Пепел на Престоле. Кровь Рюриковой Земли

Глава 8. Знак скорпиона

Доброгнез взял с полки небольшой глиняный горшочек и высыпал на ладонь щепотку серовато-зеленого порошка. Затем он медленно, с каким-то ритуальным спокойствием, бросил его в очаг. В воздух поднялся густой, дурманящий дым с терпким запахом полыни и еще чего-то, незнакомого и тревожного. Пламя на миг взревело, окрасившись в неестественно-синий цвет, и в его пляшущих языках Всеславу стали мерещиться смутные образы – искаженные лица, блеск стали, оскаленные в крике рты.

– Твой враг хитрее, чем ты думаешь, – проскрипел ведун, неотрывно глядя в огонь. – Он надел личину Ярополка, чтобы все думали на Ярополка. Он зажег огонь усобицы, чтобы под его прикрытием греть свои руки. Ты ищешь воеводу Лютобора. Глупец. Ты ищешь вчерашний снег.

– Но это были его люди! – упрямо повторил Всеслав. – Я знаю их. Я бился с ними на пограничье.

– Лица были их, а говор – чужой, – отрезал старик. – Той ночью, когда твой дом горел, мимо заимки моего послушника, что живет у Западного тракта, прошел отряд. Они спешили. Они говорили между собой не на нашем языке. Их говор был резким, шипящим, он резал ухо. Это были ляхи. Наемники. Они ушли на запад, к границе. А твой Лютобор в это самое время со всей своей дружиной пировал в трех днях пути отсюда. Пировал громко, шумно. Чтобы каждый купец, каждый бродяга слышал и мог потом рассказать, где был воевода в ту ночь, когда убили Ратибора.

Всеслав слушал, и земля уходила у него из-под ног. Ляхи… поляки… Зачем? Какое им дело до ссоры русских князей? Его простая и ясная картина мести, где были лишь он и его враги, рассыпалась, превращаясь в сложную, запутанную паутину.

– Зачем? – прошептал он.

– Твой отец отказал Ярополку, – продолжал ведун, словно читая его мысли. – Но тайно пообещал не пропускать его дружины через свои земли. Это сделало его союзником Олега, хотел он того или нет. Младшие княжичи, Всеволод из Переяславля и Мстислав из далекой Тмутаракани, плетут свои собственные сети, нашептывая то одному брату, то другому, обещая помощь. А за границей, в Кракове, сидит король Болеслав. И ему нет ничего милее, чем смотреть, как Рюриковы щенки грызутся за кость. Ему нужны пограничные земли, которые твой отец держал крепкой рукой. Руку отрубили, Всеслав. Чужим топором, но кричат все, что это дело семейное.

– Так кто… кто заказчик? – голова Всеслава шла кругом от имен и интриг. – Ярополк, который хотел наказать отца? Болеслав, который хотел забрать наши земли?

– А зачем выбирать? – усмехнулся Доброгнез, и в полумраке его улыбка выглядела жутко. – Умный игрок делает ставку не на один цвет. Воевода Ярополка, Лютобор, мог "попросить" своего старого приятеля, ляшского короля, оказать ему услугу. Убрать несговорчивого боярина. Ляхи делают грязную работу, а подозрение падает на Олега. Ярополк получает повод для войны. Болеслав получает слабую, дырявую границу. Все в выигрыше. Кроме тебя. Мир князей, мальчик, это клубок ядовитых змей. Потянешь за один хвост – укусят десять других.

Всеслав молчал, пытаясь переварить услышанное. Его личная, священная месть превращалась в грязную политическую игру, где он был лишь разменной пешкой, щепкой в чужом пожаре. От этой мысли к горлу подкатила тошнота.

– Что мне делать? – спросил он наконец, и в голосе его прозвучало отчаяние. Впервые за эти страшные сутки он не просто горел жаждой мести, а искал путь.

Ведун снова бросил щепотку травы в огонь.

