Деревня пустых снов

Глава 1 ПРОЛОГ

Тишина в Глухово была особой. Не живой, деревенской, наполненной отдаленным лемехом, да квохтаньем кур, да перекличкой соседей через огород. А густой, вязкой, как смола. Такой, что даже ветер в полях затихал, словно упираясь в невидимую стену.

Варвара сидела на завалинке своего покосившегося дома и вязала. Спицы пощелкивали в такт ее мыслям, ровно и монотонно. Она не просто жила в этой тишине. Она ее стерегла. Как и ее мать, и бабка, и прабабка. Волынские. Сторожихи Разлома.

И потому, когда тишина вздрогнула, Варвара уронила клубок.

Это не было звуком. Скорее, внезапной пустотой внутри собственного уха. Так бывает, если резко выйти из шумной комнаты. Только комната была – вся деревня.

Она подняла голову, и взгляд ее, острый, как у старой совы, устремился через улицу, к дому Марины Беловой. Туда, где всего час назад смеялся семилетний Степка.

По улице, пошатываясь, брел Пал Палыч, деревенский пропойца. Он нес ведро с водой и орал залихватскую частушку. Но Варвара уже не слышала ни его, ни звона ведра. Она смотрела на тень, которую он отбрасывал.

Тень была негустой, сиреневой в предзакатном свете. Но у края, возле самого забора Беловых, от нее отделился и потянулся к дому тонкий, жидкий щупалец. Едва заметный. Как дымка.

Варвара встала. Костей у нее не было – один сплошной, натянутый струной, долг. Она перекрестила входную дверь дома Марины, сжав в кулаке горсть заговоренной соли. Щупалец тени дернулся и растаял.

Но было поздно.

Из дома донесся крик. Не испуганный, не боли. А странный… пустой. Как будто кричала не живая душа, а эхо.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Марина. Лицо ее было мокрым от слез, но глаза… Глаза были чужими. Стеклянными.

– Варвара… Варвара Петровна… – прошептала она, и голос ее вибрировал от непонятного ужаса. – Степка… Он проснулся. Он смотрит на меня. Но его… его там нет!

Варвара, не говоря ни слова, шагнула внутрь.

Мальчик сидел на кровати, свесив ноги. Он был жив, дышал. Уставился в стену широко открытыми глазами. В них не было ни сна, ни страха, ни любопытства. Абсолютная пустота. Как два высохших колодца.

Он был тем, кого в роду Волынских называли «опустошенный». У него украли сны. Не просто ночные грезы, а саму способность хотеть, мечтать, верить в чудо. Топливо для души.

Варвара положила руку на его холодный лоб. Ничего. Ни единой вспышки. Только тихий, ровный гул раны, зияющей на теле мира. Раны, которую ее род был призван лечить.

– Ничего, детка, ничего, – глухо проговорила она, глядя в эти пустые глаза. – Бабка Варя все уладит.

Но сердце ее сжалось в ледяной ком. Она знала – это только начало. «Тенебойня» проснулась. И старых сил, сил одной «берегини», чтобы остановить их, уже не хватало.

Она посмотрела в окно, на темнеющее небо.

«Пора, – подумала Варвара, и в голове ее сложился простой и страшный план. – Пора возвращаться домой».

А в это время Степка, не моргая, смотрел в стену. И в его пустых глазах, как в испорченном зеркале, не отражалось ничего. Даже его собственное будущее.

Глава 2 ПРИГОВОР СТОЛИЦЫ

Анна Соколова ненавидела запах Главного Архива Магического Департамента. Он представлял собой едкую смесь пыли, рассыпающейся от времени бумаги, сладковатого аромата закрепляющих чернил и острого, будто бы озонового, душка рассеивающейся магии. Этот запах въедался в одежду, в волосы, становился фоном её жизни. Жизни, которая за последние три года свелась к бесконечным стеллажам, пронумерованным папкам и тихому, монотонному скрипу её же пера.

Она сидела за своим крошечным столом, заваленным кипами бумаг, в нише, которую с насмешкой называли «кабинетом». Её пальцы, измазанные в фиолетовых чернилах, механически выводили инвентарные номера на ветхих папках. День клонился к вечеру, тусклый свет магического шара над её столом отбрасывал жёлтое пятно на разбираемые документы. Ещё одна папка, ещё один акт о незначительном нарушении магического кадастра, ещё один шаг к концу этого бесконечного дня.

