Корона из Пепла. Сумерки Яви

Глава 7: Искра

(Воспоминание Кайи)

Мне было десять. Возраст, когда чешуйки на висках, которые мама учила прятать под волосами, начинают блестеть ярче. Возраст, когда разница между мной и остальными деревенскими детьми стала острой, как осколок стекла. Они играли в догонялки, плели венки, а я… я была другой. Они это чувствовали.

В тот день солнце пекло нещадно, и земля у ручья превратилась в теплую, вязкую грязь. Димка, сын старосты, самый главный задира, и его подпевалы окружили меня. Я просто хотела набрать кувшин травы-подорожника для мамы.

– Глядите, змеиное отродье! – крикнул Димка, и его дружки мерзко засмеялись.

Первый комок грязи ударил меня в плечо, оставив темное, мокрое пятно на белой рубахе. Я вздрогнула. Потом – второй, в спину. Третий – в волосы. Я стояла, сжав кулаки, и молчала. Отец учил меня быть сильной. Мама учила быть сдержанной. Я терпела, глотая горячие, злые слезы.

– Что, молчишь, ящерица? Язык проглотила? – Димка подошел ближе. От него пахло потом и самодовольством.

И тут появился Ратибор. Ему было одиннадцать, и он был на полголовы ниже Димки. Он не бежал с криками. Он просто вышел из-за ивняка, где, видимо, удил рыбу, и молча встал между мной и ними.

– Оставь ее, – сказал он. Голос у него еще был мальчишеский, но в нем уже звенела сталь, которую я слышала в голосе его отца.

Димка опешил на мгновение, а потом расхохотался.

– О, боярский щенок пришел свою змеюку защищать! Уйди с дороги, Ратибор, не то и тебе достанется.

– Я сказал, оставь ее.

Драка была короткой и предсказуемой. Их было трое. Ратибор был один. Он дрался отчаянно, но его повалили на землю и начали пинать. Не зло, но унизительно, под гогот и улюлюканье.

И в этот момент во мне что-то сломалось. Забота мамы, уроки отца – все рассыпалось в прах. Я смотрела, как они бьют его, единственного, кто за меня заступился, и внутри меня словно лопнул тугой, горячий узел. Ярость, обида и какая-то непонятная, острая боль за него слились воедино. Я закричала.

Но это был не обычный крик. Из моего горла вместе со звуком вырвалось что-то еще. Шипящее, горячее. Краткая, неконтролируемая вспышка пламени, не больше, чем от лучины.

Мальчишки, стоявшие над Ратибором, взвизгнули. Не от боли – огонь лишь лизнул их волосы, оставив резкий запах паленой шерсти, – а от животного, первобытного ужаса. Они вскочили и, спотыкаясь, бросились наутек, крича "Ведьма! Она огнем дышит!".

А я осталась стоять, глядя на свои руки. На ладонях не было ожогов. Но я чувствовала этот жар внутри. Он испугал меня до смерти. Я сделала что-то страшное. Что-то неправильное. Что-то, что навсегда отделило меня от них. Я заплакала – теперь уже не от обиды, а от ужаса перед самой собой.

Ратибор поднялся с земли. У него была разбита губа, на щеке наливался синяк. Он подошел ко мне. Я сжалась, ожидая, что и он сейчас испугается. Что убежит, как остальные. Назовет меня чудовищем.

Но он не испугался. Он просто взял мою ладонь, которая все еще дрожала, в свою. Его рука была теплой и твердой. Он посмотрел на меня своими серьезными серыми глазами, и в них не было ни капли страха. Только какое-то странное, взрослое понимание.

– Теперь они точно побоятся к тебе лезть, – сказал он, и, несмотря на разбитую губу, в его голосе прозвучало удовлетворение.

Он не отпускал мою руку. Мы так и стояли посреди поляны – одиннадцатилетний мальчик с подбитым глазом и десятилетняя девочка, только что понявшая, что она – монстр. Но он держал меня за руку, и почему-то это делало все не таким страшным.

