Шепот застывшей воды

© А. Чудинова, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящается Крис

Хотел спастись я смертью от позора,

И в правоте своей я стал не прав.

Иногда правда диковиннее вымысла.

Будешь ли переходить через воды,

Я с тобою, – через реки ли,

           они не потопят тебя;

пойдешь ли через огонь, не обожжешься,

            и пламя не опалит тебя.

Глава 1

Зубная паста ползла в раковину бойко и рьяно, укладывалась на дно вылизанного до блеска фаянса толстыми обрывками загогулин. Рита представила, что эти розовые, отдающие химозной клубникой жирные плюхи и есть ее игра во взрослую жизнь. Ну, ты же сама все это выбрала. Может, уже перебесишься и дотерпишь? Боже, у тебя все есть, что тебе еще надо? Сама придумала, сама загналась. Кларисса Дэллоуэй мечтала сказать первому встречному: «Мне плохо», она мечтала перестать ненавидеть себя.

Когда пальцы добрались до горлышка, она свернула ему шею и стала давить сильнее и сильнее, отчаяннее и отчаяннее, пока в подушечках пальцев не заболело. Почему даже тогда, когда тебе кажется, что ты уже сделал все, что смог, все равно остается чувство, что можно было и поднажать? Рита, сдаваясь, отшвырнула плоский, скрюченный тюбик от зубной пасты и сдавленно захрипела. В голове крутилась мысль: «Пора с этим кончать». Он больше никогда не прикоснется к ней и не сделает ей больно. Теперь больно сделает она.

В душевой кабине было зябко. Рита выкрутила ручку крана левее, теплые струи воды стали горячими. Она смотрела, как они оставляют расползающиеся глянцевые дорожки на ее все еще красивом гладком теле. Эффект смачивания. Учительница физики когда-то говорила, что в такие моменты молекулы воды соединяются с молекулами кожи. Но рано или поздно вода убегает в сток, а ты хватаешься за полотенце. Интересно, кто-нибудь задумывался о том, сколько разрушается соединений «вода-кожа», когда человек вытирается? Рита ухмыльнулась. Глянула в отражение стеклянной стенки душевой кабины. Глаза не смеялись. Сделала еще горячее. Еще. И еще. Почему она больше ничего не чувствует, хотя кожа вот-вот сварится? Почему внутри такой ледяной холод?

За стеклом кабинки замигал экран. На стиральной машине упрямо вибрировал телефон. Рита хлопнула ладонью по ручке смесителя. С усилием раздвинула заедающие дверцы. В пустое пространство ванной повалил белесый пар. Осел влажной пленкой на синей кафельной плитке. Проведи пальцами – и останется размытая клякса. Вселенная разломанных молекулярных соединений. А через время и от них ничего не останется. Почему это так похоже на ее семейную жизнь? Но чего ей не хватает? Есть муж, дочь, работа, дом. Девять лет счастливого брака. Боже, неужели уже девять! Хотя как глупо. Сейчас уместнее было бы спросить: «Счастливого ли?»

Она натянула майку и трусы, подошла опять к раковине, оперлась на нее, стала разглядывать свое уставшее лицо, остановилась на синих радужках. В них отражалась прямоугольная подсветка зеркала. Пятнадцать тысяч на карте. Семь лет без отпуска. Два с половиной года без теплых объятий. С этим можно жить? С этим можно жить. Надо включить воду в раковине, чтобы он не подумал, что она просто сидит в ванной, после того как уже вышла из душа. Снова зашумел поток, унося в сток розовое месиво. Ш-ш-ш-ш.

