Жизнь – сложная штука. Рассказы

Пряник

На нем была грязная, порванная под мышками кожаная зеленая куртка; ботинки – не лучше. Из-под мятой рыжей кепки выбивались давно не чесанные, с проседью, ломкие волосы. Худой, бледный, небритый – бомж, пропойца. Но ни тем, ни другим он не был. Он выпивал, но не напивался; было жилье – комната в секции.

Он уже третий год не работал, побирался. Конечно, жизнью это назвать нельзя – выживание. Он не унывал. «На хлеб есть, вода бесплатно», – говорил он себе, шутил. Через год на пенсию. Чего еще надо? Неплохо устроился, сэр. Бывает хуже. А что может быть хуже? Можно сломать себе шею, остаться без руки, ноги…

Он шел, понуро опустив голову, смотрел под ноги, искал деньги, мелочь; находил он и зажигалки, ручки… было и съестное. Была осень. Жухлый лист еще трепыхался на ветру. До магазина «Садко», где он сидел побирался, было не далеко. Он не торопился. Да и куда было торопиться? Его место у дверей всегда было свободно. Магазин только открылся, посетителей было мало. День только начинался, и все было впереди – и мелочь, деньги, и кусок хлеба.

Не думал он, что вот так придется стоять с протянутой рукой. Ну ладно бы калека, а то руки-ноги целы – и милостыня. Он раньше не понимал, как это можно – стоять с протянутой рукой, всеми презираемым. И вот сам теперь побирался. А ведь была семья, работа… Жить бы да жить, а оно вон как все обернулось. А началось все с того, болезнь это была или что, что он охладел к жене, не надо стало женщину. Жена была на десять лет моложе. Ей надо было мужика, а он не мог. Если раз в неделю получалось – хорошо. Жена заскучала, стала выпивать, задерживаться на работе. Скоро совсем потеряла всякий стыд. Раз он пришел с работы – в квартире любовник. Он ушел из дома. Это было в феврале. Мороз. Как так можно при живом муже… Нет, он бы так не смог. Можно было сказать, по-хорошему разойтись, подать на развод… Зачем так делать?.. По-скотски! Это чудовищно. Жена-чудовище… Сказать: уходи, ты мне не нужен! Раньше был нужен, а сейчас не нужен! Как вещь какая. Он пошел в парк, потом – на вокзал, опять в парк, вышел к дому – на кухне горел свет. Был второй час ночи. Жена, наверное, с любовником в свое удовольствие проводила время. Он не мог жене этого простить. «Все! Все кончено!» – заговорил он сам с собой. Раньше он сам с собой не разговаривал. Дома нечего делать. Все! Все! Он опять пошел в парк. Впереди целая ночь. Было холодно. Надо было что-то делать. Можно было переночевать у сестры, но он не хотел лишних разговоров. Можно было сказать, что поругался, но он не хотел обманывать. Он не хотел на кого-то перекладывать свои проблемы. Он должен их решать сам. Сам! Сам!

Он уже час ходил. Устал. Не молодой. А еще только полтретьего. До утра далеко. Он пошел на вокзал, больше ничего не оставалось делать. В зале ожидания было человек десять. Он прошел в конец зала, забился в угол. Дома он рано ложился спать.

Он никак не мог согреться и мелко дрожал всем телом. Это были нервы. Внешне он был спокоен. Пришла электричка, и зал ожидания на две трети опустел. С час он просидел на вокзале, сна не было, вышел на перрон. На улице все так же было холодно. Тянуло домой. Дома на кухне света уже не было. «Хорошо», – опять заговорил он сам с собой. «Что хорошо?» – не понял он. «Хорошо – и все!» Он опять кружил по городу – до аптеки и обратно – измучился, вернулся на вокзал. До утра он три раза вот так ходил в город – возвращался на вокзал. В девять тридцать пошел домой: жена в девять уходила на работу. Дома никого не было. Он, не раздеваясь, в пальто, прошел на кухню. На столе стояла недопитая бутылка вина, в кастрюле – закуска, винегрет. В холодильнике были сосиски, рыба. Он ничего не взял, хотя и был голодный. Потом он прошел в спальню – кровать была наспех заправлена, на полу – пепел… Он опять пошел на кухню, потом в комнату, на кухню.