Именно в тот день, стоя там под жарким солнцем, под запах паленых волос и придорожной пыли, я поняла простую и окончательную вещь. Мое сердце, глупое и горячее, больше не принадлежало мне. Оно принадлежало мальчику, который не побоялся моего огня.

Глава 8: Дорога на Покровский Торг

Раз в году, в Покров, Медвежий Угол пробуждался от своей лесной дремы. Предстоял большой торг в соседнем погосте Красный Холм – событие, к которому готовились загодя, и оно всегда приносило в деревню запах дальних дорог и звон монет.

Боярин Всеволод, хоть и не мог сам ехать из-за вечно ноющей ноги, руководил сборами со своего крыльца, как воевода, готовящий войско к походу. Он лично проверял, как увязаны на телеге мешки с отборным зерном и связки лисьих и куньих шкур. Его наказы Ратибору были короткими и вескими, как удары топора.

– Зерно и меха продашь до последней гривны, не продешеви. Купишь соли, три пуда, не меньше. Железа – у гнома Бори Бороды, у него проверенное, без гнильцы. И, – тут он понизил голос и посмотрел сыну прямо в глаза, – держать язык за зубами, а уши востро. На торге всякая нечисть собирается, и я не только про лесную говорю.

Кайя тоже собиралась. Игнис вручил ей замшевый сверток, в котором покоились пять охотничьих ножей, – его гордость. Сталь на них была темная, с узором, похожим на водяную рябь, а рукояти – из рога лесного оленя. Аурум же дала ей плетеную корзину, полную пучков редких трав, что росли лишь на прогретых драконьим дыханием уступах скал.

Перед самым отъездом у ворот состоялся короткий диалог, который Ратибор слышал каждый год.

– Следи там за моей девчонкой, боярич, – басовито прогудел Игнис, хлопая Ратибора по плечу своей тяжелой, как наковальня, рукой.

Ратибор молча кивнул.

Всеволод, стоявший рядом, перевел взгляд на Кайю, и в его глазах блеснула редкая усмешка.

– А ты следи за этим оболтусом, чтобы он в кабаке с варягами не сцепился. А то привезет вместо соли новый синяк под глазом.

За этими простыми словами стояло глубокое, нерушимое доверие двух семей, скрепленное годами и общими бедами.

Две груженые телеги, скрипя, выкатились за околицу. Ратибор и Кайя ехали на передней. За ними, на второй телеге и верхом, – четверо крепких деревенских мужиков для охраны.

Путь лежал через лес, и это не было простой поездкой. Дорога петляла, обходя места, которые человек разумный тревожить не станет. Они миновали священную Березовую рощу, где на белых стволах пестрели сотни разноцветных ленточек – дары Лесному Хозяину. Проехали мимо древних, поросших мхом курганов, о которых старики шептались, что по ночам оттуда выходят тени давно умерших вождей и кличут своих воинов. Мир за околицей был старым, полным своих правил и своей, нечеловеческой жизни.

На полпути, когда солнце уже начало клониться к западу, случилось то, что заставило всех замолчать.

Из густого орешника на дорогу вышел волк. Не просто волк, а огромный, черный как сажа, зверь с могучей грудью и седой шерстью на загривке. Он не рычал, не скалился. Он просто остановился посреди дороги и посмотрел на них. Его глаза были желтыми и пугающе умными, в них не было звериной ярости, а лишь спокойное, тяжелое знание.

Мужики-охранники испуганно забормотали, пальцы сами собой потянулись складывать обережные знаки.

– Оборотень… – прошептал один. – К худу это, к большой беде.