– Боги не дают ответов, – проговорил он, – они лишь указывают тропу. Твой гнев – это яд. Сейчас он кипит и сжигает тебя изнутри. Но если этот яд охладить, он станет смертельным оружием. Обрати свою ярость в холодный лед разума. Тебе нужна не просто кровь. Тебе нужна правда. Доказательства. Чтобы твое слово стало весомее княжеского золота.

Он замолчал, а потом медленно поднял на Всеслава свои пронзительные, светящиеся в полумраке глаза.

– Мой послушник – парень зоркий. Он разглядел одного из тех ночных всадников. Предводителя. Высокий, светловолосый, с рассеченной губой. И на его плаще, у плеча, была фибула. Застежка. Серебряная, в виде скорпиона. Такую носят только лучшие воины, личная гвардия ляшского воеводы Радзимировича, что стоит с войском у самой границы. Его люди известны своей жестокостью.

Старик подался вперед, и его шепот стал напряженным и весомым.

– Иди на запад, сын Ратибора. Иди на пограничье. Ищи этого скорпиона. Он – ниточка, потянув за которую, ты распутаешь весь клубок. Принеси мне эту фибулу или голову того, кто ее носит, – и тогда у тебя будет доказательство, которое ты сможешь бросить в лицо и князьям, и боярам. И тогда они тебе поверят. Милава проводит тебя тайными тропами до земель боярина Сбыслава. А дальше – твой путь. И помни, – он поднял костлявый палец, – мертвые взывают не о слезах. Они взывают о справедливости. А справедливость порой требует большей хитрости, чем самый острый меч.

Глава 9. Прощание у ручья

Ночь, проведенная в землянке ведуна, не принесла Всеславу спокойного сна. Он дремал урывками, проваливаясь в тяжелое, липкое забытье, из которого его то и дело выдергивали кошмары. Ему снился отец, стоящий на горящем крыльце, пронзенный сулицей, и его молчаливый, укоризненный взгляд преследовал его даже наяву.

Когда он проснулся, Доброгнез и Милава уже были на ногах. Старик молча протянул ему котомку, более тяжелую, чем та, с которой он пришел.

– Здесь вяленое мясо, лепешки и кремень с огнивом. И это, – ведун вложил в его руку тяжелый, хорошо сбалансированный нож в потертых кожаных ножнах. – Твой охотничий ножик хорош для того, чтобы резать дичь. Этим – можно забирать жизни. Он старый, но верный.

Всеслав принял дары, не в силах вымолвить и слова благодарности.

– Когда ты вернешься, сын Ратибора, приходи сюда, – сказал Доброгнез на прощание. – Возможно, к тому времени я узнаю больше. Духи любят шептаться, когда в лесу пахнет кровью.

Милава ждала его на улице. Холодный утренний воздух бодрил. Они снова двинулись в путь, на этот раз на запад, к землям, которые раньше были для Всеслава просто соседними, а теперь превращались во враждебную, чужую территорию.

Они шли почти целый день, снова в молчании. Но это молчание больше не было гнетущим. Рядом с этой странной лесной девушкой Всеслав чувствовал себя… защищенным, как бы дико это ни звучало. Словно сам лес оберегал их, скрывая от чужих глаз. Она не задавала вопросов, не пыталась утешить. Она просто шла рядом, и ее присутствие было единственной незыблемой точкой в его рухнувшем мире.

К вечеру, когда тени стали длинными и синими, они вышли к замерзшему ручью, звеневшему под тонкой коркой льда. Дальше, за грядой холмов, виднелся редкий дымок.

– Дальше я не пойду, – остановилась Милава. – Там начинаются дозоры боярина Сбыслава. Через полдня ходу будет его городище. Тебе туда.

Она посмотрела на него, и ее лицо было как никогда серьезным.

– Сними это, – она указала на его добротный, хоть и простой кафтан из хорошей шерсти. – И перстень с руки.

Всеслав непонимающе нахмурился. На пальце он носил простое серебряное кольцо, которое подарил ему отец в день совершеннолетия.