Тихо-тихо, чтобы ее не было слышно, Рита щелкнула замком, приоткрыла дверь. Взгляд выцепил кусок красного кресла в общей комнате. С него свисала нога Кирилла в штанине с лампасами. Он болтал голой ступней. Видимо, в такт песни в наушниках. А ведь мог бы уже два часа как работать. Зарабатывать деньги, обеспечивать семью, но… он все еще старается выбраться из долговой ямы и взлететь в бизнесе. Девять бесконечных лет. Рита вернулась к зеркалу, распустила волосы, медленно промокнула их полотенцем, вернула его на змеевик, ай, обожгла палец о раскаленную батарею. Жжется, но не больно. Не больно. А потом она сжала кулаки, закрыла глаза.

– А что, если я от тебя уйду?

Прокричала или прошептала ли? Выблевала? Бросила походя горсть земли на бордовую крышку в заледеневшей яме?

В ответ тишина. Сердце заухало. В ушах зашумело, как в трубах, когда соседи спускают воду из смывного бачка. По щекам побежали слезы. Она снова оперлась на раковину. Как же холодно внутри! Холодно. Кто сказал, что, когда больше невмоготу терпеть, кричишь так, словно горишь заживо? Иногда просто мямлишь вполголоса давно заученные, но все никак не высказанные слова, как старый прилипчивый мотивчик. Без каких-либо эмоций, будто заело пластинку, но снимать иголку с вращающегося винила нет сил. Так, наверное, чувствует себя зверь, вырванный из естественной среды обитания и посаженный в клетку. Все, что остается делать, – сцепить зубы и терпеть. Она провела пальцем от одного уголка рта к другому. Челюсти напряглись, поджались. И обратно. Губы разомкнулись. Рита опустила голову. Ее трясло, но внутри была пустота, как в комнате, из которой только что вынесли последний стул перед тем, как уехать навсегда. В льющуюся струю воды полетел крик:

– А что, если я от тебя уйду?!

Рита замерла. Вжала голову в плечи. Но ничего не произошло. Обернулась на плотно закрытую дверь ванной. Есть ли с той стороны хоть какое-то движение, какой-то звук, какая-то жизнь? Перед глазами возник образ Кирилла. Он увлеченно следит за тем, как какой-то летсплейщик комментирует чье-то прохождение компьютерной игры. Время от времени он поднимает взгляд на дверь, за которой она спряталась, но все не решается оставить захватывающий стрим.

Рита снова развернулась к раковине, резкими движениями смыла остатки прилипшей пасты, подставила под струю ладонь – нет никаких шансов это остановить, пробоину не залатать, не починить. То, что умерло, еще может возродиться, но то, чего и не было, вернуться не может. Рита помотала головой, влажные пряди волос приклеились к щекам. Закрыла кран, с губ сорвалась горькая усмешка:

– Если я от тебя уйду… ты этого даже не заметишь…

Вдруг Риту неестественно вывернуло. Жилистый локоть острым углом сжал ее тонкую шею. Воздуха не хватало, она пыталась отцепить от себя волосатую руку Кирилла, но он только усиливал хватку. Рита все открывала и открывала рот, но не могла выдавить ни слова. Из глаз полились крупные капли, размыли реальность. В ушах зазвенело, на подсчеты не было сил, но она понимала, что кислород вот-вот закончится. Стася! Как же она останется с ним? Рита собрала всю свою ярость внутри и вцепилась в плоть мужа зубами.

– Ай! – Кирилл отпустил ее. – Больная, что ли?!

Поднес руку ко рту и присосался к ранке мясистыми губами. Сплюнул в раковину розоватую кляксу, умыл лицо.

– Если ты от меня уйдешь, я буду очень… очень… расстроен.

Рита осела по стене на пол, подтянула к себе полотенце, закрылась им с головой, горло саднило.

– Уйдет она… – цыкнул Кирилл. – Глупости не говори, Рит! Ладно, я на работу. – Он ткнул ее пальцем в лоб и вышел. Через какое-то время хлопнула входная дверь.