Сцена в Архиве: «Последний день нормальности»

Её окружал привычный хаос. Стеллажи вздымались до самого потолка, заставленные папками в одинаковых серых переплётах. Где-то наверху, в залах для посвящённых, решались судьбы империи, а здесь, в подвале, царило царство мёртвых дел и забытых отчётов. Коллеги по залу – такие же вечно уставшие клерки – изредка перешёптывались, бросая на неё завистливые или жалеющие взгляды. Она была лучшей на своём курсе, «звездой Академии». А теперь? Теперь она была здесь. На дне.

Она потянулась за следующей папкой в стопке. Её рука наткнулась на что-то твёрдое и угловатое. Это была старая, потрёпанная папка из грубой кожи, без стандартного инвентарного номера. На её обложке выцветшими, но всё ещё зловещими чернилами было выведено: «Волынские. Глухово. Не подлежит систематизации». Гриф «Хранить вечно» был перечёркнут другим, более свежим штемпелем – «Изъять и уничтожить». Но кто-то явно забыл это сделать.

Любопытство, сильнее чувства самосохранения, заставило её развязать ветхие шнурки. Внутри лежали не официальные отчёты, а чьи-то полевые заметки, дневниковые записи на клочках бумаги, обрывки донесений, испещрённые нервным, летящим почерком. Имя «Варвара Волынская» встречалось на каждой странице.

Анна углубилась в чтение, и мир вокруг перестал существовать. Это не была сухая бюрократия. Это был крик души. Женщина писала о странных явлениях в лесах вокруг Глухово – о «тенях, что шевелятся без света и пьют тепло из живых», о «порче земли», от которой чернели стволы деревьев и рождался уродливый скот, о «прошлой зиме, что забрала слишком много душ и оставила после себя тишину, густую, как кисель». Она описывала «незваных гостей», приходящих из леса, и местного старшину, князя Игната, который, казалось, знал больше, чем говорил.

Вся папка была одним большим, отчаянным предупреждением. И самым жутким был последний листок, где тем же, уже дрожащим и неровным почерком было нацарапано: «Грань истончается с каждым днём. Они уже здесь. Они смотрят из-за деревьев. Если найдёшь это, беги. Не для тебя сия чаша. Не для чужаков…»

Анна с отвращением и странным, леденящим страхом отодвинула папку. Суеверия. Деревенские страшилки, порождённые необразованностью и страхом. Но холодок, пробежавший по её спине, был настоящим. Почему это дело помечено на уничтожение? Что в нём такого опасного для могущественного Департамента?

– Усердно трудимся, Соколова?

Она вздрогнула и резко захлопнула папку, будто пойманная на месте преступления. На порье её каморки стоял советник Орлов. Он был человеком лет пятидесяти, с безупречными манерами, усами, подкрученными вверх, и глазами холодного, как речной лёд, серого цвета. Он улыбался, но эта улыбка не достигала взгляда.

– Просто сверяю отчётность, господин советник, – быстро сказала она, пытаясь прикрыть рукой злополучную папку.

Его взгляд, острый и всевидящий, скользнул по столу, задержался на знакомом кожаном переплёте, и в его глазах что-то мелькнуло. Не гнев. Не удивление. Скорее… удовлетворение хищника, видящего, что добрая сама идёт в расставленные силки.

– Благородное дело, – произнёс он, и его голос был сладким, как сироп. – Наведение порядка. Основа империи. Но знаете, в нашем деле, как и в алхимии, важна мера. Смешаешь не те ингредиенты – и вместо золота получишь яд. Некоторые архивы… их пыль бывает ядовита для неподготовленного ума. Вы понимаете меня?

– Я… я просто выполняю свою работу, господин советник, – упрямо повторила Анна, чувствуя, как под взглядом его ледяных глаз у неё холодеют кончики пальцев. – Обнаружила неучтённое дело и…

– И решили его… изучить? – мягко закончил он за неё. – Ваша работа, Анна Петровна, – архивировать. Сортировать. Подшивать. Не расследовать. И уж тем более не раскапывать то, что было решено забыть. Дело Волынских – не вашего ума дело. Оставьте его. Считайте это… дружеским советом. Последним.

Он сделал паузу, дав этим словам прочно осесть в её сознании. Потом, не дожидаясь ответа, развернулся и вышел, его безупречный мундир скрылся в полумраке коридора. Анна осталась сидеть, сжимая в руках края стола, чтобы они не дрожали. Угроза витала в воздухе, неозвученная, но оттого не менее реальная.