Кайя, сидевшая рядом с Ратибором, наоборот, вся напряглась. Ее тело стало одной натянутой струной, а зрачки сузились в тонкие вертикальные щелочки. Волк посмотрел прямо на нее, затем на Ратибора, и, словно удовлетворившись увиденным, медленно, с достоинством, развернулся и скрылся в чаще так же бесшумно, как и появился.

– Это не простой волк, – тихо сказала она, и в ее голосе звенела тревога. – И не оборотень. От него пахнет… неправильно.

– Как это? – спросил Ратибор, все еще находясь под впечатлением от взгляда зверя.

– Как от испорченного мяса, присыпанного снегом, – поморщившись, ответила она. – И еще… страхом. Не его страхом. Чужим.

Ратибор посмотрел на испуганные лица мужиков, а затем – на серьезное, сосредоточенное лицо Кайи. Слова отца – "уши востро" – вдруг обрели новый, зловещий смысл. Он впервые понял, что Кайя чувствует мир совсем иначе, глубже и тоньше, чем любой человек. И то, что она почувствовала сейчас, ему совсем не понравилось. Дурное предзнаменование было получено. Дорога на торг больше не казалась веселым приключением.

Глава 9: Плавильный котел Покрова

Покровский Торг обрушился на них, как речной паводок, – шумом, суетой и тысячью запахов. Рев быков смешивался с гомоном сотен голосов, говоривших на славянском, варяжском, гномьем и еще десятке наречий. В воздухе стоял густой дух печеного хлеба, кислой капусты, дегтя, конского пота, дыма от жаровен и незнакомых, пряных ароматов, принесенных заезжими купцами. Это был настоящий плавильный котел, где на несколько дней в году все – друзья, враги и чужаки – становились просто торговцами и покупателями.

Оставив телеги и охранников на постоялом дворе, Ратибор и Кайя договорились разделиться: ему – за железом и солью, ей – сбыть травы и ножи.

Ратибор окунулся в бурлящий людской поток. Первым делом – к гномам. Их ряды было слышно издалека по зычному хохоту и звону металла. Бородатые, кряжистые, в добротных кожаных фартуках, они выложили на прилавки все, чем славилась их гора: тяжелые топоры с зеркально отполированными лезвиями, витые кольчуги, хитроумные замки и пилы, о чьей остроте слагали легенды. Ратибор нашел лавку, над которой висела вывеска в виде скрещенных молота и секиры. За прилавком стоял гном, чья борода, заплетенная в две толстые косы, доходила почти до пояса.

– Бори Борода? – спросил Ратибор, перекрикивая шум.

– Он самый, – рявкнул гном, оглядывая его. – Чего надо, человече?

– Я от Всеволода, из Медвежьего Угла.

Гном на мгновение перестал улыбаться. Он прищурился, и его глаза, глубоко посаженные, блеснули из-под кустистых бровей. "Хромого Медведя, значит, сынок… Вырос-то как. Помню тебя вот такусеньким," – он провел рукой на уровне колена. "Жив-здоров старый хрыч?" Получив утвердительный кивок, он подобрел. "Ну, раз от Всеволода, железо будет лучшее. С самой сердца-горы, без единой трещинки". Отмеряя тяжелые крицы железа, он не переставал ворчать: "Толку-то от хорошей стали, если на рукоять одно гнилье идет! А эти, – он злобно мотнул бородой в сторону соседних рядов, – остроухие, совсем зазнались. За кусок тиса просят, как за слиток серебра! Варвары, что с них взять…"

Эльфийские ряды были полной противоположностью гномьим. Тихие, обособленные. Их шатры, казалось, были не сшиты, а выращены из переплетенных живых ветвей, украшенных осенними листьями. Здесь пахло мятой и вереском. Эльфы – высокие, стройные, с тонкими, аристократическими лицами – двигались плавно и бесшумно. На их прилавках лежали товары, казавшиеся волшебными: ткани, что переливались на солнце, как крылья бабочки, настойки в хрустальных флаконах, обещавшие исцеление от всех хворей, и луки из светлого дерева, что, казалось, сами просились в руки.

