Ходячие города. Том 1. Механическое сердце

Распределяют пайку на троих: Гусаку достаётся меньше – нож отобрали, пайка урезана. Люся вздыхает, проверяет свой фильтр, снимает тряпку с шеи – вытирает пот, потом медленно поворачивается к выходу. Лекс подбирает детали, чувствует, как ладони снова потеют – не от страха, а от злости и постоянного напряжения. Каждая смена – будто экзамен на выживание среди своих же.

Он выходит из отсека, слышит скрип ржавчины под сапогами, взгляд цепляется за выцветшую надпись на стене: “Здесь живы – пока нужны”. В этот момент понимает: возвращение домой, здесь, на “Востоке”, всегда начинается с подозрений, дележки и ругани, где за каждым шагом следят, а чужая потеря становится твоей проблемой.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, ремонтная мастерская, нижний ярус, блок 3-В

Время суток:утро

Ремонтная мастерская внизу напоминает склеп, набитый железом. Тут всегда сумрачно – пара синих ламп трещит под потолком, их свет отражается от луж машинного масла. Пол усеян обломками фильтров, кусками ржавых труб, лоскутами изоленты. По стенам – старые плакаты о “героизме труда”, под ними – доска с пометками о погибших, имена давно затёрты, а свежие добавляют мелом после каждого рейда.

Лекс в одиночку сидит за верстаком. Перед ним – полураскрученный насос, шестерёнки, прокладки, грязный набор инструментов, отвёртка с разлохмаченной рукояткой. Руки работают машинально: одна держит железку, другая – ключ, в кармане комбинезона жмётся свёрнутый бинт на случай свежей раны.

В голове клубится усталость, будто вязкая гарь. Каждый новый ремонт похож на бесконечный марафон: латать то, что не должны были бы чинить вручную, сыпать песок в прореху, знать – эта штука может спасти десяток жизней, а может сдохнуть посреди смены, утащив за собой “бригаду”.

Он оглядывается – рядом, через низкий стол, возится Гусак, пытается починить старый сварочник, губы сжаты, на лбу пот. Люся сидит напротив, очищает фильтр, взгляд тёмный, в глазах отражается свет лампы и что-то ещё – тревога, недосказанность.

– Всё разваливается, – сквозь зубы бросает Гусак, не глядя на Лекса.

– В прошлом рейде сдох насос – трое на фильтрах чуть не отравились, а Митька вообще не вышел, – тихо, будто не себе, говорит Люся.

Пауза. Звук металла по металлу, где-то падает отвёртка, отзывается звонким эхо. Лекс стирает пот со лба, пробует что-то затянуть – резьба срывается, снова злость кипит.

Внутри все смешалось: злость на вечную грязь, усталость от бесконечных ремонтов, страх того, что завтра или через час опять придётся идти туда, где, возможно, “спишут”. Перед глазами – как вспышки: изношенная ладонь отца, когда тот ещё учил работать с насосом; лицо Митьки, который не вернулся; как после рейда списывают вещи на склад, не глядя на фамилию.

– Может, и не стоило лезть в тот рейд, – вдруг бросает Люся, голос у неё дрожит, но она упряма, не смотрит ни на кого.

– А что, кто-то спрашивал? – Гусак вскидывает голову, оглядывает остальных. – Или тебе дали выбор, когда ты сюда пришла?

Лекс не отвечает сразу. Пальцы уже в крови – маленький порез, но не замечает. Слышит, как скрипит пол, кто-то за стеной двигает стеллаж. Тишина внутри – тяжёлая, вязкая.

– Вылазить надо. Хоть как. Если не мы – сдохнут остальные, – выдавливает он, но сам не верит.

– А если мы? – Люся шепчет, глаза впиваются в него, будто хочет докопаться до самой сути.

Словно бы на минуту всё затихает, слышно только, как воняет расплавленным пластиком и кто-то вдалеке стучит по батарее. В этот момент Лекс вдруг ловит себя на том, что устал бояться. Хочется выть, но можно только работать.

– А если мы… – повторяет он, – тогда новые придут. Так всегда.

В мастерской повисает тяжёлое молчание. Каждый занят своим, но мысли крутятся вокруг одной истины: здесь, в “Востоке”, никто не уверен, вернётся ли домой завтра. Всё, что у них есть – это ржавое железо, друг друга, и вечный вопрос: “А стоит ли вообще вылазить?”