Он никак не мог согреться с улицы: тогда он снял пальто, надел теплый джемпер, свитер, пальто, и только тогда стал согреваться. «Собирайся! Вечером поезд», – приказывал он себе. Он достал из шкафа в прихожей чемодан и стал быстро заполнять его бельем. Набив чемодан, он сунул в карман пальто кусок хлеба и вышел на улицу. На вокзал! На вокзале он положил багаж в автоматическую камеру – и бегом на завод рассчитываться. После завода побежал в город, снял со сберкнижки все свои сбережения, 105 тысяч рублей, потом опять на завод за трудовой книжкой, на вокзал, взял билет до Серны, девять часов езды. Почему до Серны? Он часто там был по работе. Аккуратный городок. Есть щебеночный завод, кирпичный.

В Серну он приехал утром, только начинало светать. В дороге он не сомкнул глаз, не мог уснуть. Это была его вторая бессонная ночь. Он думал снять комнату, устроиться на работу, а там видно будет. Такие были планы. Он полгорода обегал в поисках комнаты, но ничего подходящего не нашел. Какой-то Юдашкин Н. Н. продавал комнату в секции. Недорого. Он пошел к Юдашкину. В секции его не было. Он пришел только вечером. Это был молодой человек с одутловатым, испитым лицом. Комната была маленькая, невзрачная, с ободранными обоями. Ни ванны. Ни кухни. И он купил ее за 97 тысяч. К вечеру он валился с ног от усталости. Не раздеваясь, он прямо в пальто лег на пол, парень сразу всю свою мебель свез, и уснул. Ночью он несколько раз просыпался и опять засыпал; во сне куда-то ехал, был в поезде. Проснулся он в пять часов вечера. В комнате было темно. За стеной играла, плакала музыка. Он опять уснул. Проснулся в четыре утра. Он лежал на полу и думал, что дальше делать. А делать ничего не хотелось: так бы лежал и лежал… Было чувство, что одна жизнь прожита, другая не начиналась. Должен быть какой-то переход из одной жизни в другую… А какой? Он хотел есть. Он, наверное, съел бы целую буханку хлеба, без ничего, и то мало было бы. Аппетит был зверский. Он еще лежал бы, но голод поднял. Он вышел на улицу и на все оставшиеся деньги набрал продуктов. Надо было искать работу: на что-то надо было жить, платить за комнату, а ничего не хотелось делать. Он поел и опять уснул. Неделю он пролежал, проспал дома. А когда кончились продукты и опять стало голодно, продал костюм, свитер, пальто и ходил в зеленой куртке, брошенной кем-то у подъезда. Кровать он нашел на свалке, там же и стол, две табуретки. Он так и не работал. В столовых, кафе собирал остатки со столов, тем и жил. Скоро настали черные дни: в столовую его не пускали, из кафе гнали. Он стал побираться, часами сидел на улице у магазина. На хлеб хватало. Иногда он и мясо брал. Летом все было проще – ягоды, грибы. Зимой он страшно мерз, и летом мелко дрожал всем телом, как тогда на вокзале, когда ушел из дома. Кажется, все это – с вокзалом – было давно. Он был другой человек, и жизнь была другая.

Прошло два года как он побирался, нигде не работал. Жил он один – этаким бирюком, знакомых не было. Жил он одним днем: прошел – и ладно.

Старуха по прозвищу Шапокляк с вещевым мешком за спиной, в окружении трех собак, с палкой, уже собирала бутылки. Шапокляк еще не было 50, но вид ее был ужасный – худая, под глазами – синь, бледная… Она рано всегда ходила. Он не любил Шапокляк, хотя был не лучше, тоже побирался. Шапокляк сильно пила. Он до спиртного был не охотник. Выходил он из дома человеком, подходил к магазину – букашка, тля… ничего не значил. Но, идя до магазина, он был человеком, хотя и вид был неважный, одет был плохо, небрит. Но всякое в жизни случается. Бывает и хуже. Он только на время становился букашкой; дома – опять человек. Перловая каша на завтрак уже давно в желудке переварилась. Но голода не было. Он привык обходиться малым. Случалось, целый день во рту крошки не было. Вчера он вышел из дома – навстречу женщина с полным ведром помоев для скотины. И чего только не было в этом ведре: и свекла, и жир, и куски белого хлеба. Целое ведро жирных помоев.