– В тебе видна порода, боярич, – пояснила она терпеливо, словно малому дитяти. – По одежде, по осанке, по тому, как ты держишь голову. Тебя сразу вычислят. Твое имя теперь – пепел. Ты теперь – Рогволд. Или Любим. Простое имя. Безродный охотник из разоренного половцами села, ищущий любую работу. Чтобы не умереть с голоду. Выучи эту историю. Повтори ее, пока сам в нее не поверишь. Говори меньше, слушай больше.

Она протянула ему поношенный, залатанный полушубок из грубой овчины, который достала из своей котомки. От него пахло дымом и травами. Он нехотя снял свой кафтан, спрятал перстень в потайной карман и натянул эту одежду бродяги. Она была чужой, колючей, унизительной.

– Ты идешь в змеиное гнездо, Всеслав, – продолжала она. – Сбыслав – старый лис, но уже беззубый. Он больше тешится медом и былыми победами. А вот его дочь, Рогнеда… Она правит всем за его спиной. Будь осторожен с ней. Она хитра, как лесная куница, и жадна, как росомаха. Говорят, ее глаза видят не то, что ей показывают, а то, что от нее хотят скрыть.

Всеслав слушал и запоминал. Рогнеда. Он видел ее пару раз на летних ярмарках. Высокая, гордая, с тяжелой русой косой. Она всегда держалась особняком от других девиц, предпочитая общество дружинников и охотников.

– Я запомню, – кивнул он.

Милава посмотрела на него долгим, пронзительным взглядом.

– Ты пошел по очень темной тропе. Она может изменить тебя так, что ты сам себя не узнаешь. Не дай ненависти сжечь в тебе все, что оставил тебе отец – не только имя, но и честь.

Она сделала шаг назад, и ее фигура начала растворяться в сгущающихся сумерках.

– Боги с тобой, Всеслав, сын Ратибора. Не посрами свой род.

С этими словами она окончательно растаяла среди деревьев так же бесшумно, как и появилась. Он остался один. На краю чужой земли. С чужим именем. С единственной целью, которая горела в его душе холодным, неугасимым пламенем. Он повернулся и пошел на запад, навстречу дымку, навстречу своей новой, страшной судьбе.

Глава 10. Собачья служба

Чем ближе Всеслав подходил к городищу Сбыслава, тем сильнее сжималось сердце. Это была не просто крепость. Это была граница. Невидимая черта, за которой кончалась его прошлая жизнь и начинался путь безродного мстителя.

Частокол был внушительным – заостренные дубовые бревна, в три обхвата толщиной, плотно пригнанные друг к другу. Над воротами, сколоченными из толстых досок и окованными железом, темнела сторожевая башня. Дымы из труб над крышами домов говорили о тепле и сытости – о том, чего он лишился.

На воротах его встретила угрюмая стража. Двое дюжих дружинников, закутанных в бараньи тулупы, скрестили перед ним копья.

– Куда путь держишь, бродяга? – лениво пробасил один из них, смерив его презрительным взглядом с ног до головы.

Всеслав склонил голову, стараясь выглядеть как можно более жалким, и прохрипел историю, которую всю дорогу твердил про себя:

– Рогволд я… из-под Черного Бора. Половцы набежали… деревню сожгли, всех порубили. Я в лесу был, зверя путал… так и спасся. Ищу, где к делу приткнуться. Любую работу возьму, за миску похлебки и крышу над головой.

Его легенда была достаточно жалкой и, увы, достаточно правдивой для этих земель, чтобы в нее поверить. Воины переглянулись.

– Еще один горемыка, – сплюнул второй. – Ладно. Оружие есть?

Всеслав показал нож, подаренный Доброгнезом. Дружинник отобрал его, повертел в руках.

– Добрый клинок для бродяги, – с подозрением хмыкнул он, но вернул оружие. – Пошли. Войт решит, что с тобой делать.

Его грубо обыскали, но кольцо, спрятанное за подкладкой, не нашли. Толкнув в спину, его повели через двор. Городище жило своей обычной жизнью. Кузнец бил молотом по наковальне, женщины таскали воду от колодца, пахло свежеиспеченным хлебом. Для Всеслава все это было как мираж из прошлой жизни, болезненный и недостижимый.