Ответа никто не даст. Только ремонт и работа до последнего вздоха.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, ремонтная мастерская, секция хранения деталей

Время суток:утро, к концу смены

В мастерской после долгой смены стоит полумрак, будто свет опасается проникать глубже железа. Стеллажи с деталями – хаос железа и памяти: на одной полке – ряды прокладок, обмотанные проволокой, на другой – сваленные вперемешку болты, старые гайки, куски сетки, засохший фильтр в масляных пятнах. Где-то в углу кто-то давно приладил раскладушку и забыл, что она вообще когда-то была чистой.

Лекс обходит полки, сдерживая раздражение – детали опять не хватает, маркировка стерлась, поиск превращается в лотерею. Его руки сами по себе двигаются привычно: пальцы идут вдоль контейнеров, проверяют крышки, нащупывают выемки и прорези. Воздух плотный, электрический – от пыли в носу першит, каждый вдох будто по стеклу.

Он открывает очередной контейнер – думает найти мелкие шайбы, а вместо этого видит в самом углу свернутый клочок бумаги, такой белый, что режет глаз среди грязи. Бумага не местная: гладкая, без пятен масла, на ней жирно выведены строчки – буквы и цифры в два ряда, ровно, с чётким нажимом, как будто писали не в спешке, а с умыслом. Вместо подписи – неразборчивая закорючка, будто ветка дерева или сломанный коготь.

На миг всё внутри замирает. Лекс осторожно поддевает бумажку, будто может уколоться, потом разворачивает, скользит взглядом по знакам. Это не просто записка, а шифр – код для своих или ловушка для дурака? Мысли гонят: может, это очередная “игра” подполья, может, контроль со стороны охраны, может, чей-то безобидный тест… но город слишком давно не верит в совпадения.

В этот момент из-за стеллажа появляется Гусак, тяжело опускает на пол коробку с болтами, пыхтит и тут же замечает Лекса:

– О, что там у тебя? Тайные любовные письма, Крымов? – подначка в голосе усталая, но ехидная, для других, не для себя.

– Ага, конечно, – Лекс бросает фразу, даже не повернувшись полностью. – Мечтаю получить записку от снабженца: “Приходи, забирай свои прокладки…”

Серёга, что копается в другом углу, вскидывает голову:

– Да ладно тебе, Гусак, у Крымова всё письма по делу: где что сломалось, где кто не вернулся.

Люся сдержанно усмехается, не поднимая головы, протирает фильтр куском тряпки. – Всё не по любви, только по смене…

Лекс сжимает бумажку в кулаке, сердце будто делает лишний оборот. За спиной сползает волна тревоги: что если кто-то увидел? Охрана последнее время лезет во все ниши, нюхает каждую тряпку. А если это приманка, кто тогда следующий? Он опускает руку, прячет клочок в потайной карман, где обычно таскает запасную отвертку.

Мастерская будто сжимается: вокруг привычный грохот инструментов, глухой стук, редкая ругань, запах раскалённого металла и старого жмыха. Но внутри у Лекса пульсирует странное чувство: не страх даже, а азарт пополам с опаской. Кто бы ни оставил записку, этот кто-то рискует не меньше. Может, именно сейчас за ним наблюдают через щель между полками, может, уже строят догадки – зачем технарю вдруг понадобился чужой шифр?

Он делает вид, что увлечён поиском деталей, хмурится, ругает себя за невнимательность, а в голове уже крутит варианты: кто мог оставить, зачем, как разгадать? Мелькает мысль о ночной вылазке – о девчонке из завала, о странных метках. Всё в этом городе связано, даже если кажется случайным.

– Эй, ты что там застыл? – Люся замечает заминку, с подозрением смотрит на Лекса. – Опять фильтр вспоминаешь или опять затеял свой ремонт не по регламенту?

Он качает головой, вытирает руки тряпкой, прячет в ладони тёплый, помятый клочок.

– Всё нормально. Просто надо кое-что доделать до конца смены.

Гусак подмигивает, но не лезет дальше. Каждый в “Востоке” знает: если кто-то что-то скрывает – лучше не совать нос, если хочешь дожить до вечера.

Внутри у Лекса жгучий зуд – он обязательно разберёт шифр. В этом городе нельзя доверять никому, но и нельзя игнорировать такие знаки: за шифром всегда тянется чей-то след, и если ты его не найдёшь – найдут тебя.

Он снова погружается в рутину, но каждая минута становится длиннее. Теперь город кажется ещё более тесным, а воздух – тяжелее. Тайны, как и железо здесь, всегда ржавеют медленно, но верно, если вовремя не заняться их разгадыванием.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, раздевалка и душевая техсектора

Время суток:день, сразу после смены

В раздевалке, вырубленной из стального каркаса, пахнет так, будто в ней спали сто человек и ни один не знал, что такое свежая вода. На стенах – клепаные крючки, с которых свисают потные куртки и скомканные штаны. Пол устлан грязными тряпками, кое-где между сапогами валяются резиновые перчатки с вытертыми пальцами и засохшей мазутой.