Торговались они с ленивым достоинством, с легким презрением глядя на суетливых людей. Предводитель эльфов, статный Лориэн, с волосами цвета лунного серебра, смерил Ратибора холодным взглядом и назвал цену за целебные притирания, способную пробить дыру в бюджете целой деревни.

– Я сын Всеволода, воеводы, что сражался с вами плечом к плечу у Черного Брода, – сказал Ратибор, не имея других аргументов.

Выражение лица эльфа изменилось. Холод в его глазах сменился тенью уважения. "Твой отец был мудрым воином," – промолвил он, и его голос был похож на шелест листвы. – "Он понимал цену союза. Жаль, что люди так быстро забывают мудрость". Цена была снижена вдвое.

Дальше раскинулись ряды кочевников. От них пахло степью – полынью, пылью и дымом костров. Люди-степняки с обветренными, скуластыми лицами торговали выносливыми, лохматыми лошадьми, кумысом в кожаных бурдюках и тисненой сбруей. Рядом с ними, возвышаясь над толпой, молчаливо стояли их союзники – кентавры, чьи мускулистые торсы блестели от пота. Отношения между степняками и русичами были натянутыми, словно тетива. Память о недавних набегах была еще свежа. Но торг есть торг, и за хорошего коня платили звонкой монетой, забыв на время о старой вражде.

Протискиваясь обратно через толпу, Ратибор увидел то, что заставило его остановиться. У лавки местного умельца, мастера-самострельщика, толпился народ. В руках мастер держал диковинку. Это был арбалет, но не простой. Его мощная дуга была снабжена системой из нескольких блоков-полиспастов, которые позволяли натянуть тетиву с усилием, вдвое меньшим обычного.

– Натянет даже подросток! – хвастался мастер. – А бьет – быка насквозь! Гномья работа, спусковой механизм – сам Бори Борода делал, выменял на три мешка лучшего угля!

Ратибор смотрел, завороженный. Гномья инженерная мысль, воплощенная человеческим мастером. Технологии переплетались, рождая нечто новое, смертоносное и эффективное. Он посмотрел на свой меч, висевший на поясе. Оружие отца. Оружие героев. И он впервые с тревогой подумал, что мир меняется. И в этом новом мире одной лишь храбрости и острого клинка скоро может стать недостаточно.

Глава 10: Уши востро

Основные поручения были выполнены: железо и соль погружены на телегу под присмотром охранников. Но главная задача, поставленная отцом, еще предстояла. "Держать уши востро". Ратибор знал, что это значит. Отец учил его: гонец привезет тебе ту весть, которую велел князь, а пьяный купец или напуганный охотник на ярмарке расскажут то, что творится на земле на самом деле.

Он снова подошел к лавке Бори Бороды, на этот раз с небольшим бочонком медовухи из погребов отца – подарок старому соратнику. Гном, отхлебнув, подобрел и разговорился. За показным ворчанием Ратибор уловил нотки настоящей тревоги.

– Плохи дела в горе, боярич, – вздохнул Бори, разглаживая бороду. – Камень болеть начал. Раньше жила – что кровеносный сосуд, звенит под кайлом. А теперь – глухая, гнильцой отдает. Руда крошится, пустоты появляются, откуда ни возьмись. Старики наши говорят – земля просыпается, и не к добру это. Словно что-то голодное под нами ворочается.

Попрощавшись с гномом, Ратибор побрел к рядам кочевников, держась в тени и делая вид, что выбирает сбрую. Он встал у коновязи, где несколько степняков, не обращая на него внимания, обсуждали свои дела. Говорили они на своем гортанном наречии, но Ратибор, с детства слышавший его от заезжих торговцев, понимал достаточно. Речь шла об орках из племени Серой Орды. С ними половцы всегда враждовали, но и торговали, обменивая железо на шкуры.

