Сердце под серебром

Ратибор поморщился. Она шла прощаться с ним или красоваться?

– Сокол мой ясный, – запела она, подходя не к Ратибору, а к Путяте (хотя уезжал Ратибор). – Опечалился ты, вижу, что друг уезжает.

Она повернулась к Ратибору, слегка поклонившись. Глаза ее были холодны как льдинки, хотя губы улыбались.

– Доброго пути тебе, Ратибор. Возвращайся с победой.

– Постараюсь, – буркнул он.

– А ты, муж мой любимый, – она снова обратилась к Путяте, разворачивая сверток. – Раз уж велели тебе по ночам город стеречь, так хоть не мерзни. Ветра нынче злые с Днепра дуют.

В ее руках вспыхнуло темно-красное, как густая кровь, корзно (плащ). Шерсть была плотной, дорогой, заморской.

– Вот, сшила тебе. Сама вышивала.

Путята разинул рот от восхищения.

– Эка красота! Царский подарок, Милолика!

Он позволил накинуть на себя тяжелую ткань. Плащ был великолепен, но слишком ярок. В таком на стене не спрячешься – за версту видно будет факелом в ночи.

Милолика застегнула плащ у него на плече.

– И застежка особая, – проворковала она, касаясь пальцами металла.

Ратибор присмотрелся. Это была не обычная круглая фибула. Это была массивная серебряная брошь в виде свернувшейся змеи, кусающей свой хвост. Тонкая ювелирная работа, явно не киевская, а откуда-то с Восхода.

– Носи, не снимай, – шепнула она, поглаживая серебряную змею. – Пусть все видят, какой у меня муж статный. Чтобы издалека признавали.

Ратибор почувствовал укол тревоги. «Чтоб издалека признавали». Зачем дозорному быть заметным? Это же глупость. Но Путята сиял как медный таз, гордый заботой жены.