Рита сидела неподвижно, молча, слушая, как в холодильнике кричит чайка. А-а-а-каааак-жеее. Выпросила пооо-щщщ-а-а-а-ддд-ыыы. Проси и щща-а-а-а-ссс-тья. И хотя вызванный мастер сказал, что холодильник в режиме отдыха вполне может постукивать и поскрипывать из-за температурной деформации составных частей («Кричать? Нет, кричать, как птица, не может. Это вы преувеличиваете»), Рите все равно казалось, что изнутри этого белого саркофага ее зовет чайка. А она все никак не может понять, где, на какой полке, за лимоном или помидором, та спряталась.

Через какое-то время Рита сбросила полотенце, еще раз потерла ладонями шею, взяла со стиралки телефон. Два пропущенных звонка. Нажала кнопку вызова.

– Е-мое, Ритка! Ты че там спишь, что ли? – Алькин голос всегда разрешал выдохнуть и немного встряхнуться, как собака, которая только что вышла из воды.

– Уже нет.

– Как твои ученики? Сегодня есть занятия?

– Нет, вчера Сенина мама написала, что он сегодня не сможет.

– Супер. Значит, мы сейчас к тебе приедем.

– Мы?

– Рит, ты че? Я и Тимур.

– Ну да… да. Что-то случилось?

– Ничего не случилось… Так, я не поняла, ты что-то скрываешь от меня? Мне уже начинать беспокоиться?

– Перестань. Я просто… – Рита не договорила фразу, ей показался собственный голос чересчур испуганным. – О’кей, через сколько вас ждать?

– Через полчасика. Успеешь накраситься еще. – Алька отключилась.

Через полчасика. Значит, у нее есть время прогуляться до озера и подышать.

Спаленные еще летом борщевики торчали черными остовами зонтиков над рыжими камышами. Мягкие пушистые метелки бесновались под порывами ветра. Среди всей этой сентябрьской желтизны торчал синий ромб. Знак предупреждал гуляющих, что впереди прибрежная зона. Свернутые в трубочки кленовые листья хрустели под ногами. Почему-то хотелось давить их сильнее и представлять, что листья боли не чувствуют. На берегу ерзал под ногами песок, потом хлюпал, оставлял позади с каждым шагом влажные впадины. Рита постояла немного рядом с одной из них, чтобы подождать, когда она заполнится водой, но след так и остался незаполненным, пустым. Ей показалось такое поведение слабохарактерным. Рита смотрела на свои следы, а они смотрели на нее. Потом ей это надоело, и она пошла к воде.

Волны неслись к берегу и застревали в прибрежной осоке, волновались там, трепетали. Иногда тонкий длинный листик, сорная травинка или расплющенный бычок прибивались к Ритиному ботинку, покачивались у преграды туда-сюда, как сломанная стрелка компаса. И было в этом что-то двойственное. То ли хотели прогнать ее, то ли принять к себе.

Возле разбитого кирпича Рита заметила мертвую лягушку. Она была похожа на резиновую игрушку из магазина. Черная, распластанная, будто перед смертью она делала потягушки-потягушеньки, да так навсегда и застыла, парализованная смертью. Что с ней случилось? Сердечный приступ? Разлилась холодная кровь по телу, заполнила все клеточки черным. А у лягушек есть душа? Рита присела на корточки, взяла валявшийся рядом прутик, потыкала вытянутое тельце. То пружинило податливостью, как и песок. Странно, Рите казалось, что, когда умирают, становятся камнем. Камни. Они здесь повсюду. Черные и холодные. Вечно омываемые беспокойной водой.