– …уже две луны, как тишина, – говорил один, конопатый. – Ни торговцев, ни налетчиков. Будто вымерли все.

– Аскар посылал к ним троих, – добавил второй, пожилой. – Разведать. Не вернулся никто. Пропали, будто и не было. Степь не любит тишины. Тишина в степи – это всегда перед бедой.

Он нашел Кайю у эльфийских шатров. Она сияла от гордости. Корзина ее была пуста.

– Все забрали, до последнего листика! – шепнула она ему. – Оказывается, они называют мамину "драконову кровь" эллебриан, что значит "звездный янтарь". Говорят, она помогает их провидцам смотреть сквозь туман будущего. Лориэн заплатил, не торгуясь.

Но радость ее была недолгой. Она понизила голос.

– Они напуганы, Ратибор. Очень. Они делают вид, что все как обычно, это их эльфийская гордость. Но я слышала, как Лориэн говорил со своими. Их маги-провидцы видят дурные сны. Говорят, что "тени в лесу стали длиннее и холоднее", а "старые тропы больше не ведут туда, куда должны".

Крупицы тревоги, собранные из разных углов торга, складывались в уродливую, тревожную мозаику. Больной камень под горой. Пропавшее племя орков в степи. Холодные тени в эльфийских лесах.

Чтобы перекусить и обсудить услышанное, они зашли в самую шумную и прокуренную харчевню на торгу. Усевшись за дальний стол, они заказали похлебку и квас. А за соседним столом, громко перекрикивая друг друга, гуляла компания охотников из дальних северных заимок. От них пахло лесом, водкой и застарелым страхом.

– …а я тебе говорю, – стучал по столу кулаком здоровенный мужик с рыжей бородой, – Мишку-дровосека утащили прямо со двора! Ни крика, ни следов борьбы. Только топор в полене торчит.

– А у нас на прошлой неделе трех лосей нашли у болота, – подхватил другой, тощий и нервный. – Лежат рядком, а крови – ни капли. Будто высосал кто. И глаза у них открыты, и в них – ужас смертный.

Тут в разговор вмешался третий, самый старый, с лицом, похожим на печеное яблоко. Он огляделся, наклонился к своим и зашептал так, чтобы слышали только они, но в наступившей тишине его слова долетели и до Ратибора.

– Это он… Я видел. Шел по первому снегу на той неделе. Фигура в черном, высокая. Идет, а следов за ним… нет. Ни единого. Снег под ним не мнется. Я за дерево спрятался, молился Велесу, чтоб не заметил. А он прошел мимо, и от него холодом таким пахнуло, что сердце в комок сжалось.

Рыжебородый охотник нервно рассмеялся, за ним и остальные. Но в их пьяном смехе было больше страха, чем веселья.

Ратибор опустил ложку. Похлебка встала в горле комом. Он посмотрел на Кайю. Она смотрела на него, и ее глаза были темными от тревоги. Он понял. Все, что он видел у старого дуба, – это не было случайностью. Не было единичным случаем. Это происходило повсюду. Неведомая, безмолвная чума расползалась по их земле, и никто, казалось, еще не понимал ее истинных масштабов. А они с Кайей, кажется, были первыми, кто увидел ее лицо.

Глава 11: Медоварня "Лисья Нора"

Обратный путь из Красного Холма был молчаливым. Тревожные слухи, собранные на торгу, давили тяжелее, чем груженые телеги. Ратибор гнал лошадей, желая поскорее оказаться дома, за крепкими стенами родной деревни. Но, когда они миновали развилку у Черного ручья, он принял решение.

– Сворачиваем, – сказал он, дернув за поводья.

– Куда, боярич? – удивился старший из охранников, Михей. – До дому дорога прямая.

– К Демиду заглянем. В "Лисью Нору". Отец не простит, если мимо проедем и не поклонимся.

