчера сюда приходил? Это кто-то из пропавшей группы?

– Абсолютно исключено. У моих ребят обычное снаряжение. Никаких дыхательных масок и светящихся очков. К тому же они люди с хорошей репутацией, партийные, я всех знаю лично ни один год. Вашего товарища убили не они.

Алексей Николаевич предложил мне взять с собой профессора и спускаться в лагерь, но я отказалась. Мне не хотелось бросать Балашова в столь страшной ситуации. Тело Ломидзе решили оставить на склоне. Низкая температура воспрепятствует процессу разложения. Его останки можно было забрать позже, собрав новую группу и взяв с собой дополнительное оборудование. Петренко достал табельный пистолет и пообещал, что в следующий раз откроет огонь по любому представляющему опасность существу.

Пройдя по узкой тропе несколько сотен метров, в противоположную от вершины сторону, мы начали спускаться за северный гребень. Крутой склон представлял опасность не только падения, но и схода лавины. Пласты намерзшего снега могли в любой миг сорваться с вершины и полететь вниз, погребая по собой все живое.

К середине третьего дня нашего пути снова налетела пурга. Мы заметили, как океан из вьющегося снега взбирается по склону горы и успели связаться веревкой. Впереди пошел Балашов, следом Петренко и Антонов, а я сзади. К дикому холоду теперь добавился страшный ветер, продувающий штормовки. В такие моменты пурга врезается в твое лицо стаей острого льда, режущей лицо подобно осколкам мелко накрошенного стекла.

Следуя маршруту группы, мы прекратили спуск и принялись медленно продвигаться вбок к сторону вершины Мижирги. Разреженный воздух и холод отнимали силы. Шаги приходилось делать небольшие. Одну ногу ставили перед другой, отчаянно впиваясь кошками в обледенелую кожу горы. Стоило кому-то из нас сорваться, и вся связка кубарем полетела бы вниз. Даже закрепившись в этом случае на ледорубах, мы запросто могли потерять ориентиры и заблудиться. Видимость снизилась до вытянутой руки. Я могла видеть спину профессора, но Балашова и Петренко разглядеть уже не удавалось.

Ни один из известных маршрутов покорения Дыхтау не проходил через места, по которым мы продвигались. Я вдруг поняла, что если мы застрянем, то нам придется ждать помощи несколько дней на продуваемом крутом склоне.

К вечеру одиннадцатого декабря, окончательно измотанные, мы наткнулись на изорванную палатку, ютящуюся на крохотной выемке склона. Сперва думали закрепить сверху брезент и остановиться в ней на ночлег, но внутри обнаружился промерзший до костей, но все еще живой человек.

Профессор узнал в нем доцента Куравлева, одного из членов пропавшей группы. Мы сразу налили ему чаю и попытались расспросить о произошедшем. Но душевное состояние смертельно перепуганного человека пошатнулось. Несчастный Куравлев обвил руками колени и все повторял одно и тоже четверостишье:

«Идет солдат немецкий

по русской стороне,

Несет солдат немецкий

винтовку на ремне».

В палатке обнаружилась записная книжка доцента, в которой он фиксировал детали экспедиции. Решив сначала найти укрытие, мы взяли под руки дрожащего мужчину, покинули палатку и отправились дальше. Лишь к полуночи нам посчастливилось обнаружить пещеру с приземистым узким входом, в которой установили палатки.

Пурга продолжала усиливаться, завывая через выход пещеры. Будто хищный зверь, она желала выковырять нас из спасительного укрытия. Перво-наперво напились чаю и немного поели. От Куравлева так и не получилось ничего узнать, и мы решили изучить его записную книжку.

Куравлев кратко фиксировал основные события каждого дня экспедиции. Неприятности у пропавшей группы начались почти сразу. Они успешно добрались до Русских Ночевок, затем поднялись на гребень и заночевали в «ВЦСПС 1938». К несчастью, во время второй ночевки пропал сержант Александр Царицын. Именно его штормовку я позднее нашла.

Половину третьего дня они потратили на безрезультатные поиски Царицына, в ходе которых один из альпинистов провалился в глубокую трещину. Попытка спасти его не увенчалась успехом. Трещина уходила на многие метры вглубь. После такого падения не выживают.

Куравлев, как старший группы, принял решение продолжать экспедицию. Вечером двое из его людей сообщили, что наблюдали странные синие огни ниже по склону. А на утро он проснулся в палатке один.

