Душа Лахора

* * *

Диван-и-Хас – огромное строение. Мраморные колонны соединены арками, мозаичный пол сверкает. Внутри музыканты настраивают инструменты, готовясь к вечернему пиру. Мы минуем их и выходим на широкую веранду, устланную коврами. Передняя стена представляет собой элегантные резные фризы, сквозь которые женщины Саркара могут наблюдать за происходящим, но их самих никто не видит. Охрана у входа, вытянувшаяся по стойке смирно, состоит сплошь из женщин, и большими веерами возле влажных плотных портьер тоже машут женщины. Изнутри слышны шепот и хихиканье, позвякивание ручных и ножных браслетов. Но когда я вхожу следом за Гуддан, все умолкают. Я чувствую колючие взоры женщин. Каждая думает: кто она? важная ли особа? соперница ли?

– Моя кузина Джайя, приехала в гости, – объявляет Гуддан невозмутимым голосом.

Настоящий пир начнется позже, а пока служанки разносят подносы с охлажденным соком и тарелки с орехами и изюмом. Первыми их предлагают даме в переднем ряду, которая окружена свитой подхалимов. Наряд ее великолепен, весь в золоте и жемчуге, но сама она красотой не отличается и не пытается ничего с этим сделать. Она уверенно демонстрирует всем свои морщины и седовласую голову, увенчанную большой диадемой.

– Май Наккайн, – шепчет Гуддан. – Старшая жена, мать наследника Кхарака. Ее клан был важным союзником Саркара и помог ему прийти к власти, когда он еще не был махараджей. Правитель никогда об этом не забывает.

Я запоминаю все, что узнаю о Саркаре, и это тоже: он не забывает друзей. Интересно, а врагов он помнит так же хорошо?

Дальше служанки приносят угощение красавице, наряженной обманчиво просто – в серебристо-белый камиз. Даже я понимаю, что мягкий светящийся материал, облегающий ее фигуру, стоит больших денег. Украшение на ней только одно: большая бриллиантовая тиара. Она сидит поодаль от других жен и ничего не говорит, только временами отпивает вино из кубка.

– Это Гуль Бахар Бегум, – шепчет Гуддан. – У нее свой хавели в городе, а на пиры она приходит, только если планируются танцы. Наряды у нее всегда сочетаются с одеждой Саркара. Когда-то она была лучшей в городе танцовщицей, и повелитель влюбился в нее, когда увидел ее выступление. Он проводил с ней целые дни и ночи и приказал ей танцевать только для него. Они вместе катались на слонах и праздновали холи[43] на рыночной площади. Из любви к Саркару люди относились к этому снисходительно, да и привыкли они уже к его увлечениям.

Голова у меня идет кругом: я не представляла, что у Саркара столько женщин. И все они или красавицы, или высокородные особы с огромным приданым. Зачем ему дочь дрессировщика собак?

У меня только одна надежда.

– И часто он так увлекается?

Гуддан смеется:

– О да. Ты не слышала про куртизанку Моран? Говорят, она самая красивая женщина в Северо-Западном Индостане. Вскоре после того, как Саркар стал правителем, он сильно в нее влюбился. Когда он заявил, что хочет жениться, его родственники и советники были потрясены и рассержены: она не только низкородная и зарабатывает себе на жизнь сомнительным занятием, но еще и мусульманка. Даже главная опора повелителя, теща Сада Каур, его ругала. Но наш Саркар не отступил. На поле боя он очень умен, а вот с женщинами поддается эмоциям. Он женился на Моран, несмотря на все советы этого не делать, и ему было неважно, кого он таким образом разозлит. После свадьбы он пошел к хальсе в Золотой храм, склонил голову и попросил, чтобы его наказали сотней ударов кнутом за непослушание.

Я представляю, как кнут опускается на спину Саркара, и меня передергивает.

– И как, его наказали?

