Когда Молчат Князья. Закон Топора

Глава 14: Страх в тереме

Старик-мельник, трясущийся, заикающийся, рассказал свою историю боярину и его гриднице. Но его сбивчивые слова были лишь дополнением к тому, что Волх уже видел своими глазами: четыре трупа с кляпами из сухой травы и кровавым колесом на груди. Весть о сожженной мельнице и страшных знаках разнеслась по острогу со скоростью пожара, обрастая на лету чудовищными подробностями.

Говорили, что мстители выходят из-под земли, что глаза у них горят зеленым огнем, а вместо рук у них – волчьи лапы. Говорили, что стрелы не берут их, а мечи ломаются об их шкуры. Суеверия, веками дремавшие в душах даже самых бывалых воинов, проснулись и выползли наружу. Лес, который всегда был просто местом для охоты или укрытием, на глазах превращался во враждебное, живое существо, полное злобных духов.

Волх пытался бороться с этим. Вечером он устроил в гриднице пир, еще более буйный и пьяный, чем обычно. Он приказал привести девок, рекой лилось вино, он хохотал громче всех, пытаясь своим ревом перекрыть шепот страха, поселившийся в его собственном сердце.

"Псы лесные! Тати! – орал он, размахивая кубком. – Завтра же пойдете в лес! Прочешем каждую нору, каждую лощину! Я хочу видеть их вожака в клетке! Живым! Я сдеру с него кожу и набью соломой!"

Его дружинники пили, кричали ему в ответ: "Да, княже!", "Раздавим гадов!", но в их криках не было прежней удали. Они смотрели друг на друга, в пол, куда угодно, но не в глаза своему боярину. Они были готовы драться с людьми, но не с призраками, которых послали сами боги.

На следующий день, с тяжелого похмелья, Волх приказал воеводе Мстивою собирать карательный отряд. И тут его власть впервые дала трещину.

Мстивой, старый и циничный наемник, веривший только в звонкую монету и острую сталь, пришел к нему один.

"Люди не пойдут, княже", – сказал он ровно, глядя в пол. Его единственный глаз был тусклым.

"Что?! – взревел Волх, вскакивая. – Не пойдут? Это бунт?! Я повешу каждого десятого!"

"Это не бунт, – все так же спокойно ответил воевода. – Это страх. Их бабы воют, накликают беду. Говорят, идти в осенний лес против воли богов – верная смерть. Их не плетью надо, их волхва бы позвать, чтобы обереги сделал, жертву принес…".

"Волхва?!" – Волх смотрел на своего воеводу как на предателя. Этот человек, его правая рука, его самый верный пес, говорил с ним о бабских суевериях. – "Ты, старый вояка, тоже в эти сказки поверил?!"

Мстивой поднял свой единственный глаз. И Волх увидел в нем не страх, а холодную, трезвую усталость.

"Я верю в то, что вижу, княже. Я видел знаки на телах. Я видел, как тихо и чисто они работают. Это не просто оборванцы. И еще я верю, что дружинник, который боится тени за каждым деревом больше, чем врага перед собой – мертвый дружинник. Отправишь их в лес сейчас – они перебьют друг друга от страха еще до того, как найдут хоть один след. Дай им протрезветь. И от страха, и от хмеля".

Волх остался один. Впервые за долгие годы его прямой приказ не был исполнен. И он не мог ничего сделать. Казнить всю дружину? Они просто разбегутся или перережут его самого во сне. Его власть, как оказалось, держалась не на его золоте, не на его имени, а лишь на их готовности исполнять приказы. И эта готовность исчезла.

Он начал пить. Пил один, в своем тереме, отгоняя слуг. Он ходил из угла в угол, как зверь в клетке. Стены терема, его крепости, казались ему теперь ненадежными, картонными. Лес, темный и враждебный, подступал, казалось, к самым стенам, заглядывал в окна. Каждый скрип половицы казался ему шагами убийцы, каждый завывание ветра – воем лесных духов.

Паранойя начала точить его разум. Он перестал доверять всем. Мстивой заодно с ними? Купцы, которые приезжают, доносят им? А может, это его соседи, Тугар и прочие, наняли этих лесных татей, чтобы ослабить его и забрать землю? Враги были повсюду.

