Опасная фамилия

29

Тучи ушли от Петергофа к заливу, повиснув серым полотном над низкими волнами. Небо прояснилось, но еще не окрасилось голубизной. Зелень садов, свежая от дождя, блестела, похорошев, взбодрившись после жарких дней. Снова теплело. Ветер затих, уступая еле заметному туману, в котором мешался сок листьев, сырость земли и соль близкого моря. Тишина и покой, что случаются после летнего дождя, обещали тихую и пронзительную радость, какая бывает в редкие минуты предчувствия полного счастья.

Кирилл Алексеевич Вронский был одет для верховой езды и придерживал за уздцы двух коней. Для себя из отцовской конюшни он выбрал черного, молодого жеребца, которого сам объезжал. Мальчик Фунт был резвый, нетерпеливый, бил копытом, но слушался руки. Для спутницы Вронский взял спокойную сестричку Фунта, скромную Лу-Лу, которая не годилась для скачек из-за тонкости костей, но для дамы лучшей лошадки не придумать. Он сам проследил, чтобы амазонку на ней закрепили надежно.

К его удивлению, Ани не опоздала, что для столичных барышень было совершенно невозможно. Вронский снял кепи и поклонился.

– Мадемуазель Шер, – сказал он, прикасаясь к ее гладкой руке.

– Граф Вронский, – ответила она, не отнимая руки.

Она чуть-чуть грассировала, и это у нее выходило удивительно мило. Он предложил помощь, но Ани довольно легко запрыгнула в седло, выказывая большую сноровку и опыт.

– В вашем пансионе обучали верховой езде? – спросил он, наслаждаясь видом барышни, уверенно сидевшей на амазонке, как бы составляя с лошадью одно целое.

– Там много чему обучали, – ответила Ани, тронув поводья и выйдя вперед. Лу-Лу послушалась ее сразу, что немного задело Вронского. В который раз он убедился, что лошади, как и женщины, не имеют привязанности, а идут за сильной рукой.

Лошади шли рядом по широким дорожкам большого парка, пустым и чистым. Фунт, всегда задиристый, вел себя на удивление смирно, не стремился обогнать Лу-Лу и даже не рвал поводья, словно и он попал под обаяние Ани.

– Развлекайте меня, – приказала она.

– Чем же вас развлечь? – спросил Вронский, которому хотелось только одного: ехать вот так по сырому парку и думать, что ничего нет, кроме этого короткого счастья.

– Ну, расскажите, как вы служите.

– Служба моя скучна, но необходима, – ответил он. – Приходится иметь дело с такой грязью, о которой я бы предпочитал забыть.

– Зачем же не смените ее?

– Проще сказать, чем сделать. Я сам выбрал и не жалею. Вот если бы не надо было столько времени жертвовать на всякие глупые бумаги!

– У вас есть оружие? – спросила Ани, оглянувшись.

Он не стал скрывать, что у него, как и у каждого офицера, есть свой револьвер.

– Как бы я хотела научиться стрелять из него, – сказала она так твердо, что нельзя было и подумать, что в этом есть хоть капля кокетства.

– Зачем вам? – удивился Вронский.

– Чтобы уметь выстрелить так, чтобы убить сразу, с одной пули. В голову или в сердце, куда там надо стрелять, чтобы сразу? Вы меня научите? Это так волнующе, знать, что держишь в своей руке жизнь человека и полностью ею владеешь, пусть и на один миг. Навести ствол, прицелиться и уже знать, что ты сейчас управляешь его жизнью, он целиком в твоей власти, и уже ничто ему не поможет, и только ты можешь решить его судьбу: обрубить нить или позволить жить дальше. Как это приятно, должно быть, щекочет нервы. Вы испытывали такие чувства?

Вронский не знал, что ответить. Разговоры его с барышнями шли о милых пустяках, светских знакомых или людях, над которыми можно подшутить. Он умел развлекать и смешить, но все это не имело к Ани никакого отношения. Она была совершенно другая, необычная. Вронский ощутил, словно на него наехала телега и придавила руку, – больно, и не вырваться.