– Нет, – улыбается Гуддан. – Когда община увидела его смирение, то сразу смягчилась. И потом, люди знают, что он единственная надежда Пенджаба, лев, не подпускающий к нему волков. И кто знает, может, даже хальсу тронула его любовь. С Гуль Бахар Саркар повел себя мудрее, к тому же тогда он уже был более могущественным. Он заранее сходил в Золотой храм и получил разрешение на ней жениться.

– А Моран сегодня здесь?

– Нет. Несколько лет они жили хорошо, но потом, бог весть почему, он изгнал ее в форт Патанкот. Наш махараджа может быть безжалостным, когда захочет. Там она, бедняга, и живет до сих пор.

Новость о суровости Саркара меня потрясает – с этой его стороной я раньше не сталкивалась.

Гуддан продолжает:

– Такова ненадежная милость правителей. Он ведь так любил Моран. Вскоре после брака Саркар выпустил в ее честь монету с изображением павлина, настолько он был без ума от красавицы. Он такого даже в свою честь не делал: к коронации выпустил монету с лицом гуру Нанака – сказал, что только тот заслуживает подобного восхваления.

Я говорю Гуддан, что такое смирение впечатляет. Она кивает.

– До Саркара правителей волновала только собственная слава, и я боюсь, что после него будет то же самое… – Гуддан резко замолкает, и я замечаю, что вокруг нас воцарилась тишина.

– Чего ты боишься, Гуддан, дорогая? – уточняет Май Наккайн, поворачиваясь к нам. В ее глазах блестит сталь. Я вспоминаю, что следующим правителем Пенджаба будет ее сын.

– Ничего, Май, – отвечает Гуддан исключительно вежливо. – Чего можно бояться в царстве нашего великого Саркара?

Май Наккайн тем временем рассматривает меня, прищурившись.

– А ты совсем не похожа на нашу Гуддан, девочка. У тебя кожа светлее и нос острее. С какой стороны ты ей кузина?

Сердце у меня отчаянно колотится. Я склоняю голову, изображая застенчивость.

– Со стороны матери, дочь моей двоюродной тетки, – говорит Гуддан. – Она в отца.

– А ты из каких мест в Кангре? – спрашивает меня одна из спутниц Май Наккайн. – Я там много лет прожила.

Гуддан открывает рот, но Май Наккайн ее останавливает:

– Она что, глухонемая? Пусть сама скажет.

Все поворачиваются ко мне. Заметно ли, что я взмокла? Я ничего не знаю о Кангре, кроме того, что этот край славен яблоками.

Но тут у входа в Диван-и-Хас начинается суматоха.

– Смотрите, – с облегчением говорит Гуддан, – вон идет наш Саркар.

* * *

Несмотря на толпу, я еще издали его замечаю. Он меньше ростом, чем рослые охранники, и одет очень просто – в абсолютно белые тюрбан и тунику, а поверх золотистый жакет. И все равно он излучает силу и мощь. На нем длинное жемчужное ожерелье и нарукавная повязка, которая под лучами освещающих зал факелов вспыхивает, словно огнем. Знаменитый Кохинур! Рядом с такой элегантностью яркая одежда сопровождающих махараджу придворных кажется вульгарной и броской.

Ближе всего из спутников к нему человек, одетый так же просто. В основном он кивает, когда Саркар говорит, но иногда начинает говорить сам, и тогда уже Саркар слушает.

– Это Факир Азизуддин, – шепчет Гуддан. – Ближайший наперсник и советник повелителя. Саркар ему больше всех доверяет.

Я удивлена.

– Больше, чем сикхским вождям?

– Саркара не волнует, какой кто религии. Его интересуют только способности человека и его преданность делу.

– Я думала, что Дхиан Сингх его любимый министр.

– Дхиан фаворит, конечно. Но Азизуддин особенный, потому что ему ничего не нужно от Саркара. Он отказывается от титулов, даров, земель… Живет просто, как полагается факиру, и правителя это восхищает.