Старушки в магазине все больше давали хлеб, яблоко, конфет. Он тут же и ел сразу, утолял голод. Но были и так называемые постные дни, когда денег на хлеб не было; люди, словно сговорившись, ничего не давали. Он не понимал, отчего такая скупость. Он не обижался. На их месте он тоже ничего бы не дал. У «Садко» пенсионерки уже сбывали излишки с огорода. Одна женщина была толстая, другая – худая. У худой была картошка. У толстой – еще и морковь, свекла. Вход в магазин был через веранду, небольшой коридор. В этом коридоре он и сидел на ящике, побирался. Дверь в магазин была открыта. Он крадучись прошел в коридор. Пахло ванилином, рыбой. Специфический запах. Он сел на ящик в углу, рядом положил кепку для монет. Все! Тля, букашка, инфузория… Ни семьи, ни работы, ни хорошей одежды, обуви… Тля!

Вчера женщина в кожаном дорогом пальто положила одиннадцать рублей, и мелочи было много… Вчера везло. Он сидел, не поднимал головы. В магазин прошел мужчина с полными и холеными руками. Начальник, работник умственного труда. Средних лет женщина вышла из магазина с полной сумкой продуктов. Труженица. Жилистые, натруженные руки. Она, может, и бросила бы мелочь, но не было лишних денег, каждая копейка на счету. Мужчина в дорогих импортных ботинках встал в коридоре. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы брюк, красуясь. Не из бедных.

– Что, дед, сидишь? – заговорил мужчина с кавказским акцентом. – На жалость бьешь? Работать не хочешь? Знаем мы вас. Чего молчишь? Немой?

Букашка не говорит. Он чуть пригнулся. Вот так же однажды мужчина остановился, потом последовал удар чем-то тяжелым по голове. Он потерял сознание. Очнулся на улице – ни кепки. ни денег. Голова пробита. Он три дня тогда провалялся дома в кровати. На четвертый день пошел в магазин, есть что-то надо было.

Мужчина с кавказским акцентом прошел в магазин.

Погода налаживалась. Было солнце. Он вышел из пристройки, сел у двери. Он не любил коридор, хотя в коридоре, он заметил, лучше было с деньгами, люди были щедрее, чем на улице, на свету. Он хотел вернуться в пристройку, но солнце сманило. Верка, кошка, выбежала из магазина. Шерсть ее лоснилась. Любимица магазина. Она ела только колбасу, на рыбу не смотрела. Он забыл, когда брал рыбу.

Было тепло, как летом. Он же мелко дрожал всем телом, мерз, как тогда на вокзале, когда ушел из дома. У фонаря в траве лежал надкушенный пряник. Он давно на него смотрел. С чаем

Проходимец

Прошло две недели как Наталья Петровна подала заявку в «Рембытехнику» на ремонт холодильника, мастер все не приходил. Сколько можно ждать?! И в четверг Сергей Сергеевич, супруг, сам пошел в «Рембыттехнику» разбираться. На следующий день пришел мастер, точнее двое.

– Мы вас так ждали, так ждали… – обрадовалась Наталья Петровна

– Николай, – назвался молодой человек.

– Наталья Петровна.

– Извините, у нас много заказов было. Вот освободился – сразу к вам. Я не один: с другом. Игорь. Мы вдвоем быстро сделаем холодильник.

Игорь слова не проронил, как немой.

– Проходите.

– Я немного… выпивши… – вдруг признался Николай.

Наталья Петровна это заметила, но отправлять мастера обратно – столько ждали

– У меня вчера был день рождения, – спохватился Николай.

– Ну тогда вам простительно. Садитесь, – показала Наталья Петровна на диван. – Сколько вам?

– 32. Старый.

– Старый… Все впереди. Вы женаты?

– Нет.

– Тогда все девчонки ваши.

– Я был женат, – потупился Николай. – Жена ушла к другому, сейчас хочет вернуться. Жена была бы – я вчера бы не напился.

Наталья Петровна хотела после работы, когда с холодильником уже будет закончено, накрыть на стол, специально для этого купила водку.

– Наталья Петровна… зачем… – не находил Николай нужных слов, – не надо. Мне…

Наталья Петровна по глазам Николая видела, что надо.

– Ну какие мы гости, – продолжал отказываться Николай. – Наталья Петровна, вы с нами выпьете?

– Я не пью.

Наталья Петровна накрыла на стол, села на диван, предупредила:

– Вы на меня не обращайте внимания.

– За ваше здоровье, Наталья Петровна.

– Вы, Николай, не отчаивайтесь, найдете себе хорошую женщину, женитесь.

– Я не верю женщинам. У Игоря жена никогда такое не сделала бы

Наталья Петровна была готова поверить, что Игорь немой, но нет:

– Давай, Коля, смотреть холодильник. В гости, что ли, пришли.

Николай встал, пошли на кухню, Наталья Петровна – следом.