Вечер перед падением: «Ночь сомнений»

Она не помнила, как добралась до своей казённой квартиры. Комната, обычно бывшая её крепостью, в тот вечер казалась чужой и враждебной. Она зажгла свет – тусклую эфирную шаровую лампу – и опустилась на стул, не в силах раздеться.

Мысли метались, как пойманные в мышеловку зверьки. Папка Волынских. Слова Варвары. «Грань истончается… Они идут…» И этот взгляд Орлова… Он знал. Знает, что она полезет в эту папку. Это была ловушка. Но зачем? Чтобы избавиться от неё? Но она ведь всего лишь мелкий клерк…

Она подошла к узкому оконцу, выходившему на стену соседнего здания. Ночь за окном была тёмной, беззвёздной. Где-то там, за тысячу вёрст, лежало Глухово. Место, которое, судя по записям, было проклятым. И её, похоже, готовили стать следующей жертвой в этой игре, правил которой она не знала.

Она попыталась читать – старый трактат по административному праву, – но буквы расплывались. Вместо параграфов перед глазами вставали образы из дневника Варвары – шевелящиеся тени, пустые глаза, больная земля.

Она легла, но сон не шёл. Она ворочалась, прислушиваясь к ночным звукам столицы – гудку далёкого поезда, сдержанному смеху на улице. Эти звуки, обычно такие успокаивающие, сейчас казались ей зловещими. Они были частью мира, который вот-вот вышвырнет её за порог.

Сцена суда и унижения: «Акт изгнания»

Утром её вызвали «наверх». Не в кабинет Орлова, а в Зал официальных разбирательств. Анна шла по знакомым, сияющим паркетом коридорам, и с каждым шагом ком в горле становился всё больше. Её не вызывали «на ковёр». Её вызывали на суд.

Зал был пуст и безмолвен. Высокие своды поглощали звук. За длинным столом из полированного чёрного дерева сидели трое: в центре – советник Орлов, по бокам – двое незнакомых ей магистров с каменными, ничего не выражающими лицами. Воздух был ледяным и неподвижным, пахло воском и властью.

– Смотритель Соколова, – начал Орлов без предисловий, его голос гулко отдавался в тишине. – Вы предстаёте перед комиссией по факту грубейшего нарушения служебной дисциплины и присяги. Вменяется вам следующее: несанкционированный доступ к материалам, имеющим гриф «Особой важности», и последующие действия, подрывающие доверие к институту Департамента.

Он положил на стол ту самую кожаную папку. Лежала она там, как обвиняемый на эшафоте.

– Объясните ваши действия, – произнёс один из магистров, пожилой мужчина с лицом, напоминающим высохшую грушу.

– Господа магистры, я обнаружила это дело в общей стопке документов, предназначенных для разбора и каталогизации. Оно не было опечатано. Я, как и положено по регламенту, начала его обработку и обнаружила, что оно содержит уникальные сведения, возможно, указывающие на системные нарушения в отчётности по региону и на наличие неучтённых аномалий…Анна, стоя по стойке «смирно», пыталась говорить чётко и по делу, заглушая внутреннюю дрожь.

– Нарушения? Аномалии? – мягко, но ядовито перебил её магистр с лицом груши. – Или, может быть, плоды вашего собственного, чересчур живого воображения? Вы предлагаете нам всерьёз рассматривать деревенские байки о «призраках» и «порче» как официальный отчёт? Вы понимаете, насколько это смешно?

– Я не предлагаю их рассматривать как отчёт! – парировала Анна, чувствуя, как её захлёстывает волна отчаяния и ярости. – Я указываю на сам факт их существования в архивах Департамента! Параграф 14-Г «Регламента архивного дела» чётко обязывает смотрителя фиксировать любые аномалии в документации, вне зависимости от их содержания!

– Параграф 14-Г, – произнёс Орлов, и его голос прозвучал, как удар хлыста, – касается официальной отчётности, а не бредовых записей сумасшедшей бабы, которую вы, Соколова, с какой-то маниакальной настойчивостью пытаетесь выдать за важное evidence! Ваши действия выглядят либо как вопиющая профессиональная некомпетентность, либо как намеренная провокация, направленная на дискредитацию Департамента!

Её собственные находки, её попытка докопаться до истины, превращались в её же обвинительный приговор. Она видела их лица – скучающие, безразличные. Решение уже было принято. Это был спектакль, разыгранный для проформы.