Его страх был липким и унизительным. Он больше не мог компенсировать его жестокостью, потому что не осталось никого, кто хотел бы участвовать в его кровавых потехах. Дружинники сидели по казармам, мрачно точили мечи и пили втихаря, поминая старых богов. Терем затих. И эта тишина, которую он так боялся, теперь окружала его постоянно.

Власть боярина Волха еще стояла, как стоит подгнившее дерево. Снаружи оно кажется крепким, но внутри – одна труха. Нужен был лишь один сильный порыв ветра, чтобы оно рухнуло. Ратибор нанес удар не по стенам его острога. Он нанес удар по самому фундаменту его власти – по страху и покорности его людей. И этот удар оказался точнее и смертоноснее любого топора.

Через несколько дней Волх, обезумев от пьянства и страха, понял, что сам он не справится. Ему нужна была помощь. Чужая сила. Чужие мечи, не отравленные местными суевериями. И он вспомнил о Тугаре. О своем хитром, жадном соседе. Глотая гордость, он приказал седлать коня. Он поедет на поклон. Это было последним и самым отчаянным решением утопающего, который решил позвать на помощь акулу.

Глава 15: Дочь

Покои Златы находились в самой высокой башне терема. Это было самое светлое и чистое место во всем остроге. Сюда почти не долетали крики из гридницы и вонь псарни. Пол был застелен дорогими византийскими коврами, на лавках лежали подушки, вышитые шелком, а в углу, у слюдяного оконца, стояло серебряное зеркало, мутное, искажающее черты, но все равно – неслыханная роскошь. Это была ее золотая клетка.

Злате было восемнадцать. Она была красива той холодной, отстраненной красотой, какая бывает у зимнего солнца. Густые, цвета спелой ржи волосы были заплетены в тяжелую косу, глаза – серые, как грозовая туча, а губы – упрямо сжаты. Она сидела у окна за пяльцами, но не вышивала. Ее руки неподвижно лежали на ткани, а взгляд был устремлен вдаль, за частокол, туда, где начинался темный, бескрайний лес.

Она слышала все, что происходило в тереме. Слух у нее был чуткий, как у лесной рыси. Она слышала рев отца прошлой ночью, пьяные песни, визг девок. Слышала тревожный гул поутру, когда принесли весть с мельницы. И слышала тишину. Тяжелую, испуганную тишину, которая воцарилась в остроге сейчас. Ее отец, великий и страшный боярин Волх, заперся у себя и пил. Один. А это был плохой знак.

Злата боялась отца. Этот страх въелся в нее с детства. Она помнила его руки – тяжелые, сильные, которые могли в один миг швырнуть об стену провинившегося слугу, а в другой – неловко, грубо гладить ее, тогда еще маленькую девочку, по голове. Она боялась его пьяной ярости, его мрачного молчания, его непредсказуемых приступов щедрости, которые были страшнее гнева.

Но в последние годы к страху примешалось что-то еще. Что-то новое и едкое. Презрение.

Она была умнее его. Она видела то, чего не видел он в своем пьяном угаре. Она видела, как его боятся, но не уважают. Как заискивают перед ним, а за спиной называют "жирным боровом". Она видела, что его сила держится не на любви людей и не на верности дружины, а только на страхе, который он сеет вокруг. А страх – вещь ненадежная. Сегодня боятся, а завтра – перережут глотку.

Он был слаб. И эта его слабость вызывала в ней брезгливость. Он был похож на огромного старого медведя-шатуна, который все еще может убить одним ударом лапы, но уже чует свой близкий конец и оттого становится еще злее и бессмысленнее в своей жестокости.

А Злата мечтала о силе. О настоящей. Не о той, что берется криком и плеткой, а о той, что заставляет людей повиноваться добровольно, с восхищением. Она часами сидела у окна и представляла себе своего будущего мужа. Это был не сын какого-нибудь соседнего боярина, такой же жирный и глупый, как ее отец. Нет. Это был князь. Или великий воевода. Кто-то, чье имя гремит по всей Руси. Кто-то, кто возьмет ее за руку и поставит рядом с собой на вершине власти. Не как игрушку, не как красивую вещь. Как советницу. Как равную. Она знала, что у нее хватит ума и воли, чтобы править рядом с таким человеком.

Но это были лишь мечты. А реальность была другой. Реальность заключалась в том, что она – лишь товар. Самый ценный товар ее отца. Который он выгодно продаст, как только придет время. Обменяет ее на дружину, на землю, на мирный договор. Ее красота, ее ум, ее мечты – все это лишь цена на ярмарке боярской политики.