– Я неделю проболел, – рассказывал Николай. – В командировке заболел, температура 39. Игорь, надо сначала камеру посмотреть, накладки снять. Они мешают. Галя, приемщица, тут мне звонит: ты проходимец, когда мне деньги отдашь? Занимал я у нее 20 рублей. Вместе работаем – и так сказать. Понимаете, до слез обидно. За что? – голос Николая дрогнул.

– Люди всякие есть, – вздохнула Наталья Петровна.

– Вы меня извините, – Николай больше говорил, чем работал. – Вы такая добрая, как моя мама.

– Жену вам надо хорошую.

– Я женщинам больше не доверяю.

– Но не все женщины плохие.

– А вы найдете мне хорошую женщину?

– И найду! Есть тут у меня на примете одна девушка. Терапевт. Скромная, самостоятельная.

– Ладно. Хорошо.

Наталья Петровна хотела сегодня постирать, но, кажется, не получится, уже четвертый час.

– Вы не волнуйтесь, мы сделаем холодильник.

– Без холодильника плохо, – давала Наталья Петровна понять, что сегодня надо сделать холодильник.

– Еще минут десять – и все.

Десять минут – не час, не два, можно и подождать.

– Включаю, – и Николай действительно воткнул штепсельную вилку в розетку.

Холодильник заработал, Наталья Петровна облегченно вздохнула.

– Если сейчас холодильник отключится, значит все нормально. Наталья Петровна, можно, если холодильник отключится, не подумайте что плохого, поцеловать вас из уважения к вам?

Холодильник отключился, и был обещанный поцелуй. В бутылке еще оставалась водка. Николай с Игорем выпили. Игорь ушел. Николай сидел рассказывал, как жена ушла, просилась обратно. Он не знал – принимать, ее не принимать. А еще Николай окончил железнодорожный техникум, мог бы работать заместителем начальника станции. Наталья Петровна сидела, все прислушивалась, как холодильник работал. На улице уже было темно. Скоро должен прийти с работы Сергей. Николай дремал.

– Можно я лягу? – попросил он и лег на диван.

Тихо переключался холодильник. Сергей пришел с работы, растолкал Николая, выставил за дверь.

Через три дня холодильник перестал морозить. Николай рассчитался, не работал уже в «Рембыттехнике». В пятницу пришла Галя, приемщица, проходить в комнату наотрез отказалась.

– Три дня я его искала, не могла найти, – рассказывала она. – Он ведь самоучка, нигде на мастера холодильных установок не учился.

Наталья Петровна не держала зла на Николая, но сказала:

– Верните хоть деньги.

– Конечно. Я постараюсь Николая найти. Деньги я принесу. Галя принесла деньги. Наталья Петровна хотела спросить про Николая – нашелся, не нашелся, – но не стала спрашивать.

Простота

Он ждал выходные – съездить к брату, да и устал, не молодой. В воскресенье тянуло на работу, в коллектив, в промасленный цех. Он лег раньше обычного, долго не мог уснуть: слушал, как ругались за стенкой соседи, громко лаяла на улице собака.

Будильник прозвенел. «Вставай!» – не давал спать внутренний голос. Мог ли он проигнорировать? Теоретически да, практически не выйти на работу без уважительной причины было исключено. Человек он был правильный, аккуратный. Он встал, ничего не оставалось делать, оделся, поставил кофе, позавтракал.

И завтра, послезавтра – будет звонить будильник, будет кофе… Все дни, кажется, как один; собрать бы их, подравнять, сложить аккуратно стопкой, как готовые детали у станка.

15 минут восьмого – пора выходить. Свежий морозный воздух перехватил дыхание, он закашлялся. «На работу, на работу», – скрипел под ногами снег. Сзади кто-то догонял, обгонял. И этот кто-то был свой, заводской. Он по походке, или это было наитие, легко узнавал в прохожем своего брата работягу. Большинство, кто в этот ранний час были на ногах, заводчане. Еще осталось пройти квартал, стадион – и завод, второй дом, если не больше. Он замедлил шаг и, увлекаемый людским потоком, пошел вместе со всеми, в ногу. Вот и так называемый второй дом – цех, длинное кирпичное здание. Он переоделся в рабочее, прошел внутрь. Станки, станки… большие и маленькие, не разбуженные умелой рукой человека, отдыхали, набирались сил. До разнарядки было 10 минут. Он закурил: какая сегодня будет работа – хорошая, плохая? С работой повезло, работы было много, не на одну смену; мелкая же, на полсмены работа только отвлекала, дробила настроение. До 9 часов он размечал, потом сверлил. 9:30 – перекур и опять работа. До обеда он еще два раза курил. После обеда опять размечал. Мужики у ножниц спорили, Колька все доказывал. Он не выдержал, подошел.