Я с растущим интересом наблюдаю за Азизуддином. Как необычно ничего не хотеть! Не могу себе такого представить. Но запомню: Саркар больше всего доверяет тем, кто ничего от него не хочет. Я смотрю, как он дружелюбно касается руки Факира.

Может, таких махараджа и любит больше.

Саркар занимает свое место, и трубачи играют бодрую мелодию. Когда подходят придворные, повелитель говорит с каждым, смеется или хлопает по плечу. Невозможно не любить такого человека, даже если знаешь, что он одним-единственным словом может лишить тебя жизни.

Тут объявляют имя лаат-сахиба, Бентинка, – наверное, он ждал в пристройке. Иностранец входит в зал вместе со своими спутниками. Они странно выглядят: в плотных бархатных камзолах, а на горле туго завязаны галстуки. Я вытягиваю шею, чтобы лучше их разглядеть. Судя по словам Саркара, он считает британцев опасными и не заслуживающими доверия, но по его поведению об этом не догадаться: махараджа любезно встает, чтобы поприветствовать англичанина, хотя и так ясно, кто главный в этом дурбаре. Затем Саркар усаживает Бентинка рядом с собой. По его знаку подбегают новые носильщики вееров и начинают обмахивать генерал-губернатора. Приносят охлажденные напитки, вино в высоких серебряных ведерках со льдом, множество тарелок с едой. До меня долетает волна запахов мяса и плова, кебабов и бринджал бхарта[44]. Очень хочется есть. Я так волновалась с утра, что ничего не ела. Однако Бентинк отмахивается от большинства блюд, и мне обидно за Саркара: британцы не заслуживают его гостеприимства. Если появится шанс, обязательно скажу ему об этом.

Музыка становится громче. Танцовщицы кружатся и прыгают, в ночи разносится звон колокольчиков на их ножных браслетах. Гуль Бахар голодным взглядом смотрит на то, как женщины крутятся и вертятся, как их длинные косы летят по воздуху. Когда прислужницы предлагают ей еще вина, она резко отсылает их прочь. Я вижу, как губы бывшей танцовщицы шевелятся в такт словам песен: она знает их все. Неужели Гуль Бахар скучает по своей прежней жизни?

Разве та, кому повезло выйти замуж за Саркара, может хотеть чего-то еще?

Женщинам подают еду в порядке их важности. Май Наккайн первая. Гуддан уступает в ранге нескольким другим супругам, так что проходит некоторое время, прежде чем еду приносят и ей. Служанка направляется прочь.

– Погоди! – восклицает Гуддан. – А как же моя кузина?

Женщина извиняется и кланяется.

– Мне дали указания. Ее следует обслужить только после того, как поедят наложницы.

– Почему? – сердито спрашивает Гуддан. – Кто так решил?

Женщина опускает взгляд.

– Прошу прощения, рани. Я просто выполняю приказания.

– Ничего страшного, – шепчу я Гуддан. Не хочу, чтобы у нее были проблемы из-за меня.

– Ну ладно, – говорит она прислужнице. – Принеси мне еще курмы[45] и плова. И побольше паратх. Еще бринджала и мяса. И наполни мне миску кхиром[46] до самого верха. Да-да, неси всё подряд! – Она поворачивается ко мне, и глаза у нее мечут молнии. – Сегодня мы будем есть из одной миски, сестра, как в детстве.

Вот что еще мне стоит запомнить: как умно Гуддан обошла Май – ясно же, что оскорбление задумала старшая рани. Я негромко благодарю свою покровительницу и тщательно копирую ее движения, не желая давать Май шанс отпустить презрительное замечание. Я ем мясо маленькими кусочками и осторожно набираю рис, чтобы на мою чудесную юбку ничего не упало. Но я так напряжена, что на вкус еда напоминает пепел.