Порывы ветра трепали полы плаща и хвосты завязанного на талии пояса. Камыши чуть слышно пели. Солнце поднималось. Начинало слепить. Рита приложила козырек ладони к глазам. Вдалеке по линии берега к ней направлялась фигура, махала рукой. Рита отвернулась. Интересно, если никак не реагировать на это приветствие, явно обращенное к ней, единственному человеку на пляже, есть ли у нее шанс избежать разговора? Рита натянула на голову капюшон толстовки. Стала прислушиваться. Вода раскладывала из шершавых камушков чудаковатый пасьянс. И все же шаги. Хрусткие, по мелким ракушкам и осколкам кирпича. Ближе. Треск сухой ветки карагача. Рита замерла. Что это? Близость неизвестного? Откуда это тепло? Такое тонкое, вот-вот исчезнет. Если смотреть на горизонт сквозь ресницы, он сливается с водой. Она втянула носом запах стылой, застоявшейся заводи. Озерное дыхание. Если от моря тянет йодистым духом, то от озера пахнет перловицами. Кончики пальцев онемели. Чтобы хотя бы немного успокоиться, она запустила руку в месиво из крошечных песчинок, влажных палочек и жухлых вытянутых листьев. Руку обняла сырая земля. Но это приближение другого… Оно страшит и одновременно зовет. Когда же случится это прикосновение? Каким оно будет? Разящим или невыразительным?

Рита подняла голову. Открытое широкое лицо незнакомца закрывало солнце и, казалось, светилось ореолом.

– Привет, Рита!

Откуда он знает ее имя? Сердце только успело сделать два удара, как Рита опустила веки.

Отчего-то стало зябко. И тихо. Теперь она не чувствовала не только кончики пальцев, но и все тело. Осталась только ее грудная клетка с дыханием и голова. Через какое-то время Рита осмелилась открыть глаза.

Она была в своей старой детской. Той, которая еще не до конца стерта из памяти, но уже не вызывает острой, болезненной тоски. Не поворачивая головы, Рита оглядела комнату. Древний комод без ручки, громадный письменный стол (в семье не без урода), строгий английский стул, подобранный отцом с помойки, с его спинки частенько развязно свисали ее колготки; железная кровать в углу, затравленная, жалкая, худенькая анорексичка. И все это было покрыто налетом серого инея. Если бы у журнала AD был конкурс на лучшую обложку в нынешнем сезоне, то эта бы, несомненно, выиграла.

Почему говорят, что ад – геенна огненная? Будто там растрескавшаяся земля и все вокруг плавится. В больших, раскаленных докрасна ямах клокочет и булькает кипящая кровь, а с тел несчастных грешников, тянущих к заблудшему путнику костлявые руки, слезают шматы кожи и тут же вспыхивают, словно облитые бензином тряпки. Нет, все не так. Ад – это не пекло, а колкая стужа. Там твоя прежняя, давно забытая жизнь со старой мебелью, горшками с почерневшими цветами на окнах. Но в тех окнах нет стекол. Только прогнившие деревянные рамы, из которых на тебя смотрит бесконечная пустошь. На сотни километров вокруг все покрыто инеем. Не сверкающим и сахарным, как в солнечный морозный денек, а матовым, серым, от одного только взгляда на который жилы натягиваются, а в горле встает холодный ком.

– Да, входная группа тут так себе.

Рита оглянулась, рядом с ней на полу ее старой комнаты, от которой осталось две полуразрушенных стены, сидел тот самый незнакомец с пляжа. Он пожевывал зубочистку и странно рассматривал ее. В нем не было ничего примечательного, кроме простоватых, но правильных черт лица. Невинные светлые глаза, чувственные губы, растрепанные русые волосы – ему бы еще гитару в руки и вышел бы чуть подкачанный Курт Кобейн. Рита опустила взгляд ниже. Новенькая черная косуха стиснула бицепсы в рукавах, кожа налилась осязаемым рельефом. Незнакомец подкидывал вверх камушек (кажется, он прихватил его с озера) и тут же ловил его. Скуик-скуик, скуик-скуик – куртка поскрипывала от малейшего движения патлатого.

– Я умерла? – Рита попробовала пошевелиться. Наконец она почувствовала тело, привстала на локтях. – Ты демон смерти и пришел за мной, да?

– Нет. Я не демон смерти. Но я пришел за тобой.

– У тебя есть имя?

– Есть.

– Назови свое имя!