– …25 тысяч выиграли в «Спортлото»! – не мог Колька никак поверить. – Это пять легковых машин! Если бы я выиграл, я бы устроился сторожем… Нет, страшно… Работал бы где-нибудь за 40 рублей и жил в свое удовольствие. Они что-то там подсчитали, разделили карточки на всех…

Васька встрял:

– Я тоже одних знаю, они выиграли 10 тысяч.

– Вот видишь! – обрадовался Колька. – Главное, пораскинуть умишком, не бояться. А мы тут ишачим.

– Пойду зарабатывать 32 тысячи, – усмехнулся Васька.

Колька пошел варить. Он стоял, смотрел как Колька варит… 32 тысячи – сумасшедшие деньги. За 30 лет работы он, может, и заработал 32 тысячи, но чтобы вот так держать подобную сумму – фантастика. Когда он отвернулся от сварки, слезы брызнули из глаз. Проморгавшись, он встал за станок. Хотел ли он оказаться на месте счастливчиков, выиграть 25 тысяч рублей? Наверное, хотел. А почему бы нет? Можно было бы тратить деньги без оглядки. Он выключил станок, было не до работы. Можно купить машину, родным дать денег, поделиться. 25 тысяч – можно не работать. Нет, работать надо. Маленькая стрелка на наручных часах приближалась к четырем – конец смены и еще не конец. Он уже не работал. Как все просто: купил билет и выиграл. Он как-то брал лотерейные билеты, но ни разу не выиграл. Почему бы не выиграть? Это так просто – купил лотерейный билет и выиграл. Купи и выиграй.

Снег, точно мошкара, кружил вокруг фонарей. Такая же тихая, безветренная погода была в прошлом году на Новый год.

Где-то за рынком играла музыка. Киоск «Союзпечать» был сразу за гастрономом. Он купил пять карточек и пошел домой. Должна быть какая-то система в разгадывании номеров, но в голову ничего не приходило. До 8 часов он промучился с разгадыванием чисел. Система вроде как проглядывала, но надо было очень много карточек, зарплаты не хватит. А деньги бы, конечно, не помешали, хотя, как говорится, не в деньгах счастье. Он стал одеваться. Он всегда, это уже вошло в привычку, когда что-нибудь не ладилось или были вопросы, решал их на свежем воздухе в движении, на ходу.

Снег уже не кружил. Денег вроде как хватало, но хотелось большего, чтобы каждый день на столе были цветы, фрукты… Должно быть решение. Надо искать! Искать!

– Федор!

Татьяна, крановщица, он задумался, не заметил.

– Куда пошел?

– Да вот… Татьяна, у меня к тебе такой… провоцирующий вопрос. Тебе не хотелось, скажем, быть известной, богатой, чтобы все было? Работа крановщика – она… Зарплата небольшая.

– Кем я только, Федор, не хотела быть – и нянечкой, и стюардессой… Но что поделаешь. Не всем же быть известным.

С этим нельзя было не согласиться.

– А ты что спрашиваешь? Разочаровался в работе? У тебя золотые руки, тебя ценят. Ты умница. Я ведь в тебя была влюблена. Жениться тебе надо, хватит одному болтаться.

– Я тебя и сейчас люблю, – не против был он наладить отношения, ну и что, если замужем.

– Опоздал, Федор.

И опять Татьяна была права: опоздал…

– Вот я и пришла. До свидания.

– До свидания.

Не всем же быть богатым. Как все просто. Да и ни к чему всем быть богатым, да это и невозможно.

Простой

Раньше часто на слуху было: простой народ, простой человек, последние 6—7 лет как-то не слышно. А вот простого человеческого счастья еще желают. Простой человек, непростой – было в этом что-то дискриминационное. А простое человеческое счастье? А непростое человеческое счастье разве есть? Раз простое счастье есть, значит есть и непростое. Мудрено все как-то. Простой человек, непростой… Человек – это высшая материя, субъект мироздания, социум… и простой, непростой человек. Не вязалось как-то. Простой человек – от слова «просто». Значит, все в нем должно быть просто. И одеваться он должен просто, костюм на пять лет и недорогой; и питаться просто, без излишеств – черной и красной икры; и говорить просто, без обиняков; и машина должна быть простая, «жигули»; и думать должен просто – о простом; и работать простым токарем. Все это, конечно, примитивно, но важное, суть схвачена. Так-то оно так… Но ведь живой человек, может захотеться чего-нибудь такого… икры, к примеру, а то – «тойоту». Как здесь быть? А вот еще: он – простой, а супруга – женщина непростая. Какая будет семья – простая, непростая? Простыми рождаются или становятся? Тоже вопрос непростой. А может ли простой человек стать губернатором? И может ли губернатор стать простым человеком?