* * *

Музыка в Диван-и-Хас становится все громче. Вбегают танцовщицы с кривыми саблями и изображают битву, прыгая и крутясь так быстро, что фигуры кажутся пятнами шелка, разрубленными молниями. Зрители кричат от восторга. Генерал-губернатор смотрит, не отводя взгляда. Кажется, даже луна затаила дыхание.

Потом все заканчивается, и Саркар протягивает девушкам мешочки. Гуддан шепотом объясняет, что там золотая пыль. Я вижу, как плясуньи изумленно радуются, кланяясь ему. Гуддан говорит, что женщинам придется ждать, пока не уйдут махараджа и его гости. Надеюсь, они задержатся: не хочу, чтобы этот волшебный вечер заканчивался.

Кто-то говорит:

– Ну так расскажи нам, девушка, прежде чем Гуддан тебя утащит, из какой ты части Кангры?

Это та же женщина, что и раньше. Рядом с ней Май Наккайн опирается на самую большую атласную подушку и наблюдает за мной. Губы у нее ярко-красные – она жует листья бетеля. Я потрясена. Сикхам бетель запрещен, но при дворе явно другие правила.

Когда Гуддан пытается вмешаться, Май взглядом заставляет ее замолчать.

Я опускаю голову, изображая застенчивость, но женщина настаивает.

– Онемела, значит? Рани-сахиба[47], я не верю, что эта девушка из Кангры и что она вообще родственница Гуддан.

– Гуддан, дорогая, неужели так и есть? – спрашивает Май. – Ты действительно мне соврала? Я весь вечер наблюдала, как вы перешептываетесь и строите планы. Ты привела эту девушку сюда, нарядила в свой костюм – да, я его узнала – и надеешься, что Саркар заметит новенькую и заинтересуется? Что он будет благодарен за красивую девственницу. Это тебе родители посоветовали?

Я в ужасе. Все обвинения отвратительны сами по себе, но страшнее всего бросить тень на семью Гуддан. В Гуджранвале мужчины после таких слов тянулись за ножом, а женщины выдирали друг другу волосы. Гуддан краснеет от унижения, но молчит. Она твердо намерена сохранить мой секрет.

Мне бы тоже помолчать, но гнев вздымается во мне, будто кобра.

– Я здесь по приглашению Саркара, – говорю я. Мой голос прекрасно слышен: собравшиеся от удивления замолчали. – Если вам так интересно, спросили бы его самого, вместо того чтобы ругать рани Гуддан, которая просто исполняет просьбу повелителя!

Гуддан ахает от ужаса.

Май выпрямляется.

– Ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Да ты кто вообще такая? По приглашению Саркара, ну надо же. – Она хлопает в ладоши, подзывая прислужниц. – Скажите стражницам зенаны вышвырнуть эту лживую шлюху из крепости и убедиться, что она не вернется. Хотя после ночи на улицах Лахора от нее, конечно, мало что останется.

На мольбы Гуддан старуха не обращает внимания.

Через мгновение входят мускулистые женщины в солдатской форме – сплошная кожа и заклепки. Их суровая предводительница пытается меня схватить, но я часто убегала от злых фермеров в Гуджранвале и кое-что умею. От всего отряда мне не скрыться, но я могу усложнить преследователям задачу. Я бегу в глубь веранды, где сбились в кучку потрясенные наложницы, но одна из них ставит мне подножку. Две стражницы тащат меня к Май.

– Отпустите ее! – кричит Гуддан. – Она и правда гостья Саркара!

– А я Нур Джахан! – фыркает Май Наккайн и бьет меня по лицу так, что голова откидывается назад. Щека горит – наверное, старуха рассекла ее камнем из кольца. – В женскую тюрьму ее, Бхаго, – велит она главной стражнице. – Выбей из нее правду! – Бхаго с силой сжимает мою руку – наверняка останется синяк. Она тащит меня прочь, но я продолжаю вырываться и проклинать ее. Меня не заботит, какая кошмарная судьба ждет меня и мою семью, если Май узнает, кто я. Я думаю только об одном: она не увидит моих слез. Не доставлю ей такого удовольствия!