С этого момента записи становились путанными. Доцент еще пытался фиксировать происходящее, но выходило скверно. Куравлев писал о странных обрывках слов, которые он слышал, сидя в палатке, и синих глазах, наблюдавших за ним даже во сне.

Последняя заполненная страница книжки не имела даты и содержала лишь одно предложение: «Если вы нашли мои записи – бегите отсюда».

Даже измотанные многочасовым переходом, мы не желали ложиться спать. Петренко впал в панику и принялся сыпать обвинениями.

– Ну и спасатели у нас. Одна группа почти вся сгинула, этот с ума сошел, и нам недолго осталось. Ни на что ты не годишься, Балашов, еще и девчонку с собой взял. Она нас что ли вытащит отсюда?

– Отставить разговоры, лейтенант, – вспомнив офицерское прошлое, осадил его Алексей Николаевич. – Эта девчонка, как ты выразился, в войну была снайпером и косила немцев получше некоторых мужиков. А ты чем в войну занимался? В штабе небось сидел, сопли подтирал?

Петренко мигом затих и забился в палатку. Я не любила вспоминать свое прошлое. Семью сожгли заживо полицаи. Меня, вчерашнюю школьницу, хотели отправить в тыл. Но я напросилась на фронт. Все мы тогда хотели скорее закончить войну, выковать победу, пусть и ценой собственных жизней. Часами лежа на промерзлой земле или засев в кронах деревьев, я ждала того момента, когда смогу выпустить из «Трехлинейки» пулю, разящую врага. Каждую отнятую у немца жизнь я посвящала родителям. Когда меня спрашивали, чем занималась на войне, я обычно говорила, что работала в штабе. Почему-то страшилась признаваться, что была снайпером. Но утаивать правду от фронтовика Алексея Николаевича я не стала.

Пока пурга свирепствовала на склоне, мы с Балашовым и Антоновым решили осмотреть наше пристанище. Куравлева уложили в спальник, а лейтенанта оставили сторожить вход. Первоначально пещера показалась нам тупиковым углублением в теле горы. Но тусклый свет фонарей открыл правду. Пещера представляла собой целую сеть тоннелей. Оставлять ее неисследованной, полагаясь лишь на удачу, в нашей ситуации казалось безрассудным. Лишь потом мы поняли, что истинным безрассудством окажется решение отойти от палаток.

Должна предупредить вас, что дальнейшие события могут вселить ужас. Я и сама чуть было не потеряла рассудок и много лет запрещала себе даже пытаться вспоминать о произошедшем.

Узкий тоннель вскоре расширился и все больше углублялся вниз. На пути мы встретили несколько ответвлений, по всей видимости, ведущих на разные части склона Дыхтау. Профессор предложил сосредоточиться на осмотре основного пути, мы согласились.

Дабы не заблудиться, Алексей Николаевич нарезал небольшие отрезки красной веревки, кидая их на пол каждые несколько метров. Антонов шел впереди, тщательно освещая стены, кое-где обросшие льдом. Вскоре он заключил, что пещера имеет естественное происхождение. Исследовательский азарт не покидал его даже в такой катастрофической ситуации.

Спустя полчаса, мы оказались в довольно просторном зале. Фонари приоткрывали нам лишь часть окружения и не позволяли разогнать мрак дальше, чем на пару десятков метров. Мы смогли разглядеть, что с потолка этой подземной галереи свисают многочисленные обледенелые сталактиты. Обойдя галерею вокруг, удалось обнаружить единственный проход, уходивший на еще большую глубину. Но сильнее всего удивил нас доносящийся оттуда звук работающего мотора.

Нам несомненно стоило уже тогда повернуть назад. Дождаться утра и последовать совету Куравлева. Но в нас заиграла искорка надежды. Вдруг там внизу работает какая-нибудь группа геологов, которые даже слыхом не слыхивали о смертях на склоне Дыхтау? Нам следовало их предупредить и немедленно вывести из пещеры. А может быть часть пропавшей группы уцелела? Преступно бросать людей на верную погибель.

Углубившись еще на несколько сотен метров в самое сердце горы, свет наших фонарей неожиданно упал не на каменные стены, вытачиваемые природой тысячелетиями, а на основательно проржавевшую металлическую стену. С внутренней стороны исходил тот самый шум, который привлек нас ранее.