– Так вы желаете кого-то убить? – спросил он, чтобы хоть что-то сказать и не молчать дураком.

– А разве вы не желаете? Это такое естественное чувство: желать смерти другому. На этом и держится общество, чтобы обуздать естественные желания. Граф, так кого бы вы мечтали убить?

– Я… Я не знаю… Это так странно. – Вронский настолько растерялся, что не смог подобрать приличных слов. – Зачем же убивать?

– Только затем, что мне так хочется. Разве этого не достаточно, чтобы отнять чью-то жизнь? Я полагаю, что надо убивать не врагов, а тех, кто тебе немного не нравится. Враги забавны, без них скучно. А вот серые люди, которые вызывают зевоту, – их следует убивать ради развлечения. Я думаю, что каждый приличный человек должен кого-нибудь убить, чтобы испытать эти чувства. И потом жить спокойно, вспоминая. Вы убивали, граф?

– К счастью, не доводилось…

– Как жаль. Я так надеялась, что вы расскажете мне, каково это, когда жертва смотрит тебе в глаза и ты наблюдаешь в них угасающую жизнь, которую ты отнял, и жертва знает, что это именно ты отнял ее. Как это, должно быть, развлекает. Почему же вы не стреляли ни в кого?

– Это дозволяется в исключительном случае, – сказал Вронский, совершенно оглушенный признанием барышни.

– Как странно: для чего же носить оружие? Им надо пользоваться всегда, при первом же желании. Иначе бояться не будут.

– Это вас в пансионе таким мыслям обучили? – невольно спросил он.

Ани придержала Лу-Лу, чтобы они поравнялись.

– Швейцария – свободная страна. Там все ходят с оружием, хотя убийства крайне редки, – ответила она, спокойно улыбаясь. – Такие мысли стали посещать меня на моей родине. Даже сама не знаю, с чего вдруг. Так вы научите меня стрелять, граф?

– Ни за что! Вы натрудите свои милые ручки, я этого себе никогда не прощу, – ответил Вронский, поймав свое обычное легкое вдохновение. – Да и зачем вам стрелять? Оружие женщины – нож и яд. Но есть куда более страшное оружие.

– Что же это? – спросила Ани.

– Ваши глаза. Я бы отдал все состояние, чтобы погибнуть ради таких глаз.

Она взглянула на него прямо и смотрела, не отводя взгляд, чего не позволила бы себе ни одна воспитанная барышня столицы. Но в этом и была прелесть, особая прелесть, дразнящая и влекущая.

– Вы в этом уверены, граф?

– Полагаете, такими вещами шутят? – в ответ спросил он. – Ваши глаза куда опаснее, чем мой револьвер. Я никогда не думал из него застрелиться. А ваши глаза так и подталкивают к чему-то страшному. Я даже немного боюсь этого…

– Вы, но не я, – сказала она, отворачиваясь от него.

– Желаете проверить?

– Поговорим об этом завтра. Мне надо возвращаться в Петербург по важному делу, – она дернула повод, Лу-Лу покорно пошла в обратную сторону. Франт без всякого разрешения пошел следом, Вронскому не пришлось даже приказывать. Сейчас он чувствовал себя, как его лошадь: взяли под уздцы и повели. И, кажется, он готов идти, куда прикажут. Эта хрупкая барышня взяла над ним необъяснимую власть. Вронский понял, что этому только рад. Чем все это может кончиться, думать он не желал, но знал наверняка: он должен быть рядом с Ани. Чего бы это ему ни стоило.