Войт, управляющий городища, оказался седым, кряжистым мужиком с перебитым носом и цепким, тяжелым взглядом. Он сидел в небольшой, пропахшей потом и дешевым табаком караулке у ворот.

– Руки покажи.

Всеслав протянул ладони. Мозоли, которые еще не сошли после многолетних упражнений с мечом и луком, могли сойти и за следы тяжелой крестьянской или охотничьей работы. Войт кивнул.

– На дружинника не похож. Кость широкая, но закорки худые. Голодаешь, видать. Ладно, – решил он. – Псарня у нас не чищена который день, старый Михей хворает. Пойдешь ему в помощь. Если Михей скажет, что ты не ленив и не вороват, может, и другую работу дадим. Место твое – в общей казарме, у задней стены, со всяким пришлым сбродом. Давай, ступай.

"Собачья служба для собачьей жизни", – с горечью подумал Всеслав, направляясь туда, куда указал войт.

Общая казарма оказалась длинным, темным и вонючим бараком. Густой воздух был пропитан запахом немытых тел, прелой соломы и дешевой браги. Вдоль стен тянулись широкие нары, на которых спали, играли в кости или просто мрачно пялились в потолок такие же, как он – безродные наемники, охотники, беглые холопы и просто бродяги, прибившиеся к боярской заставе в поисках крова и хлеба. Это было дно. Социальная выгребная яма, куда стекалось все, что не нашло себе места в обычной жизни. И он был теперь одним из них.

Его появление никто не заметил. Он молча прошел в самый дальний, темный угол и бросил свою котомку на охапку грязной соломы, которая должна была служить ему постелью. Здесь никто не спрашивал, кто ты и откуда. У каждого была своя история, и чаще всего – лживая.

Он заставил себя подавить рвущуюся наружу брезгливость и гордыню. Теперь это его мир. Его нора. И отсюда он начнет свою охоту. Он лег на солому, накрылся плащом и закрыл глаза, притворяясь спящим. На самом деле он слушал.

Казарма гудела, как растревоженный улей. Пьяная болтовня, ругань, хвастливые рассказы о прошлых драках и бабах. Именно здесь, в этом грязном шуме, можно было услышать то, о чем боялись говорить в гриднице. И Всеслав услышал. За соседним столом, где трое наемников-ветеранов глушили брагу, разговор зашел о недавних событиях.

– Слыхали, Ратибора, соседа нашего, вырезали? – пробасил один.

– Слыхали, как не слыхать, – отозвался другой. – Говорят, Олег-князь постарался. Лютует, черт.

– Олег, как же, – усмехнулся третий, самый старый и щербатый. – Враки все это. Любому дураку понятно, кому это на руку. Наша-то хозяйка, Рогнеда, давно на Ратиборовы леса глаз положила. Я сам видел, как наши межевые столбы за старую границу переносили, еще неделю назад. Тихой сапой… А тут такой подарок. Сбыслав-боярин сразу к Ярополку гонцов послал. Клянется в верности, кричит, что отомстит за соседа… Услужливый какой, а?

Всеслав замер, превратившись в слух.

– Тихо ты, Микула, язык твой длинный до плахи доведет, – шикнул на него первый.

– А что я такого сказал? – не унимался щербатый Микула. – Старый-то Сбыслав ничего и не знает, поди. Он только мед глушить горазд. А вот дочка его… у нее хватка железная. С самим дьяволом сделку заключит, если ей то выгодно будет. Небось, уже прикидывает, как осиротевшие земли к рукам прибрать.

Он лежал на соломе, и ледяной холод ненависти смешивался с уколом чего-то похожего на страх. Он пришел искать ляшских наемников. А нашел гнездо местных стервятников, которые уже кружили над трупом его рода, готовясь урвать свой кусок. Его путь оказался куда сложнее, чем он думал.

Глава 11. Полоцк. Князь лесных демонов

Далеко на северо-западе, там, где Русь увязала в топких болотах и непролазных лесных чащах, соприкасаясь с землями диких, не знающих ни креста, ни закона племен, сидел на своем столе князь Глеб Полоцкий. Он был из рода Рюриковичей, но кровь его, казалось, была гуще и темнее, чем у братьев. Амбиции в нем кипели, как смола в котле, а жестокость была такой же естественной, как дыхание.