В дверь тихо постучали.

"Войди, Дуняша", – не оборачиваясь, сказала Злата.

Вошла ее служанка, старая, сморщенная нянька, которая была с ней с самого рождения. Она принесла кувшин с узваром и краюху хлеба.

"Покушай, ягодка. Со вчерашнего дня не ела".

"Не хочу".

"Боярин… снова гневается, – зашептала Дуняша, оглядываясь. – Весь день в тереме сидит, как сыч. С мельницы вести худые привезли…"

"Я знаю".

"Говорят, лешие бунтуют. Знаки на трупах оставляют, – шепот няньки стал еще тише. – Боги старые гневаются на боярина за… за все".

Злата промолчала. Она не верила в леших. Но она верила в ненависть. Ненависть была силой куда более реальной, чем старые боги. И она чувствовала, как эта ненависть сгущается вокруг их острога, как грозовая туча.

"Сказал, завтра к Тугару едет", – добавила нянька.

Злата резко обернулась. "К Тугару? Зачем?"

"Просить помощи, поди. Больше-то не у кого".

Злата все поняла. Сердце ее на миг сжалось ледяным обручем. Тугар. Хитрый, как лис, и жадный, как волк. Он никогда не помогал просто так. А чем мог заплатить ее отец, у которого пустела казна, а дружина отказывалась воевать?

Ответ был один. Ею.

У Тугара был сын, Игнат. О его слабоумии ходили легенды по всей округе. Говорили, он в свои двадцать лет играет в куклы и боится громких звуков.

Вот она, цена. Вот он, ее великий воевода, ее князь. Дурачок Игнат.

В глазах Златы потемнело. Презрение к отцу сменилось холодной, звенящей ненавистью. Он был не просто слаб. Он был готов унизить, растоптать ее, свою собственную дочь, лишь бы спасти свою никчемную шкуру.

"Оставь", – сказала она служанке, указывая на еду. – "И уходи".

Когда Дуняша вышла, Злата подошла к своему ларцу, обитому железом. Покопалась на дне, под шелковыми платьями и вышивками. Ее пальцы нащупали холодную сталь. Это был маленький нож, который ей когда-то подарил заезжий варяжский купец. Тонкий, острый, как игла. Она всегда держала его при себе. На всякий случай.

Она посмотрела на свое отражение в мутном зеркале. На красивую, молодую женщину, которую собирались продать, как скотину.

"Нет", – сказала она своему отражению.

Она не знала, что будет делать. Но она знала одно. Она не покорится. Она – дочь Волха, и в ее жилах течет его кровь. Может быть, более холодная, но не менее жестокая. И если ее мир решил ее уничтожить, она утащит с собой в бездну столько, сколько сможет.

Она спрятала нож в рукав. Золотая клетка вдруг показалась ей не такой уж и прочной. Нужно лишь найти слабое место в прутьях. Или дождаться, пока кто-то взломает дверь. Неважно кто. Спаситель или чудовище. Любой будет лучше, чем то, что ждало ее сейчас.

Глава 16: Сделка с соседом

Острог боярина Тугара стоял всего в полудне быстрой езды, но миры это были разные. Здесь не было запаха страха и гнили. Здесь пахло свежим деревом, дымом кузниц и деньгами. Частокол был высоким, ровным, недавно отстроенным. Дружинники на воротах – трезвые, в чищеных доспехах, – несли службу исправно. Во дворе кипела работа: разгружали купеческие возы, чинили сбрую, гоготали сытые гуси. У Тугара был порядок. Холодный, расчетливый, безжалостный, но порядок.

Волх со своей небольшой свитой въехал во двор, и эта разница ударила его, как пощечина. Он, который кичился своей властью, выглядел рядом с Тугаром бедным, опустившимся родственником. Его гридни были угрюмы, их доспехи потускнели, а кони, худые и неподкованные, выглядели жалко рядом с сытыми жеребцами Тугара.

Тугар встретил его на крыльце своего терема. Он был полной противоположностью Волха. Сухой, жилистый, с острым, как у хорька, лицом и редкой рыжей бородкой. Он не носил золота и шелков. На нем была простая, но добротная кожаная куртка и штаны. Он двигался быстро, говорил тихо, и в его бесцветных глазах всегда плясали насмешливые огоньки. Он был опасен не силой, а умом.