Михей понимающе хмыкнул. "Лисья Нора" была не просто хутором, а одной из достопримечательностей здешних мест. Ее хозяин, Демид, в молодости ходил в дружине с боярином Всеволодом, был его побратимом. После того как в одной из стычек ему отрубили два пальца на правой руке, с воинским ремеслом пришлось завязать, и он осел на отшибе, устроив лучшую во всей округе медоварню. Его пряный вересковый мед был известен далеко за пределами их земель.

Хутор встретил их лаем собак и густым, сладким запахом меда и воска. "Лисья Нора" полностью оправдывала свое название: крепкая, приземистая изба и несколько хозяйственных построек уютно устроились в неглубокой, защищенной от ветров лощине, окруженной лесом.

На лай из дома вышел сам хозяин. Демид был полной противоположностью высохшему Всеволоду. Низкорослый, дородный, с огромным животом, перетянутым кожаным поясом, и громогласным, сотрясающим воздух смехом. Его круглое, красное лицо сияло радушием.

– Глядите-ка! Всеволодов щенок! – пророкотал он, раскинув для объятий свои могучие руки. – Какими судьбами, Ратибор? Али заблудился?

Он сгреб Ратибора в медвежьи объятия так, что у того захрустели кости.

– С торга едем, дядька Демид. Отец велел поклониться, – с трудом выдавил Ратибор, высвобождаясь.

– Велел он, как же! Знаю я, зачем вы ко мне сворачиваете! За медом моим! – хохотал Демид. – Ну, чего встали? Распрягайте коней, на двор! Сегодня у меня ночуете, не отпущу! Баня топится, ужин на столе стынет!

Вечер прошел в тепле и уюте, так контрастировавшем с холодной тревогой последних дней. Демид суетился, угощая гостей печеной уткой, квашеной капустой и, конечно же, своим знаменитым медом, густым и терпким. Он расспрашивал Ратибора о новостях с торга, о здоровье Всеволода, о деревенских делах. Его жена, тихая и улыбчивая Марфа, ухаживала за Кайей, дивясь ее необычной красоте.

За столом Демид был таким же, как и всегда: шумным, веселым, полным жизни. Он рассказывал байки о своих походах с Всеволодом, вспоминал смешные и страшные случаи. Но даже в его беззаботном смехе Ратибор, наученный отцом прислушиваться, уловил едва заметные тревожные нотки.

– А как у вас тут, дядька? Спокойно? – спросил он, когда Демид налил ему вторую кружку хмельного сури.

Хозяин на мгновение посерьезнел, его улыбка чуть померкла.

– Да как сказать… Лес нынче недобрый стал. Тихий слишком. Да волки одолели. Серые твари обнаглели вконец, средь бела дня таскают кур прямо со двора. И не боятся ничего – ни огня, ни человеческого голоса. Вчера одного у самого плетня застрелил. Здоровый, матерый, а худой, будто не ел месяц. И глаза… – он осекся, махнул своей изувеченной рукой. – Тьфу, да что я вам головы морочу! Вы с дороги, устали! А ну, наливай еще!

Он снова засмеялся своим громогласным смехом, но Ратибору показалось, что смех этот был немного напускным. Что-то тревожило старого воина. Что-то, о чем он, как и отец, предпочитал не говорить вслух. Но тепло очага, сытная еда и хмельной мед быстро разогнали дурные мысли. В эту ночь, лежа на мягкой перине в гостевой комнате, Ратибор впервые за долгое время заснул крепким сном без сновидений. Сном, который был лишь короткой передышкой перед грядущим кошмаром.

Глава 12: Вой в ночи

Глубокую тишину ночи разорвал яростный, захлебывающийся лай собак. Он был не таким, как обычно, когда псы чуют лису или забредшего лося. В этом лае слышался животный ужас и отчаяние. Ратибор рывком сел на кровати, рука сама собой потянулась к мечу, стоявшему у изголовья. Лай внезапно оборвался на высокой, пронзительной ноте предсмертного визга. А потом снова наступила тишина. Мертвая, неестественная.