Глеб презирал осторожность. Он видел, как его братья и дядья плетут интриги, заключают союзы, женятся на византийских царевнах и перешептываются с боярами. Он считал это слабостью. Настоящая власть, по его мнению, рождалась не из договоров, а из страха, который идет впереди войска.

Но собственная дружина и полоцкие бояре казались ему слишком медлительными, слишком "русскими" в своей степенности. Они вечно говорили о чести, об обычаях, о том, что пленных нельзя резать, а захваченные села нельзя жечь дотла. Это бесило его. Ему нужен был инструмент, лишенный сомнений. Ему нужна была стая волков, а не свора дворовых псов.

И он нашел их. За рекой, в глухих лесах, жили те, кого русичи звали просто "нерусью" – ятвяги и литва. Это были лесные племена, дикие, свирепые и голодные. Язычники, чьи боги требовали кровавых жертв, а единственным законом была сила.

Союз с ними Глеб заключал не в светлой гриднице своего терема, а там, где они чувствовали себя хозяевами – в темной еловой чаще, у древнего капища, сложенного из замшелых валунов. Воздух здесь был тяжелым, пах прелью, кровью и дымом священных костров.

Вожди ятвягов – коренастые, широколицые мужи с длинными, спутанными волосами и татуировками на руках – смотрели на русского князя без всякого почтения. Они смотрели на него, как на покупателя на торгу. Рядом стояли предводители литвы, более высокие и молчаливые, с глазами цвета замерзшего озера.

– Мы дадим тебе три сотни топоров, княже, – сказал главный ятвяжский вождь, чье имя звучало, как рык зверя, – Жмодь. – Наши воины не знают страха. Куда ты их поведешь? Где добыча?

– Добыча богата, – ответил Глеб, стараясь говорить на их простом, грубом наречии. – Мы пойдем на юг. На Туров. Там сидят мои двоюродные братья, слабые и сонные. Их села полны скота, а амбары – зерна. Их женщины белы, а серебро в церквях не считано.

На лицах вождей отразилась жадность. Это был понятный им язык.

Ритуал скрепления союза был мрачным и первобытным. Жрец, старый, как сам лес, с лицом, похожим на высохший гриб, приволок молодого козла и одним движением ножа вскрыл ему горло. Горячая кровь хлынула в подставленную деревянную чашу.

– Клянитесь! – прохрипел жрец.

Глеб первым опустил в чашу кончик своего меча. Кровь налипла на сталь. Затем свои топоры и копья в чашу окунули вожди.

– Клянемся, – пророкотали они. – Пока в твоих мешках есть серебро, а в селах твоих врагов – добыча, наши топоры – твои топоры.

– А мои враги – ваши враги, – закончил Глеб.

Он видел в них лишь инструмент. Грубую, необузданную силу, которую он направит на своих врагов. Он не понимал или не хотел понимать, что они видят в нем. А они видели лишь проводника. Того, кто знает тропы к богатым селам. Того, кто откроет им ворота в сытый, но слабый мир. Их общая ненависть к соседям скрепила этот союз. Хрупкий, как тонкий лед, и опасный, как загнанный в угол зверь.

Когда Глеб со своей дружиной возвращался в Полоцк, его старый воевода, Рагнар, ехавший рядом, покачал головой.

– Ты привел в дом лесных демонов, княже, – проворчал он. – Они сожрут твоих врагов. А когда враги кончатся, они сожрут и тебя.

– Молчи, старик, – рассмеялся Глеб. – Демонов нужно просто хорошо кормить. А еды на Руси хватит на всех.

Он был уверен, что держит стаю волков на цепи. Он не замечал, что цепь эта была сделана из золота и крови, и она могла порваться в любой момент.

Глава 12. Полоцк. Набег

Первый удар объединенное войско Глеба нанесло через неделю, на рассвете. Они не шли, подобно русским дружинам, широким трактом, объявляя о своем приходе. Они просочились через болота и чащи, ведомые своими новыми союзниками, и обрушились на пограничную заставу Туровского княжества с той стороны, откуда не ждали.