Стражницы тащат меня к выходу. Я чувствую холодный ночной воздух. Бхаго отвешивает мне такой подзатыльник, что в ушах звенит.

– Ну погоди, пока мы тебя в кэдхану[48] не засунем, – шипит она. – Больше тебе солнечного света не видать.

Закрываю глаза. Я проиграла.

Вдруг суматоха успокаивается, все вокруг замолкают. Я открываю глаза и вижу, что стражницы упали на колени. Передо мной стоит белая фигура, у которой на рукаве сияет огромный бриллиант. За мной супруги правителя, включая Май Наккайн, вскакивают, склонив головы и сложив ладони. Я поспешно делаю то же самое.

– Что здесь происходит? – спрашивает Саркар. Голос у него негромкий, но явно недовольный.

Храбрости заговорить хватает только Май:

– Мы обнаружили постороннюю, повелитель. Я как раз отдавала указания ее вышвырнуть. Думаю, шпионка. Не хотела отвечать на наши вопросы.

– Эта женщина – моя гостья, и Гуддан наверняка вам об этом сказала, – холодно произносит Саркар. – Как вы смеете так с ней обращаться!

Май опускает взгляд. Стражницы исчезают. Я с благодарностью смотрю на Саркара. Он нахмурился, на лице виден гнев, но ссадины у меня на щеке он касается очень мягко.

– Прошу прощения за то, как с тобой обращались в моем доме.

– Это ничего не значит, мой Саркар, – говорю я, – в сравнении с чудесами сегодняшнего прекрасного вечера.

Он улыбается.

– Тебе понравился твой первый придворный мехфил[49]?

– Я запомню его навсегда.

Моя речь звучит как-то слишком провинциально по сравнению с изысканным выговором Гуддан и Май, и я смущенно опускаю взгляд на вышитые туфли махараджи.

Он поправляет на мне дупатту, которая сбилась, когда я вырывалась. Его прикосновение заставляет меня дрожать.

– Этот цвет тебе идет. Надеюсь, ты будешь часто его носить.

Я не знаю, как отвечать, и опускаю голову в низком поклоне. Когда я снова выпрямляюсь, Саркар уже двинулся дальше. Он вежливо приветствует свой гарем, будто и не гневался всего минуту назад. Расспрашивает Май о здоровье, интересуется мнением Гуль Бахар о танцовщицах и благодарит Гуддан за помощь. Со мной он больше не разговаривает. Да и не надо – он меня уже спас.

Как только Саркар уходит, жены начинают увлеченно перешептываться. Кажется, им втайне приятно, что Май оказалась в неловком положении.

Старшая жена важно шествует прочь, покачивая бедрами, со своей свитой, не обращая на нас внимания. Она, наверное, в ярости, но по лицу и не скажешь. Не могу не признать, что она воплощение царственности.

* * *

В хавели Гуддан я натягиваю свой шальвар-камиз. Дешевый хлопок царапает кожу – как же быстро привыкаешь к роскоши!

К моему изумлению, Гуддан велит Адити завернуть для меня бордовый костюм с лехенгой. Я протестую, но она говорит:

– Нет, возьми. Саркару ты в нем понравилась. Он нас сегодня удивил: я еще никогда не видела, чтобы он после мехфила приходил к женщинам. Но слава богу, что в этот раз пришел! – Она замечает мой смущенный румянец. – Не стоит слишком многого ждать от его комплиментов. Иногда повелитель ведет себя импульсивно. – Похоже, она желает мне добра. Гуддан добавляет: – И помни, по возможности не стоит сражаться с врагом открыто. Пусть думает, что победил, а ты потом нанесешь удар в неожиданный момент.