30

Становой пристав Ильичев был сам не свой от переживаний. С одной стороны, порядок требовал, чтобы он приступил к исполнению своих обязанностей, осмотрел место происшествия и составил протокол. Но, с другой, не мог он просто так игнорировать просьбу. Вернее, не просьбу, а настоящее указание. Ему было объявлено, чтобы ни он, ни его люди не смели даже шагу ступить, а дожидались, пока прибудет из столицы чиновник для особых поручений, которому уже отправлена телеграмма. Конечно, для Ильичева столичная полиция была не указ, у него свое начальство имелось. Но уж больно интересно было проверить: неужели за столько верст, да еще с утра пораньше, к ним прилетит сам господин Ванзаров. И обещанный как приложение к нему господин Лебедев. Пристав помнил великого криминалиста с тех пор, как на курсах приставов слушал его лекцию про обнаружение первичных улик на месте преступления. С тех пор яркая личность настолько запала в душу Ильичеву, что ради новой встречи он готов был и потерпеть. Только выставил имевшихся у него четырех городовых вокруг леска, чтобы в самом деле не затоптали.

Не прошло и полутора часов, как пристав убедился, что не зря проявил терпение. Из пролетки, взятой у станции, сошел Ванзаров собственной персоной, а с ним слегка недовольный и немного заспанный, но от того не менее драгоценный Лебедев. Ильичев бросился выражать приветствия. Их приняли сухо. Ванзаров был немногословен и сосредоточен. Лебедев же не обратил на пристава внимания, – подхватив чемоданчик, он направился по сырой траве к берегу озерца, не жалея лаковых ботинок и чисто отутюженных брюк.

Подозвав Стиву, затолкавшего себя в угол диванчика, Ванзаров отошел с ним в сторону. О чем они там шептались, пристав сказать не мог. Было заметно, что Стива растерянно отвечает на вопросы, часто прикладывает руку к сердцу, как будто убеждает в своей правоте. Верит ли ему Ванзаров, Ильичев понять не мог. Оставив Стиву, Ванзаров подошел к коляске. Серж сидел с отсутствующим видом, словно все происходящее его никак не касалось.

– Прошу простить за причиненное беспокойство и благодарю, что откликнулись, – сказал он.

– Зачем вы меня вызвали? – спросил Ванзаров, разглядывая его.

– А что я должен был делать, по-вашему?

– Совершенно ничего. Местный становой пристав запросто оформил бы несчастный случай на охоте.

– Я отказываюсь понимать ваш намек, – ответил Серж. – Разве вы не видите, что произошло?

– Нет, пока я не осмотрел место преступления… то есть происшествия. Там господин Лебедев работает.

– Родион Георгиевич, прошу вас… – сказал Серж устало и безвольно. – Разве не видите, что происходит какое-то… Какой-то немыслимый кошмар. И опять все свалится на меня. А вы говорите: зачем вас вызвал.

– Значит, вы не утверждаете, что это несчастный случай? – спросил Ванзаров.

– Нет, не утверждаю. Совсем наоборот. И вы это прекрасно знаете…

– Откуда такая уверенность? Вы же только издалека видели, насколько я понял из сбивчивых объяснений вашего дядюшки. И сразу подняли тревогу.

– Потому что поблизости от Левина был только я, – ответил Серж. – Вот что хотите, то и делайте.

– Стреляли из своего ружья?

– Да, сделал один залп.

Ванзаров попросил ружье – осмотреть. Ружье было немецким, новенький «зауэр», стволы довольно чистые, если рассматривать на просвет. Судя по запаху, стреляли из него действительно недавно.

– Сколько у вас с собой патронов?

Каренин кинул патронташ. В кожаном кармане оказались только две дырки. Прочие заряды стояли в своих гнездах. Один патрон Ванзаров вынул и оставил у себя.

– Никуда не уходите, я скоро вернусь, – сказал он с чрезвычайной серьезностью и пошел к озеру мимо разросшихся осинок.