Застава была небольшой – два десятка гридней, сонный гарнизон, уверенный в своей безопасности. Их разбудил не боевой рог, а предсмертный крик часового и дикий, многоголосый вой, от которого, казалось, стынет кровь в жилах.

Ятвяги и литва не атаковали строем. Они неслись на частокол бесформенной, вопящей толпой, и в их натиске было что-то звериное, первобытное. Они лезли на стены, как одержимые, цепляясь за бревна, подсаживая друг друга, не обращая внимания на потери.

Гарнизон заставы отбивался отчаянно. Они привыкли сражаться с такими же, как они, дружинниками. Они знали, что такое бой "щит к щиту". Но они не были готовы к этому безумию. Лесные воины лезли из-под земли, из каждого куста. Если одного сбрасывали со стены, на его место тут же карабкались трое других.

Короткий, жестокий бой закончился быстро. Частокол был взят. Тех немногих защитников, что уцелели, растерзали на месте. Никто не просил пощады. Никто не предлагал выкуп. Это была не война. Это была бойня.

Князь Глеб со своей дружиной подошел, когда все было уже кончено. Он наблюдал за боем с холма, и зрелище наполняло его гордостью. Вот она – настоящая, несокрушимая сила! Ярость, не скованная правилами и честью.

– Учитесь, русичи, – бросил он своим воеводам. – Вот как нужно воевать.

Но когда они вошли в погост – большое, зажиточное село, что ютилось под защитой заставы, – даже самые закаленные гридни Глеба помрачнели. Зрелище было чудовищным.

То, что творили ятвяги, было не грабежом. Это было истребление. Они врывались в дома, убивая всех подряд – стариков, женщин, детей. Из горящих изб доносились душераздирающие крики. Они не искали серебро или меха. Они убивали ради самого убийства. Тащили скот, протыкая коров копьями, чтобы посмотреть, как те ревут. Тащили перепуганных девок не в свои шатры, а прямо на площадь, и там, на глазах у всех, насиловали и убивали, сопровождая это диким, гортанным хохотом.

– Княже… – подошел к Глебу его старый воевода Рагнар. Лицо его, обычно суровое, было бледным. – Это… это не по-людски. Они не воины. Они звери. Их нужно остановить.

Глеб посмотрел на воеводу с презрением.

– Они делают грязную работу, Рагнар. Страх – наше лучшее оружие. Пусть весть о том, что случилось здесь, летит впереди нас. Пусть мои двоюродные братья в Турове трясутся в своих теремах.

– Они добились своего, княже. Они не трясутся. Они собирают рать, – возразил Рагнар. – Мои разведчики донесли. Изяслав и Вячеслав объединили дружины. Они идут сюда.

– Пусть идут! – рассмеялся Глеб. – Пусть приведут всех своих людей и лягут здесь костьми! У меня есть мои лесные демоны!

Он был опьянен. Опьянен легкой победой, кровью и чувством вседозволенности. Он стоял посреди дымящихся руин, слушал крики умирающих и упивался своим могуществом.

А его русские дружинники молча смотрели на бесчинства своих новых союзников. Они видели, как один из ятвягов, хохоча, подбросил в воздух младенца и поймал его на острие копья. В глазах воинов Глеба, привыкших к жестокости войны, но не к такому безумию, отражались ужас и отвращение. И они смотрели не только на дикарей. Они смотрели на своего князя, который все это позволил. И трещина, едва наметившаяся в Полоцке, здесь, на кровавом пепелище туровского погоста, превратилась в глубокую пропасть. Пропасть между князем и его народом.

Глава 13. Полоцк. Трещина в союзе

Вечером того же дня, когда дым над руинами погоста еще не развеялся, состоялся дележ добычи. Это действо было почти таким же уродливым, как и сам набег. Воины стащили все, что не сгорело, в одну огромную кучу: мешки с зерном, домашнюю утварь, оружие павших защитников, снятые с убитых женщин простенькие украшения.