Совет хороший, но для меня он, пожалуй, запоздал. Вряд ли Май забудет свое унижение или простит меня за него.

Глава 9

Гурдвара

Всю неделю после мехфила меня словно окружает аромат роз. Манна с детским возбуждением снова и снова просит меня описать тот момент, когда Саркар зашел в женское помещение и встал передо мной.

– Повтори-ка еще раз, что он сказал, как восхитился твоей внешностью, как спас тебя от гнева старой царицы.

Сначала я не против и с удовольствием заново переживаю сказочный момент. Но идет время, от Саркара ничего не слыхать, и у меня уже нет сил вспоминать о пире.

Я жду, что Манна будет ругаться, но он просто хлопает себя по лбу и говорит:

– Что поделать, дочка, такова наша судьба. Наверное, зря мы так высоко метили. – От его уныния мне даже хуже, чем если бы он начал швыряться вещами.

Манна больше не кутит по вечерам с конюхами. Я не знаю, куда он ходит. Возвращается он поздно и говорит, что не голоден. Он даже с собаками перестал проявлять свою буйную натуру. Сквозь прорези в изгороди я вижу, как он сидит на земле, подперев голову руками, а собаки возятся вокруг него.

– Я подвела семью, – шепчу я ночью Джавахару.

– Не глупи, – отзывается он и сжимает мне руку. – Манна беспокоится, потому что проиграл кучу денег в карты. Остальные дрессировщики вышвырнули его из своей компании и дали ему месяц на то, чтобы расплатиться. Это его проблемы, не твои.

Брат прав, но иногда у меня все равно выступают слезы на глазах. Из-за доброты Джавахара? Разбитых надежд Манны? Собственных глупых томлений?

Джавахар пытается выяснить, где Саркар, но все говорят разное. То махараджа встречается с британцами, обсуждает договор, который позволит им плавать по рекам Пенджаба. То уехал охотиться и убил шесть диких кабанов. Или он на севере, сражается с афганцами вместе со своим верным джарнаилом – главнокомандующим Хари Сингхом Налвой.

Но одно ясно: у правителя нет ни времени, ни желания навестить меня.

* * *

Сегодня Манна до странности весел. Возможно, напросился обратно в компанию картежников и выиграл денег. Он говорит, что пригласил на ужин гостя. Очень неожиданно – раньше отец так никогда не делал. Он приносит мне свежую баранину и зелень, масло гхи, чтобы растопить и намазать лепешки роти.

– Приготовь еду как следует, бети. Это важно. – Он копается в моей одежде и велит надеть бордовую лехенгу. От одного ее вида у меня сердце ноет, но я слушаюсь, потому что и так уже разочаровала семью.

Гость – торговец из городка неподалеку, тучный мужчина чуть младше Манны. Говорит он мало, только хвалит мою готовку и просит добавки. После ужина они с Манной идут во двор поговорить, а Джавахар подбирается поближе и подслушивает. Потом он рассказывает мне, что Манна договаривался о моем браке.

Я в ужасе:

– С этим человеком?

– Да. Его жена умерла в прошлом году, и у него двое детей, за которыми нужен присмотр. Приданое ему не требуется, и за свадьбу он заплатит сам. Больше я ничего не расслышал.

Меня передергивает.

– Не выйду за него! Просто не могу.

– Отвратительно, – соглашается Джавахар. – Неужели Манна не мог найти кого-то получше этого толстого старика?

Как мне сказать брату, что после мехфила мне кажутся отвратительными все мужчины, неважно, старые или молодые? Все, кроме Саркара.

– Я не позволю ему вот так тебя продать, – горячится Джавахар. – Я уже скопил достаточно денег, чтобы отправить тебя в Гуджранвалу. Хочешь уехать завтра? Я отпрошусь у Сулеймана и посажу тебя на телегу. Прежде чем Манна поймет, что к чему, ты уже будешь на полпути домой.