– Ты серьезно? Делаешь, как показывают в фильмах? Ага, да-да-да, я Ле-е… – он нарочно стал делать паузу после каждого слога, как делают взрослые с детишками, когда хотят, чтобы те поскорее узнали загаданное слово, – в-и-и… а-а-а… фан! Ну что? Поймаешь меня теперь в ловушку, как охотники за привидениями?

Рита смотрела на него, не мигая.

– Ладно, ладно, прости, меня зовут Сумин.

– Это имя или фамилия?

– Неважно.

– Хорошо, Сумин. Что тебе нужно? Ты хочешь убить меня?

– Нет, конечно. – Он закатил глаза, почти как Алька, и помотал головой.

– А! Поняла, ты затащил меня сюда! Ну, оттуда. С пляжа.

– Я тебя не затащил. – Сумин прекратил подкидывать камушек и вложил его в ладонь Риты. – Ты сама сюда пришла. А я здесь для того, чтобы тебе было не так страшно. Если ты думаешь, что миленькая детская комната из прошлого – твой конечный пункт назначения, то спешу тебя разочаровать.

Рита раскрыла пальцы – на ее ладони лежал камень с отпечатком спиральной раковины аммонита. Она повертела окаменелость, но, не разобравшись, что с ней делать, отбросила в сторону.

Сумин хмыкнул, подобрал камушек и уже начал было вставать, чтобы идти.

– Постой-постой, это правда ад?

Сумин кивнул с дурацкой улыбочкой.

– И причем твой персональный, понимаешь? И нам двигать во-о-он туда!

Он кивнул в сторону. Рита посмотрела туда, куда он указывал. Только сейчас она разглядела неподалеку от развалин ее старой комнаты деревья. Среди частокола серых стволов мигала неоном вывеска какого-то бара. Надпись невозможно было разобрать. Но у входа Рита заметила несколько припаркованных легковушек, байков, дальнобойных фур и даже один рейсовый автобус.

Она помотала головой, попыталась что-то возразить, но вышло только мычание:

– М-м-м… м-м-м… – Подбородок задрожал, Рита сглотнула. – М-м-можешь просто отправить меня обратно? Ну… или как там… Что я должна сделать, чтобы вернуться? П-п-пожалуйста. Меня ждет семья: Стася, мама, Кирилл…

Последнее слово она произнесла почти шепотом.

Вдруг сзади, совсем близко, что-то тренькнуло. Будто пришло долгожданное спасение. Рита обернулась. Посреди серой пустоши стояла кабина лифта с раздвинутыми дверцами. Внутри горел теплый свет. Рита попыталась вскочить на ноги, но ничего не вышло. Ноги не слушались. Тогда она поползла. На руках, загребая под себя обжигающий холодом синюшный иней. Каждую секунду она ждала, что огромная рука Сумина схватит ее за ногу и оттащит, как легкую тряпичную куклу, обратно. Но этого не случилось. Она доползла до лифта, забралась внутрь, дождалась, когда стукнутся друг о друга закрывающиеся двери.

Кабина потащилась наверх. Бешено пульсировало в висках. Рита слышала только свое сдавленное хриплое дыхание и ничего больше. Надежда на то, что она теперь в безопасности, была не тихая и молчаливая, а требовательная, сравнимая с голодом, желанием согреться и поскорее забыться тихим, безмятежным сном. Но куда она едет? Рита посмотрела на небольшой дисплей на панели лифта. Там вместо цифр накатывали волны. Бежали, бежали, бежали, а потом плашмя падали на острые камни рифов, рассыпались на бесконечные бисерины. Шумело море. В ушах и в душе. Волновалось. Или это просто покачивалась кабина лифта? И вот новая волна. Казалось, она все нарастала и нарастала, всасывала в себя все воды мира, ширилась, набивалась морскими обитателями, крепчала силой и наконец с высоты исполинского дома ухнула в экран.

Рита закрылась руками и закричала. А потом все стихло. Легкий ветерок забрался в капюшон толстовки и выбил русую прядь. Она вытерла мокрую от воды щеку.