Это большая редкость, власть портит человека. Идиот – простой человек, непростой? Вопросов много. Простой человек и непростой – как умный и дурак, хороший и плохой, жадный и добрый, бедный и богатый. Что еще можно сказать тут? Он раньше как-то не задумывался: простой, непростой человек. Человек – и ладно. Каков он все-таки, этот простой человек? Высокий, среднего роста? В очках, без очков? Наверное, выше среднего роста. Очки роли не играют. Недурен собой.

Витька, брат, тоже среднего роста. Прост в общении. Не красавец, но и не урод. Непритязателен, ничего ему не надо, было бы пиво или что покрепче. Соседи говорят, что жена его, Клавдия, веревки из него вьет. Очень уж Витька бесхарактерный. Может, он и есть этот загадочный простой человек? Чего смеяться-то, уж больно много в нем этой самой простоты. Сама простота. Тоже нехорошо. Должна быть во всем мера, а меры Витька не знал.

Теща – простая, веселая женщина. Деньги любит больше, чем себя. А кто их не любит? На пенсии, все еще работает. Живет одна. На днях мужика променяла на кота. Был сожитель, деньги все просил на «Виагру». Теще это не понравилось, и она указала ему на дверь, теперь ходит выносить мусор с котом на плече.

Соседка – далеко не простая женщина.

Сергей – простой человек и непростой. Чего больше? Если больше простого – значит, простой. Похоже, поровну. Надо ж такому случиться. Все равно чего-то больше. А если сегодня простой, а завтра непростой, или утром простой, а вечером, после работы, непростой. По настроению, что ли? Хотя бы так. Двуличный какой-то. Нехорошо. Получается, что еще поискать надо простого человека. А сам? Он рано пошел работать. Был женат. Двое детей. Были сбережения, немного, на черный день. Не судим. Был выходной костюм, даже галстук. Галстук забыл, когда и завязывал. Одевался просто. Жил по средствам. Все вроде как сходилось – все просто. Все просто, да не просто. Он тоже хотел бы «мицубиси» или яхту, остров, как у Полонского или Абрамовича. Э… Чего захотел. Тогда конечно, какая простота. Может, нет простого человека, никогда не было? Как нет?

Раз есть непростой, он же и большой человек, не в смысле роста, веса, а социального положения, материальной обеспеченности, у большого человека всего больше, значит, есть и маленький человек, рост опять же здесь ни при чем. Маленький человек – он и есть маленький, у него всего мало. Он в тени, в нужде. Вон Гришка тоже все ходит, деньги занимает. Бедолага. Ругается матерно. Простой человек – он не станет ругаться… он прост в общении, взгляд на вещи простой. Может, он и не курит? Может, и не курит. Не пьет? Выпивает. Кто тогда пьет? Один Витька. Вконец запутавшись с простым человеком, он закурил и в чем был – футболка, шорты – вышел из дома. Голова как чугунная. Во дворе простые «жигули» в окружении «рено», «вольво», «БМВ». Женщина просто одетая, платье в горошек, груди точно булки. Городская достопримечательность – мужчина лет сорока в красном пиджаке. Вот уж пять лет его не снимает. «Люблю тебя! Извини» – краской было намалевано на тротуаре. Рваный черный пакет прибило ветром к автобусной остановке. Пакет на этом не успокоился, приподнялся, надулся, лететь передумал.

Программа

Он вынес с веранды старое – мать говорила, что дед еще в нем сидел, – кресло и поставил у сарая, где вчера сидел загорал – в синих в мелкую клетку, до колен трусах, в солнцезащитных очках… И сегодня то же – в синих в мелкую клетку, до колен трусах, в солнцезащитных очках… Все как вчера и не как вчера, вчера была переменная облачность с прояснением, сегодня – тоже облачность, но небольшая – островки. Недалеко, за универсамом, метров в трехстах, проходила федеральная трасса. Поток снующих машин не прерывался ни на минуту. Колька, сосед, слушал рок, и не один, очень уж громко. Прогорланил петух. Собака залаяла.