Аполлон Григорьевич присел на корточки и, ни к чему не прикасаясь, разглядывал то, что находилось перед ним. Смяв прибрежную траву, тело лежало на берегу, только голова оказалась в озере, капюшон окончательно промок и лип к затылку, хвостик яркого шарфа колыхался на воде. Из-под накидки высовывались ноги, обутые в старые сапоги. Ружье валялось рядом с телом. Зеленая поверхность накидки была в мелких каплях, которые падали на спину, собирались в крупные лужицы и скатывались на траву.

Ванзаров осторожно обошел тело, что-то подобрал в траве и присел рядом с Лебедевым.

– Идеальное место и время преступления, – сказал он. – Сырая трава следов не оставляет, а те, что были, уже смыл дождь.

– Надо было полицейскую собаку захватить, – задумчиво сообщил Лебедев. – Треф наш хоть и молод, но показывает исключительный нюх.

– И что бы он тут нашел?

– Может, вывел бы куда-нибудь.

– Тут нужен не собачий, а нюх куда более тонкий, то есть ваш, – сказал Ванзаров, к чему-то присматриваясь в воде. – Можете рассказать, что здесь произошло?

– Вы и сами уже все видите, – ответил Аполлон Григорьевич, тронув медицинским пинцетом обрывок ткани, чтобы подхватить стальную горошину.

Ванзаров не стал отказываться от подобной чести, но ему было важно услышать мнение криминалиста.

– Проще не придумаешь, – начал Лебедев. – Господин этот…

– Некто Левин.

– …стоял лицом к озерку. К нему подошли и в упор засадили заряд крупной дроби. Вот такой… – он показал бусину, зажатую пинцетом. – Жертва тут же упала. Одного выстрела показалось недостаточно, последовал второй, в лежачего.

– Так сказать, для гарантии?

– Именно для гарантии. Наверняка. У него не было ни единого шанса. Первый вынес почки и задел сердце. Вторым добивали почти мертвого. Выстрел расчетливый и хладнокровный: били прицельно в рану, приставив к ней дуло.

– Разве дробью можно убить?

– Номер крупный, сами видите, а потом, когда дуло упирают в спину и спускают курок, зона поражения становится столь обширной по площади и глубокой по проникновению, что не надо пули.

Ванзаров положил на ладонь две гильзы, отсыревшие от дождя.

– Что скажете?

Для начала Лебедев принюхался к черной горловине, изнутри поскреб пинцетом и, зажмурив глаз, прикинул количество дроби.

– Скорее всего, добыча нашей охоты.

– Близнецы? – Ванзаров протянул снаряженный патрон.

Сковырнув пыж, Лебедев высыпал дробинки и сравнил с той, что осталась в теле.

– За идентичность ручаться не могу, сидя вот здесь в траве, но размер один в один, – сказал он. – Чье ружье?

– Меня куда больше интересуют два выстрела в спину. Опять же гильзы на виду. Сложно выдать за несчастный случай.

– При желании все возможно… Куда это вы все время смотрите?

Ванзаров попросил вынуть из воды предмет, похожий на крупную пиявку. Засучив рукав, криминалист полез в тину и двумя пальцами выудил продолговатую и размокшую сигару, которую не успели прикурить, кончик был цел. На другом конце сигары еле заметно виднелся след зубов.

– Old Crown! – узнал он марку, как свое дитя. – Те, что господин Каренин пользует?

– Именно такой сорт предпочитает.

– Какой он все-таки затейник, – сказал Лебедев, поднялся и отряхнул руки, что означало: его миссия закончена.

– Вот как? Интересно, – ответил Ванзаров, думая о чем-то своем. – Что ж, коллега, не будем мешать становому приставу заводить дело. Не забудьте передать ему находку.

– И это все? – в столь глубоком недоумении спросил Аполлон Григорьевич, словно ему только что сообщили, что луна состоит из сыра. Но ответа не дождался. В некоторые моменты Ванзаров становился чрезвычайно глухим.