Я благодарна ему за помощь, но отвечаю:

– Давай немножко подождем.

Брат смотрит на меня с грустью. Он знает, какие глупые надежды я питаю.

* * *

Следующим вечером Манна говорит мне, что свадьба состоится через десять дней.

– Я хотел другого, – признает он немного пристыженно, – но это наш лучший шанс. Когда Саркар пригласил тебя на мехфил, я надеялся на продолжение, но не получилось. А твоя мать без конца шлет мне сообщения: Балбир уже за двадцать, и в деревне ходят разговоры. Мне надо выдать ее замуж, но денег у меня нет. Я плохо умею откладывать деньги, ты ведь уже догадалась. А Балбир недостаточно красивая, чтоб ее взяли замуж без приданого. Этот торговец – человек щедрый. Он заплатит и за вашу свадьбу, и за свадьбу Балбир. Как только выйдешь замуж, пойду искать супруга твоей сестре.

Мне жалко Манну, и Балбир тоже, но я отказываюсь приносить себя в жертву. От мысли о поцелуях торговца меня тошнит. Есть только один человек, прикосновений которого я жду.

Я принимаю решение. Как только Джавахар сможет все устроить, я сбегу в Гуджранвалу. Надеюсь, Биджи меня защитит. Я опускаю голову, немножко пускаю слезу, чтобы у Манны не возникло подозрений, и притворяюсь, будто смирилась.

Где же ты, мой Саркар?

* * *

Я ощущаю одновременно облегчение и печаль. Джавахар обо всем договорился, я уеду в Гуджранвалу завтра рано утром. Как только Манна уйдет на работу, брат отведет меня в Масти Дарваза и посадит на телегу. Я за него переживаю: на мою дорогу уйдут все его деньги, а еще после моего отъезда ему придется иметь дело со злым Манной.

– Я не против и готов на все ради тебя, – заявляет Джавахар. – И потом, – он ухмыляется и демонстрирует мускулы, – я сумею одолеть Манну.

– Я этого не забуду, – говорю я, обнимая брата.

* * *

Собирая вещи для побега, я встряхиваю бордовую лехенгу, которая кажется в этой хижине совершенно неуместной, и меня охватывает гнев. Зачем Саркар позвал меня на банкет? Почему сказал, что я красивая, если я так мало для него значу? Потом злюсь на себя: сама дурочка, слишком много всего увидела в приглашении из жалости. В словах, которые представляли собой лишь вежливый комплимент. Я швыряю юбку через всю комнату.

Снаружи слышатся шаги. Я сую сверток в кладовку. Сердце у меня отчаянно колотится. Неужели Манна раскрыл наш план?

Но это Джавахар, он прибежал бегом от самого базара. Тяжело дыша, брат кричит:

– Саркар в городе! Он молится в гурдваре Дера-Сахиб, прямо рядом с крепостью.

Я не трачу время даже на то, чтобы причесаться как следует. Мы бежим в гурдвару, а вокруг люди переглядываются и перешептываются.

– Но почему Саркар молится в середине дня? – бормочу я, задыхаясь. – Ему же надо быть в дурбаре!

Джавахар пожимает плечами.

– Кто знает причины действий правителей? Кто смеет задавать им вопросы?

Впереди виднеется бело-золотая гурдвара, пугающая и величественная. Мне страшно, но я отсылаю Джавахара. Накрыв голову, ступаю в прохладный полумрак, готовясь к озадаченным взглядам и вопросам. Но в большом зале никого нет.

Перед глазами у меня все мутнеет от слез. Я с трудом дохожу до платформы под навесом, где лежит «Гуру Грантх Сахиб», и падаю на колени. Последняя надежда исчезла. Побег в Гуджранвалу не решит моей проблемы. Рано или поздно Манна приведет другого мужчину. И даже если тот будет молодым и красивым, я его возненавижу.