"Волх! Сосед! Какими судьбами? – воскликнул он с показным радушием, спускаясь с крыльца. – Давненько не виделись. Уж не беда ли какая приключилась? Вид у тебя, прости, нездоровый".

Он обнял Волха, похлопал по спине, но объятия его были как у змеи – холодные и крепкие. Он буквально тащил униженного гостя в свой терем, не давая ему и слова вставить.

В гриднице Тугара тоже был порядок. Не было разбросанных костей и луж вина. На стенах висело дорогое оружие, а на столе, накрытом чистой скатертью, стояли не горы жирного мяса, а аккуратно нарезанная дичь, сыры, хлеб и кувшин с пряным сбитнем.

Они сели за стол. Слуги бесшумно налили напиток. Волх жадно осушил свою чашу, надеясь, что хмель придаст ему смелости.

Тугар не пил. Он отломил кусочек сыра и медленно жевал, наблюдая за гостем своими маленькими, острыми глазками. Он давал Волху время "дозреть".

"Так что стряслось, сосед? – спросил он наконец, когда молчание стало невыносимым. – До меня доходили слухи… говорят, холопы твои бунтуют? Лесные духи, говорят, им помогают. Что ж ты так? Запустил хозяйство?"

Каждое его слово было уколом. Он говорил о беде Волха так, будто это была досадная, но забавная неприятность.

Волх с трудом сглотнул. "Не холопы это, – выдавил он. – Это тати. Банда пришлая. Жестокие, как звери. И… да, с ними нечистая сила. Жгут, убивают… Мои люди в лес идти боятся". Он врал, пытаясь сохранить остатки лица. Признаться, что его собственные смерды подняли на него руку, было бы последним унижением.

Тугар сделал вид, что поверил. Он сочувственно цокнул языком.

"Ай-ай-ай. Какая напасть. И что же ты от меня хочешь, сосед? Моральной поддержки? Или, может, совета?" – в его голосе сквозила откровенная насмешка.

Кровь бросилась Волху в лицо. Он сжал кулаки под столом. Он приехал просить, а не выслушивать издевки.

"Мне нужны твои люди, Тугар, – сказал он прямо, решив идти напролом. – Твои охотники знают лес. Твои дружинники не верят в бабские сказки. Дай мне сотню мечей на пару недель. Выкурим этих гадов. А я… я в долгу не останусь".

Тугар откинулся на спинку кресла. Его лицо стало серьезным. Игра закончилась, начался торг.

"В долгу… Это хорошо. Только вот чем ты заплатишь, Волх? Золотом? Твоя казна пуста, я знаю. Пушниной? Твои деревни сожжены или разбежались. Землей? Отдашь мне спорный луг у Черной реки?"

Он перечислял, зная наперед, что ничего из этого у Волха нет. Он загонял его в угол, как охотник загоняет кабана.

Волх молчал. Он был пуст. У него не было ничего, кроме его имени и его дочери.

И он сделал свою последнюю ставку.

"У меня есть дочь. Злата, – сказал он глухо, глядя в стол. – Ты видел ее на прошлом торге. Девка видная. И родом не обижена".

Тугар выдержал паузу. Он смотрел на Волха, и в его глазах блеснул хищный огонек. Вот оно. То, чего он ждал.

"Злата… Да, припоминаю. Красивая, – сказал он медленно, словно пробуя слово на вкус. – И гордая, говорят. Не под стать моему Игнату. Мой-то… прост, как полено. Умом не блещет. Зачем ему такая жена?"

Он снова унижал его, теперь уже через сына. Заставлял Волха самого просить, самого убеждать.

"Для рода! – воскликнул Волх, хватаясь за эту соломинку. – Она умна, она родит тебе умных внуков! Укрепим наши роды союзом! Станем как братья! Что тебе какой-то луг по сравнению с этим?!"

Тугар сделал вид, что глубоко задумался. Он потер свою рыжую бородку, посмотрел в потолок. Он наслаждался этим моментом. Моментом полного триумфа. Перед ним сидел его старый соперник, униженный, разбитый, готовый продать собственную дочь за призрачную надежду на спасение.