Выйдя из леска, Ванзаров пригласил Ильичева заняться протоколом, чем привел пристава в некоторую растерянность. Он все-таки ожидал, что знаменитости всю работу сделают за него. За разочарованием последовала награда. Сам господин Лебедев сообщил ему результат осмотра, передал улику и даже обещал остаться для подписания протокола. Но копаться в трупе отказался наотрез. Там и так все очевидно.

– Где ваши сигары? – спросил Ванзаров, подходя к коляске.

Серж показал портсигар, который держал во внутреннем кармане.

– Не могу без них, – добавил он.

Ванзаров нагнулся к колесам, поднял толстый окурок и осмотрел.

– Это ваш?

– Чей же еще? – удивился Серж. – Дядя Стива папиросы предпочитает.

– У вас сегодня оглашение завещания?

– Именно так, в полдень собираемся…

– Сразу после него встречаемся у дома, где ваш отец снимал квартиру, – приказал Ванзаров. – Без меня не заходить. Вам все ясно?

Оставалось только молча стерпеть: давно уже с Сержем никто не разговаривал подобным образом.

Держась в сторонке, Стива проклинал себя последними словами за то, что устроил эту охоту и потянул на нее Костю. И вот чем кончилось. Кажется, он один не до конца понял, что произошло. Он настолько был выбит из колеи, что забыл даже про дурные предчувствия, что одолевали его весь вчерашний день. Жизнерадостный характер отказывался принять правду. Смерть Левина повергла Стиву в полную растерянность. Ему хотелось убежать как можно скорее из этого сырого леска и спрятаться у себя в министерстве, в уютном кабинете, где все так правильно и просто. Но такое везение ему не выпало. Его поманил Ванзаров.

31

Путь к даче Левиных стал сущим адом. Ванзаров требовал еще и еще раз повторять каждую мелочь. Стива настолько утомился, что стал сомневаться в умственных способностях молодого человека. В конце концов, если не можешь с одного раза запомнить, так запиши. Все чиновники так поступают. Однако пытка продолжалась. Стива снова объяснял, что это именно он выбрал, где кому стоять на озере. Что истратил всего четыре заряда, да и то без толку, а вот выстрелов в стороне Левина и Сержа было много. Не то восемь, не то десять. Канонада стояла, всех уток распугали. Никак не меньше шести. И вообще, он больше на охоту ни ногой. И не собирался искать Левина, просто хотел сменить позицию, а если бы охота была удачной, Костю хватились бы часа через два. Никого постороннего не было и быть не могло. Серж до последнего не хотел ехать и предлагал остаться дома, – из-за дождя. Казалось бы, любой другой уже удовлетворил свое любопытство. Но только не Ванзаров.

– Степан Аркадьевич, вы ничего не забыли рассказать мне? – спросил он.

Стива уже не знал, что же такого можно забыть, в чем и признался окончательно.

– Почему Левин так странно был одет?

Ничего странного в дождевой накидке Стива не видел.

– Выглядит новой, но явно не по росту Левину, рукава коротки, и до колен не достает, – сказал Ванзаров и добавил: – Как с чужого плеча.

– Так это ему Серж дал, – ответил Стива, понимая, что сейчас его разделают под орех. Все-таки забыл мелочь.

– Господин Каренин сам дал ему накидку?

– Нет, конечно. Он вышел в ней, шарф повязал яркий такой. А как сели в коляску, Костя начал хныкать, что идет дождь, он весь промокнет. Серж и отдал накидку. А Костя даже не поблагодарил его.

– Вот как? Интересно, – сказал Ванзаров и, к большому облегчению Стивы, больше его не донимал. Только у самой дачи он предоставил ему сообщить горестную весть домашним.

Китти сидела на веранде и смотрела на дорогу. Когда она увидела идущих пешком Стиву и молодого человека, что был у них вчера, сразу ощутила, что случилось что-то непоправимое. Это была не столько интуиция, сколько обостренное чувство привычного порядка жизни, при котором любая новость не сулит ничего хорошего. Левин давно должен был вернуться, но его не было, а тут эти двое – и без него. Все это сложив, даже не понимая, что делает, Китти неосознанно сделала правильный вывод.