Он был на ногах в одно мгновение, на ходу натягивая порты. Дверь соседней комнаты распахнулась – оттуда выскочила уже одетая Кайя, в ее руке был охотничий нож. Их взгляды встретились в темноте – тревога была общей. Из своей комнаты, кряхтя, вышел Михей, сжимая в руке боевой топор.

Ратибор распахнул дверь избы на улицу – и отшатнулся. Хутор утопал в густом, белом тумане, плотном, как молоко. Он лежал на земле, клубился, заглушая звуки и искажая очертания. Луна, до этого ярко светившая, теперь была лишь мутным, тусклым пятном. Это был не обычный ночной туман. От него пахло сырой землей, как из свежевырытой могилы, и чем-то еще – ледяным и чужим.

И в этом тумане двигались тени.

Они выходили из леса – молчаливые, темные фигуры, закутанные в плащи. Они не крались. Они просто шли – медленно, неумолимо, и туман расступался перед ними, словно признавая своих хозяев. Ратибор узнал их. Те, что были у старого дуба.

А рядом с ними, скалясь, бежали волки. Но это были не те звери, на которых жаловался Демид. Огромные, поджарые твари, крупнее любого волкодава, с клочковатой черной шерстью. Их глаза горели в тумане двумя парами красных, немигающих углей.

– Встать к бою! – рявкнул Ратибор, и его голос разбил зловещую тишину. Из дома выскочили остальные его охранники. В окнах избы зажегся свет – Демид тоже проснулся.

Схватка началась без боевого клича, без предупреждения. Тени и волки просто ринулись вперед.

Это была не битва, а резня в тумане. Враги не издавали ни звука. Слышен был только рык волков, звон стали и короткие, вскрики боли. Ратибор дрался, как никогда в жизни. Уроки отца ожили в его мускулах, превратились в инстинкты. Он забыл о чести и красивых приемах. Парировать удар, шаг в сторону, ткнуть мечом под ребра. Не замахиваться, бить коротко и быстро. Он слышал рядом тяжелое дыхание Михея, свист его топора.

Но настоящей фурией в этом бою была Кайя. Страх, копившийся в ней, вырвался наружу чистой, первобытной яростью. Она не дралась, как человек. Она танцевала смертельный танец. Ее движения были текучими и непредсказуемыми. Она ныряла под занесенные над ней клинки, и ее нож вспарывал горло врага. Ее руки, когда она отбивала удар, на мгновение покрывались мелкой, блестящей чешуей, твердой, как сталь. А когда один из огромных волков прыгнул на нее, она не отшатнулась. Она выставила вперед ладонь, и из нее вырвалась короткая, ослепительная струя пламени. Волк, объятый огнем, с воем покатился по земле, превращаясь в живой факел.

Дверь хозяйской избы с треском распахнулась. На крыльцо выскочил Демид. В одной руке он держал рогатину, в другой – свой старый дружинный меч. Его лицо было не сонным, а искаженным яростью берсерка.

– Ах вы, нечисть поганая! – взревел он, и его голос, казалось, заставил туман дрогнуть. – На мой двор?!

Он бросился в самую гущу боя, и его меч начал свистеть, разя направо и налево. Старый воин проснулся. На мгновение Ратибору показалось, что они смогут отбиться. Что их ярость и сталь переломят этот безмолвный, холодный натиск.

Но он ошибся.

Глава 13: Пепел и долг

Бой оборвался так же внезапно, как и начался. Без сигнала, без приказа. Просто тени, потеряв троих из своих и половину волков, вдруг дрогнули. Они не побежали. Они отступили – организованно, без паники, растворяясь в тумане, который тут же начал редеть и таять под первыми лучами рассветного солнца. Словно они и не были людьми, а лишь порождением ночного морока.