– Учитывая ваши прежние… заслуги, – заключил Орлов, делая многозначительную паузу, – дело ограничивается дисциплинарным взысканием. Вы переводитесь на должность письмоводителя и смотрителя в селение Глухово, Тёмный уезд. Вам надлежит отбыть к месту службы в трёхдневный срок.

– Ваш служебный значок.Он сделал паузу, наслаждаясь моментом.

Он протянул руку. В зале повисла тягостная, унизительная тишина. Анна с трудом разжала закоченевшие пальцы и сняла с мундира бронзовую сову с раскрытым свитком – символ её статуса, её гордости, её пяти лет каторжного труда. Он был ещё тёплым от её тела. Орлов взял его, будто забирал часть её самой, и бросил в ящик стола с глухим, окончательным стуком.

– Свободны.

Она развернулась и вышла, не помня себя. Её ноги несли её сами, а в ушах стоял оглушительный звон. Она прошла по коридорам, не видя лиц встречающихся ей чиновников, не слыша их голосов.

Прощание со столицей: «Последний взгляд»

Она вышла из здания Департамента на площадь Имперского Величества. Солнце слепило, гигантские эфирные фонари уже начинали зажигаться, хотя до вечера было далеко. Где-то смеялись, звенели колокольчики конок, пахло свежей выпечкой из ближайшей кофейни. Столица жила своей яркой, беззаботной жизнью, совершенно не замечая, что у неё на глазах ломают чью-то судьбу.

Она побрела по улицам, не имея цели. Она прошла мимо своей Академии – величественного здания из белого камня, где когда-то горела её мечта. Мимо витрин модных магазинов, где ей никогда ничего не было по карману. Мимо парков, где она гуляла с однокурсниками, строя планы на будущее.

Всё это было теперь не для неё. Всё это оставалось здесь, в этом сияющем, холодном городе.

Она дошла до своей казённой квартиры. Дверь была опечатана сургучной печатью Департамента. Часовой, узнав её, молча сорвал печать и пропустил внутрь.

Комната была опустошена. Мебель, выдававшаяся казной, осталась на месте, но все её личные вещи были сброшены в кучу посреди комнаты. Кто-то уже побывал здесь, проводя обыск. Она сгорбилась и начала механически складывать уцелевшее в свой старый, потертый чемодан. Два практичных платья. Тёплое бельё. Несколько книг – её любимый сборник судебных кодексов, потрёпанный том по истории права. Она взяла и ту самую «запрещённую» книгу о дикой магии – теперь это казалось не ребячеством, а необходимостью. С полки она сняла единственную личную вещь – маленького, потёртого деревянного медвежонка, единственную игрушку из её сиротского детства. Он пах домом, которого у неё никогда не было.

Всё остальное – безделушки, сувениры, даже несколько хороших платьев – она оставила. Зачем всё это в Глухово?

Дорога в никуда: «Предчувствие конца»

Восточный вокзал Белогорска был царством хаоса и отчаяния, не имевшим ничего общего с сияющими центральными терминалами. Здесь, на окраине, пахло угольной пылью, дешёвым табаком и потом. Сотни людей в поношенной одежде толкались у вагонов, кричали, прощались.

Поезд, в который ей предстояло сесть, был допотопным составом из облезлых зелёных вагонов. Не чета стремительным эфирным экспрессам. Этот поезд, казалось, сам был частью пейзажа упадка.

Её «каюта» оказалась крошечным купе с двумя деревянными полками, заляпанным столиком и печкой-буржуйкой. В воздухе витал запах дезинфекции, не перебивавший запах плесени. Анна бросила чемодан на нижнюю полку и села рядом, глядя в запылённое окно. Когда поезд дёрнулся и медленно, со скрежетом, тронулся с места, последняя нить, связывающая её с цивилизацией, оборвалась.

Первые несколько часов она просто сидела, глядя в окно. Белогорск сменился промзонами, потом – ухоженными пригородными посёлками. К полудню за окном поплыли бесконечные поля, изредка прерываемые небольшими городками с покосившимися церквушками. Пространство растягивалось, время замедлялось.

К вечеру в купе вошла её попутчица – дородная женщина лет пятидесяти с узловатыми руками и живыми, любопытными глазами. Она взгромоздила на верхнюю полку огромный узел, пахнущий луком и копчёной рыбой.

– Далеко, милая? – спросила она, добродушно оглядывая Анну с ног до головы.

– До конечной, – коротко ответила Анна.