Неуклюже забравшись на веранду, Стива снял шляпу и, запинаясь, сообщил ей о смерти мужа. Китти не вздрогнула и не зарыдала. Она не могла сказать, чего было больше: горя оттого, что пришел конец ее двадцатилетней жизни с этим трудным человеком и его не будет больше никогда, или чувства облегчения от того, что мучениям ее пришел конец и теперь она свободна, как может быть свободна женщина почти преклонных лет, у которой только и осталось в жизни, что ждать внуков.

– Как это случилось? – спросила она, хотя и на этот вопрос знала ответ.

Стива, не зная, что сказать, обернулся за помощью.

– Случайный выстрел на охоте, – ответил Ванзаров.

– Митя, выйди сюда, – крикнула она в комнаты.

Из дома вышел ее сын, по-домашнему в жилетке. Он кивнул Стиве и уставился на незнакомца.

– Что случилось? – спросил он.

– Константин Дмитриевич погиб на охоте, Стива пришел сообщить…

Митя вытер о жилетку руки, не совсем понимая, что делает.

– Это правда? – строго спросил он у Стивы.

Степан Аркадьевич не выдержал, слезы побежали у него из глаз сами собой, и он рухнул в плетеное кресло. Китти обняла его за плечи и прижала к себе, как ребенка. Только сама плакать она не могла. Ей бы очень хотелось, но ни одной слезинки не нашлось. Все за двадцать лет высохли.

– А вы кто такой?

Ванзаров представился.

– Как вы в Петергофе оказались? – спросил Митя подозрительно. – Разве сыскная полиция столицы имеет касательство к уездным делам?

Пришлось пояснить, что идет расследование смерти старшего Каренина.

– Ах, вот в чем дело: Серж был на этой охоте, – сказал Митя, нервно застегивая рукава рубашки. – Ну, так мне все ясно. Господин Ванзаров, могу я с вами поговорить наедине?

Они спустились в сад.

– Значит, вот что я скажу вам, господин полицейский. Раз Серж вас вызвал, значит, он и убил. Можете не сомневаться. Это его почерк. Сначала затаиться, а потом нанести удар. Так что и следов нет. Думаю, своего отца он тоже убил. Можете не сомневаться.

– Зачем? – спросил Ванзаров.

– Что зачем? – Митя его не понял.

– Зачем Сергею Алексеевичу убивать Алексея Александровича Каренина? Мотивы? Назовите, если знаете. Факты. Хоть один.

Митя только отчаянно махнул рукой.

– Не собираюсь факты искать. Только знайте: он и своего отца убил, и моего.

– А вашего за что?

– За то, что я его – самый злейший и страшный враг. Вот и отыгрался на старике, подлец! – закричал Митя и уже не мог остановиться. – Это холодная, расчетливая жаба без сердца и жалости. Знаете, что он уговорил моего отца продать имение, чтобы его присоединить к соседним, а сам взял и пустил под строительство железной дороги?

– Вас обманули, и вы понесли убытки?

– Не в деньгах дело! – кричал Митя. – Он угробил мое фамильное имение, понимаете вы это?! Это как дом сжечь. Мало того: он везде у меня поперек дороги стоит. Ни один проект нельзя сделать, чтобы в него Серж не влез со своим неуемным аппетитом.

– Скупаете участки земли под будущие рельсы? – спросил Ванзаров.

– Это вас не касается! – заявил Митя, покраснев и тяжело дыша, как в тяжком припадке. – Это мое дело, и точка. Не покрывайте убийцу, а возьмите его в оборот. Он это, он, можете не сомневаться. А если и вас купит, ну, так я с ним сам разделаюсь. Знаю, полиция не дорого стоит. Мне теперь ничего надо, только бы ему отомстить! Каков негодяй!