Гусак, первым вбежавший после смены, хватает из-под скамейки серую майку, скомканную в узел, быстро прячет её в рюкзак – слишком грязная, чтобы сдавать на общий склад. Лекс следом тянет молнию на комбинезоне, с трудом стягивает липкую одежду – ткань буквально прилипла к телу, подмышками выступили мутные разводы, руки пахнут металлом и потом.

– Ты хоть раз стирал это? – фыркает Люся, меняя куртку на старую рубашку, которую перебросила через плечо.

– А ты попробуй найти в этом аду чистое что-то, кроме воздуха, – огрызается Гусак, пряча взгляд.

– Воздуха? – встревает Серёга, садится на край лавки, тяжело дышит, зажимая в руках свежий бинт. – В этом “воздухе” ноги сами в себя прячутся.

У двери к душевой очередь: здесь никто не раздевается до конца – стесняться нечего, всё давно видели друг друга и грязными, и окровавленными, и дрожащими от холода.За дверью – скрипящий трубопровод, и единственная радость смены: тонкая, почти прозрачная струя конденсата, стекающая по стене в старую алюминиевую миску.

– Опять только капли? – спрашивает Люся, наматывая на ладонь тряпку, которую таскает смену за сменой.

– Лучше, чем ничего, – мрачно отвечает Лекс, берёт очередной клочок ткани, вытирает грудь, шею, спину – холод от воды бодрит, но не моет. Пятна остаются, но пыль и мазут хоть немного смываются.

Гусак уже спорит с Серёгой – тот обвиняет его в воровстве чистых штанов, хотя на самом деле все давно уже ходят в том, что осталось ещё от прежних рейдов.

– Если я найду, что ты опять унёс мой комплект, башку отверну, – рычит Серёга, не столько злясь, сколько защищая свои остатки имущества.

– Ты сначала найди, – ухмыляется Гусак, – потом поговорим.

Люся закатывает глаза:

– Все тут, как бродяги, рвём вещи до последней нитки, а спорим за тряпки, будто за золото.

Лекс, вытираясь, слышит урчание в животе – не только у него, у всех. Голос Люси приобретает глухую нотку:

– Сегодня обед урезали. Снова? Говорят, жмыха на всех не хватит, так что кому достанется пайка, тому и спасибо.

Серёга хмурится, вглядываясь в свою тряпку, которую мыл в конденсате:

– Если ещё раз урежут, буду сам ходить к элите просить их кашу. Пусть посмотрят, как живём.

– Ага, пустят тебя, – криво улыбается Гусак, прячет носки за спину.

В раздевалке звучит короткий смех – не от радости, а чтобы не разругаться окончательно. В этой тесноте, где каждый знает, как пахнет твоя кожа и как быстро заканчивается вода, ссоры всегда рядом. Впрочем, нет сил спорить всерьёз: усталость сильнее злости, а голод заглушает гордость.

Лекс смотрит в миску с мутной водой, вытирает лицо, дышит медленно. Он думает о том, что такой быт – это уже не наказание, а привычка. Здесь все чужие, но каждый остаётся – потому что иначе не выжить.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, импровизированная столовая для смены

Время суток:вечер

Вечером столовая внизу превращается в настоящее убежище для технарей – не от опасности, а от постоянной усталости и мелкой злобы на мир. В помещении пахнет кашей, старым хлебом и чайной заваркой, которой хватает разве что покрасить воду. В углу пыхтит самодельный котёл: его сварили лет десять назад, и с тех пор он держится только на проволоке и привычке не ломаться в самый важный момент.

Лекс первым усаживается за длинную металлическую лавку, достаёт остатки пайка: половина сухаря, ложка холодной жмыховой каши, ещё один крошечный кусочек солёной рыбы – весь сегодняшний “ужин”. Следом подтягивается Гусак, устраивается рядом, сдвигает к себе миску, тут же накрывает ладонью:

– Не смотри так, сам заработал, – хмурится он, но глаза блестят, словно издевается.

Люся садится напротив, бросает на стол чашку с мутной водой, которую величают “чаем”. Серёга не задерживается, заходит последним, плотно прижимает к себе кусок хлеба, будто боится, что кто-то отнимет.

– Так, какие у нас сегодня новости? – Лекс начинает, ковыряя ложкой кашу.