– До Ветлуги? – женщина покачала головой, и её лицо стало серьёзным. – Невесёлые края. А ты, прости, по какому such случаю? Не по торговой части, чай?

– По службе, – ещё короче отрезала Анна.

– По службе? – женщина удивлённо подняла брови. – В наших-то местах? Да кто ж туда, кроме как в ссылку… – она вдруг спохватилась и замолчала, но её взгляд стал выражать уже не любопытство, а неподдельную жалость.

Анна отвернулась к окну. Но женщина, представившаяся Аграфеной, оказалась не из робкого десятка.

– Ничего, ничего, – заговорила она снова, доставая из узла краюху хлеба и горбушку сала. – Жизнь везде жизнь. Вот я к сестре в Ветлугу, по семейным such делам. А оттуда, гляди, и до Глухова недалеко. Слыхала про такое место?

– Нет.Анна вздрогнула, но не подала вида.

– И слава богу, – Аграфена перекрестилась. – Гибельное место. Говорят, ещё при царе Горохе там люди пропадать стали. И не просто так, а… – она понизила голос до доверительного шёпота, – …со следу. Будто тень их забирает. А которые и возвращаются, так не свои. Пустые. Глаза, как у мёртвой рыбы. И земля там нищая, ничего не родит, кроме пенья да чахлой картошки.

Ледяная полоса пробежала по спине Анны. Слова женщины странным эхом отозвались в дневнике Варвары.

– Бабушкины сказки, – брезгливо сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Как знать, милая, как знать, – вздохнула Аграфена. – Места там старые, дикие. Леса – дремучие, болота – топкие. И народ… – она многозначительно понизила голос, – …нелюдимый. Свои законы имеют. Столичным там, как ты, например, повадно не бывать. Съедят, ежели что не так.

– На, подкрепись. Дорога дальняя. А с голодухой да со страхом не совладать.Она отрезала кусок сала и протянула Анне.

Анна молча взяла угощение. Сало оказалось неожиданно вкусным.

Ночь в поезде была долгой и тревожной. Дребезжащие стёкла, скрип тормозов, храп Аграфены на верхней полке… Анна не сомкнула глаз. Она лежала в темноте и слушала, как поезд увозит её всё дальше и дальше – в неизвестность, в страх, в небытие. Иногда ей казалось, что за мутным стеклом мелькают тени – неясные, бесформенные. Она списывала это на усталость, но внутри росла тревога. Аграфенины рассказы о «пустых» людях и «тенях» пугающе перекликались с записями Варвары Волынской.

Утром второго дня пейзаж за окном изменился. Исчезли ухоженные поля, сменившись чахлыми перелесками и болотистыми низинами. Небо стало низким и свинцовым. Попадающиеся на пути деревни выглядели бедными и заброшенными.

«Ветлуга! Конечная!» – пронеслось по вагону.

Прибытие в Ветлугу: «Последний рубеж»

Анна вышла на перрон маленькой, убогой станции. Дождь со снегом сек ей в лицу. Воздух пах сыростью, гарью и кислой болотной тиной. Ветлуга оказалась не городом, а большим селом, состоящим из покосившихся изб и грязных, непролазных улиц.

«Тебе в Глухово?» – кто-то тронул её за локоть. Это был ямщик, мужчина в потрёпанном тулупе, с лицом, не выражавшим никаких эмоций.

Она кивнула.

«Садись, – он кивнул на допотопную повозку, запряжённую тощей лошадью. – Трое суток ещё трястись. Дорога – ад.» Его тон не предвещал ничего хорошего.

Анна забралась в повозку. Ямщик, представившийся Степаном, щёлкнул языком, и лошадь медленно, нехотя поплелась по разбитой грунтовой дороге, ведущей в чёрную, безмолвную чащу.

Она оглянулась. Ветлуга медленно исчезала в дождевой пелене. Последний оплот хоть какой-то цивилизации остался позади. Она смотрела в надвигающуюся тьму за окном и впервые за долгое время по-настоящему боялась. Не начальства, не бедности, а чего-то безликого, древнего и абсолютно безразличного к её столичным рангам и параграфам.

Год, твердила она про себя, сжимая в окоченевших пальцах ручку чемодана. Всего год. Я выдержу.

Но где-то в глубине души, в том месте, где прячется неподкупный инстинкт, уже шевелился ледяной червь сомнения. Она ещё не знала, что это чувство – единственная правда, ожидающая её впереди. Правда по имени Глухово.

Глава 3 ГЛУХ

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.