Вдали раздалось приглушенное:

– Вот она где прохлаждается!

Обернулась. Алька ковыляла в ее сторону на шпильках, насаживая на каблуки, как на шампуры, сухие листья. Больше на пляже никого не было. Помахала ей рукой. Рита подняла в ответ ладонь, пошевелила пальцами, словно проверяя реальность на прочность.

– Не удивлена, что ты не дома.

Длинная худая Алька с шапкой черных кудрей и впалыми щеками постояла у края разломанного асфальта, которым оканчивалась дорога сюда. Затем ступила на грязный серый песок, прошагала мимо Риты прямо к воде, остановилась у самой кромки берега, взяла плоский широкий камень и запустила блинчик.

– Видала? Пять раз! – На бритом девичьем затылке синел выбитый иглой тату-мастера глаз в треугольнике. Через тоннели в мочках Алькиных ушей можно было видеть волнующееся озеро. Она отряхнула руки, взъерошила длинную челку. – Ритка, харе хандрить, пойдем пить кофе?

– А сколько сейчас времени? – Рита вскочила с земли, стала хлопать себя по карманам. – Кажется, забыла телефон дома. Мне Стасю забирать из сада!

– Какой сад, Рит! – Алька выудила из новенькой салатовой «Селин» смартфон цвета марсианской пустыни. – Мы разговаривали с тобой полчаса назад.

– Какое-то наваждение… Я как будто попала в… Так странно…

– Еще бы не странно! Взяла моду таскаться на свой пляж. Еще голову надует, вот потом точно попадешь… только на койку… больничную!

– Ты говоришь как Кирилл.

– Кирилл?

– Ага.

– Давай не будем о нем. Устала уже.

– Ладно. – Рита снова отвернулась к озеру.

Мрачный антрацитовый горизонт резко отчерчивал ситцевую голубизну воздуха.

– Ты слышишь, как поет камыш? – не глядя на Альку, спросила Рита.

Алька молчала, но Рита была готова поклясться, что та изобразила дергающийся глаз.

– Так вот, значит, чему ты учеников своих учишь? Слушать камыш?

– Не только. Ветер, воду, огонь еще. Один утробно гудит, вторая клокочет или хлюпает, третий… Помнишь, как у Цветаевой? «Изредка резкий треск спички…»

– Ага, папироса горит и гаснет, и долго-долго… чего-то там на краю…

– «Серым коротким столбиком – пепел…»

– Вот именно! Все это пепел. Хватит уже хандрить и слушать рогоз-шмагоз, давай уже вылезай из своей норки. Кстати, во сколько Стасю забирать?

– В пять.

– Тогда у нас вагон времени. – Аля встала рядом с Ритой, скрестила руки на груди. – И что в нем удивительного, а? В этом твоем озере? Вода и вода. Холодно. Мокро. Воняет тухлой рыбой…

Глянула на Риту:

– И все-таки, что тебя сюда тянет, Ритос?

– Не знаю. Цельность. Я здесь не раздроблена.

– Ясно. – Алька закивала и продолжала тихонько покачивать головой, будто разгоняла мысль и отчаянно соображала, в какое же русло вывернуть разговор. Наконец выпалила: – Но! У меня предложение.

Рита посмотрела на подругу, вопросительно вскинув брови.

– Беспроигрышное! – Алька подошла к Рите вплотную. – Мы сейчас пойдем и зальем все твои трещинки лавой из шоколадного фондана, о’кей?

Рита улыбнулась.

– Клянусь, мы не задержим тебя дольше, чем тебе хочется, обещаю.

– Ну ладно, пошли! – Рита прижалась к подруге, дотронулась до ее руки.

– Матерь божья, а что руки такие холодные?

– Я гуляю! – ткнула ее в бок Рита.

– Да ну тебя! – Алька пихнула ее в ответ и крепко обняла, потрепала по растрепанной русой голове, с которой сполз капюшон толстовки. – А вообще мой тебе совет.