"Хорошо", – сказал он наконец. В его голосе не было ни радости, ни сочувствия. Только холодный расчет. – "Твоя дочь за моего сына. Союз так союз. Я дам тебе пятьдесят своих головорезов. Лучших. Мой воевода их поведет. Они вырежут твою "нечисть" под корень. Но уговор есть уговор. Как только они вернутся с головой их атамана, я пришлю сватов за Златой".

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

"А теперь, сосед, выпей. Надо же отпраздновать наш союз".

Он налил Волху полную чашу. Волх выпил ее залпом, не чувствуя вкуса. Он получил то, за чем приехал. Помощь. Но он заплатил за нее не просто дочерью. Он заплатил за нее последними остатками своей чести. Выходя из терема Тугара, он чувствовал себя не союзником, а рабом, которого только что купили. А Тугар смотрел ему вслед и улыбался своей тонкой, лисьей улыбкой. Он только что, не обнажив меча, практически поглотил соседнюю вотчину. И лесные разбойники, сами того не ведая, сделали за него всю грязную работу.

Глава 17: Шёпот в лесу

Дни в лесном лагере тянулись однообразно и тревожно. Ратибор продолжал свою жестокую муштру, и люди, пусть и с ненавистью, но начинали двигаться как единое целое. Стена щитов, которую он строил из них, еще была хлипкой, но уже не разваливалась от первого же толчка. Охотники приносили скудную добычу, женщины собирали последние ягоды и коренья. Они жили впроголодь, злые, как волки в голодную зиму. Но они жили.

Однажды вечером, когда солнце уже окрасило небо в багровые тона, на дальнем дозоре раздался крик. В лагере встрепенулись, мужики схватились за топоры. Но тревога была недолгой. Двое дозорных вели, а точнее, тащили под руки изможденного человека. Это был не воин. На нем были обноски, когда-то бывшие одеждой коробейника, через плечо – пустая сума. Лицо его было исцарапано, одна нога подволакивалась.

Его бросили на землю перед Ратибором.

"Кто таков?" – спросил Ратибор, присаживаясь перед ним на корточки.

"Григорий… коробейник…" – прохрипел незнакомец, жадно хватая ртом воздух. – "Шел из Чернигова в Киев… через леса, чтобы боярские пошлины объехать… Напали на меня люди Волха. Отняли все. Избили, бросили подыхать. Два дня по лесу плутал…"

История была правдоподобной. Таких, как он, было много. Ратибор кивнул одной из женщин: "Дайте ему воды и хлеба".

"Коробейника" накормили, перевязали. Он сидел у костра, дрожа и озираясь, и жадно ел, давясь кусками. Когда он немного пришел в себя, Ратибор снова сел рядом. Он не верил ему. Лес был большой, но не настолько, чтобы "случайно" выйти прямо на их тайный лагерь.

"Ты сказал, люди Волха?" – спросил Ратибор, внимательно глядя в глаза незнакомцу.

"Они, проклятые… – закивал тот. – Злые, как псы. Гнали меня, смеялись. Слышал, как они меж собой говорили…"

"О чем же?" – небрежно поинтересовался Ратибор, подбрасывая ветку в костер.

"О боярине своем, – коробейник понизил голос до заговорщицкого шепота, оглядываясь. – Мол, совсем плох стал. Боится нос из острога высунуть. Из-за вас… из-за лесных людей. Говорили, ездил он на днях к соседу своему, Тугару. На поклон".

Сердце Ратибора екнуло. Он старался не выдать своего интереса. "И что же? Поклонился?"

"Еще как, – ухмыльнулся коробейник, забыв на миг о своей жалкой роли. – Тугар ему поможет. Дружину свою даст, чтобы вас тут всех под корень извести. Но за это… – он снова понизил голос, – Волх свою дочь, Злату-красавицу, отдает за сына Тугара, за Игната-дурня".

По кругу, где сидели мужики, прошел гул. Эта новость была как удар грома. Союз двух бояр – это смертный приговор для них.

"Врут, поди, языками мелют", – недоверчиво пробурчал Вепрь.

"Не врут, – убежденно сказал коробейник. – Они и дорогу обсуждали. Через три дня свадебный поезд повезут. Не по большой дороге, а по старому Изяславскому тракту, через лес. Сказали, охраны много не будет. Волх не хочет, чтобы люди видели его позор, что дочь за дурака отдает. Повезут тихо, чтобы никто не знал".