– Насос опять сдох, – ворчит Люся, – если завтра не заменим патрубок, вся секция зальёт мазутом.

– Это ещё что! – влезает Гусак. – В третьем отсеке снова трещит фильтр. Я сказал начальству, а они – “ждите, когда совсем отвалится”.

– Зато выдохлись только мы, – хмыкает Серёга, – остальным и дела нет.

Слово за слово, обсуждение перерастает в перебранку. Гусак повышает голос, Лекса перебивает Люся, Серёга ворчит о чём-то своём, каждый защищает свою зону и привычки: кто как чинит, кто где находит детали, у кого очередной раз что-то “спёрли” из личных запасов.

– Кто стырил мой гаечный ключ?! – вдруг выпаливает Гусак, хлопая по карманам.

– Может, он сам ушёл, устал уже на тебя работать, – шутит Люся, и по столу катится редкий смех.

В этот момент Лекс замечает: Серёга аккуратно, стараясь не шуметь, наливает себе в кружку чуть больше чая, чем другим. Гусак замечает, тянется за чайником:

– А ну, верни, жмот! Тут на всех!

– Да бери, только не подавись, – бурчит Серёга, но кружку сдаёт.

На мгновение напряжение уходит, разговоры переходят в обмен шутками. Люся рассказывает свежий анекдот про начальство и дырявый фильтр, Гусак кривляется, пародируя инженера-куратора, который всегда повторяет “Ваше дело – выживать”. Лекс ловит себя на мысли, что такие минуты здесь – как передышка среди каторжной рутины: пусть завтра опять авария, пусть пайка станет меньше, но хотя бы сейчас они могут посмеяться, пусть даже над чаем и хлебом, разделённым на всех.

Вечер скользит к ночи, столовая пустеет. Каждый уходит по своим койкам – сытыми не становятся, но становятся чуть ближе друг к другу. За окном скребётся железный ветер, а внутри, под гулом моторов, держится слабое, упрямое тепло человеческого разговора.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, технический коридор, скрытый переход между мастерскими и топливным складом

Время суток:ночь

Технические коридоры ночью кажутся совсем другими: по стенам гуляют тусклые пятна света, за каждым поворотом – чёрные разломы тени, в которых исчезают и люди, и голоса. Лекс идёт быстро, почти не оглядывается, держит руки в карманах. Под комбинезоном – потайной карман, а в нём – свернутая вчетверо зашифрованная записка. Сердце стучит не громко, но навязчиво, будто отбивает код тревоги.

Переход – узкий, старый, насквозь пропитанный сыростью и машинным запахом. В дальнем конце – дверь, которую редко кто использует. На металлической ручке – старая метка, тёмная полоска, едва различимая на ржавчине. Связной уже ждёт: невысокий, в серой куртке, капюшон натянут до глаз. Оглядевшись, Лекс кивает – мол, всё тихо.

Он протягивает листок, едва заметно, будто просто поправляет перчатку. Связной не смотрит в глаза, берет записку, тут же прячет во внутренний карман, наклоняется, будто завязывает ботинок.

– Ты слишком заметен, Крымов, – шепчет быстро, не оборачиваясь. Голос его низкий, будто говорит из-под земли. – В следующий раз, если пронюхают… сгноят так, что даже матери не покажут.

Слова режут острее лезвия. Лекс чувствует, как в животе стынет, но не сдвигается с места.

– Я понял, – тихо отвечает, пытаясь удержать голос ровным. – Мне не для себя, мне – для смены. Мы все тут под колпаком.

Связной выпрямляется, кивает чуть заметно – больше не разговаривает, исчезает в коридоре так, как только умеют люди подполья: за пару шагов, растворившись среди труб и теней.

Оставшись один, Лекс медленно выдыхает. В груди дрожит злость, стыд, и всё же – решимость. Страшно не то, что могут сгноить, а то, что каждый день живёшь будто под прицелом, а за твоей спиной всегда чей-то глаз, чей-то донос.

Он не торопится возвращаться, слушает тишину. Где-то позади вздрагивают трубы, кто-то наверху двигает тяжелую бочку, скребутся крысы или люди – сейчас, ночью, не поймёшь. Лекс впервые за долгое время чётко ощущает, что за ним наблюдают: не только охрана, но и те, кому он не друг, даже если вместе выживать. Каждый шаг – как вора в собственном доме.

В этот момент он решает: будет идти до конца, даже если дорога оборвётся раньше. Здесь иначе нельзя – или ты живёшь как винтик, или пробуешь что-то изменить, даже если за это платишь слишком дорого.