– Ну что еще?

– Ты давно сдавала анализы?

– Аль, хватит.

– А что?

– А ничего.

– Так когда?

– Давно!

– Вот и сдай.

– Ага, и отдай кучу денег, которых нет.

– Да какая куча! Идешь в поликлинику по прописке к терапевту, и он направляет тебя сдавать все, что нужно. Бинго!

– Шминго…

– Я те говорю! Я так делала!

– И что?

– И ничего… – Алька снова прижалась к Рите и потащила ее вперед по дороге. Рите даже показалось, что Аля держала ее крепко, как ребенок, который все никак не может отпустить маму перед долгой разлукой.

Они пошли вдоль зарослей гнущейся к земле сухой травы. Вдали под аркой из деревьев стояла черная собака и смотрела на двух девушек, направляющихся к ней. Рядом у мусорных контейнеров копался бомж. В небе сушилась блеклая марля облаков.

– А где Тимур, кстати?

– Сказал, появились какие-то срочные дела, приедет позже.

На пары в колледже Тимур сегодня решил забить. Алька удумала спасать Ритку от депрессии. Нашла чем заняться. Самой себе бы помогла. Пришлось навязаться с ней за компанию. Как ее одну куда-то отпустишь теперь? Никак. Младшенький за старшенького стал. Где-то за спиной просигналила машина. За упертым визгом стирающихся об асфальт шин последовал отборный писклявый мат.

С крыльца кулинарной шараги повалили студентики. Среди этого однообразного месива сладкой конфеткой была только она. Лизка Долгополова. Остановилась с кем-то поболтать. Стоит там, у мраморных ступенек, посасывает чупа-чупс размера XXL и время от времени вскидывает блондинистую головку, хохочет.

Тим хотел было отлепиться от дерева, у которого он стоял, чтобы подойти к ней, но усилием воли удержал свое тощее тело в расслабленной вальяжной позе. Сложил руки на груди и, продолжая жевать жвачку, натянул ухмылку.

Лизка оглянулась, поймала его взгляд, застыла, но тут же спохватилась и снова вернулась к разговору с друзьями.

– Как знал, где тебя искать, Тимурик. – Слева нарисовался Кабан. Вытащил из дутой жилетки пачку сигарет. Достал одну, вставил в щель между двумя рядами крупных, как у зайца, зубов, закурил. На фоне ясного голубого неба его густая рыжая борода разгоралась ярким пламенем. Такой же рыжий ежик скрывала черная бейсболка. Рыбьи глаза прятались за поцарапанными авиаторами. Кто-то сзади заржал. Тимур аккуратно посмотрел за спину: в пяти метрах от них, у дороги, стояла знакомая черная «Тойота». Возле нее паслись кабановские пацики: щуплый Бакстер и жирдяй Тюхля. Точили яблоки и перетирали о чем-то между собой, время от времени скалились.

– Нехорошо поступаешь, Тимурик. – Кабан пустил сдержанную струю дыма.

Тим медленно вернул голову обратно.

– Я же сказал, что больше не работаю и вышел из игры, – ответил он, уставившись в асфальт, будто обращался к нему, а не к Кабану.

– А я смотрю, ты не только в телеге дерзишь, но и в реале решил пуха накинуть? – продолжал Кабан. Интонация его голоса была спокойной, даже чересчур. В такой всегда считываются предстоящие рамсы.

– Я же отдал долг… Мы в расчете с Попом.

– Хватит наваливать фуфло, Мустафин. – Кабан засунул руку в карман треников. Тим подумал, что тот сейчас вытащит дуло, но Кабан только ухмыльнулся: – Ты только с основным должком рассчитался. Но, видимо, забыл про возмещение морального вреда? Мы знатно понервничали, когда ты вовремя не прислал отчеты по заданию. Думали, ты лавирнуть решил с товаром… Не знали, что окажешься такой падлой…