Человек за бортом

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

© Цой С., 2025

© Оформление. ООО «МИФ», 2025

* * *

Светлой памяти дяди Коли

Дорогой читатель!

У вас в руках – вымышленная история. Прямые или косвенные пересечения с реальными людьми, местами, событиями и организациями в ней случайны. Автор использует прошлое как пространство для размышления, не имеет цели обидеть кого-либо или задеть чьи-либо чувства, посягнуть на чьи-либо честь и достоинство и распространить недостоверные сведения и советует воспринимать все написанное исключительно как его фантазию.

1

Софи Мельес

История мира – это история борьбы между тайными обществами. В ее эпицентре мне случилось оказаться в последний февральский день 1900 года, на форуме журналистов всех секретных организаций Парижа.

Форум этот проходил в самом центре города, между башней Эйфеля и дворцом Трокадеро, в построенном ко Всемирной выставке павильоне, и для горожан выглядел как обычный деловой банкет. Именно так писали о нем газеты – размыто, без деталей. Банкет и банкет – какая разница, кто и где собрался поесть, выпить и поговорить о делах? Только потом выяснилось, что многие из участников этого банкета стояли непосредственно у штурвалов тех или иных влиятельных периодических изданий, а потому сами решали, на какую информацию проливать свет. Но знающие люди умели читать между строк и обратили внимание, что павильон, в котором проводился банкет, назывался «Око». Как сказал Элиот, важно не что, а где.

«Вспомни-ка, чьим символом является глаз, дорогая Софи», – корила я себя, облачаясь перед выходом в синий костюм-тройку. Тайна всегда на поверхности, там ее проще всего спрятать! Однако на форум меня сопровождал отнюдь не кто-то из вольных каменщиков. Моим спутником был Элиот Рэй Ричмонд, представитель другого старинного и менее известного тайного общества – Лиги Компаса. Его, одетого в строгий костюм из темно-синей шерсти, выделяли не убранные в лаконичную прическу длинные волосы и не дорогие украшения, а величественная осанка, небрежное спокойствие и рассудительный взгляд. В нем чувствовались магия и царственность. Я видела, как участники других обществ, на вид наши ровесники, склоняли перед ним голову с почтением и даже с чем-то похожим на страх. «Это он…» – перешептывались в толпе, когда мы проходили мимо.

Со мной же Элиот был весьма любезен: шутил, прикрывал бокалом улыбку, когда я смущала его комплиментами или сравнивала шляпу незнакомца рядом с перевернутой туфлей. Объяснял, что это не просто шляпа, а символ, но какой, мне лучше не знать. Казалось, он был в курсе всего. Каждый свой рассказ он начинал словами вроде:

– Софи, на сорок пять градусов, видите?

До начала официальной части он успел переговорить со многими, хотя чаще просто обменивался многозначительными улыбками и учтивыми наклонами головы. Мы обошли зал-ротонду по кругу несколько раз, развлекаясь выискиванием неких особых знаков в резьбе и лепнине колонн и портиков, украшенных статуями богов и богинь. Даже успели затеять игру «Кто это из пантеона?».

– Тяжелый вопрос… Я думаю, это Аполлон.

– Уверены?

– Ну да. Похож. Кажется, – замялась я.

Элиот оглядел благородную фигуру в струящемся одеянии и задумчиво помолчал.

– Боюсь, что это Артемида, – пробормотал он.

– А, да? – протянула я. – Знаете, эти древние греки все на одно лицо.

Элиот прыснул со смеху и уронил «Да-да», а я прикрыла глаза, сгорая от стыда. Благо время уже близилось к семи, и, точно в театре, прозвенел звонок. Звон шел из череды ложных окон над колоннами. Потом он сменился звуками оркестра. Играли начало «Волшебной флейты» Моцарта.

– Это особая композиция. Почти гимн, – наклонившись ко мне, объяснил Элиот.

Люди вокруг с благоговением поднимали головы к куполу. Звуки так и лились по его полусферическому своду, а сам он, расписанный золотыми созвездиями по темно-синему, парил в вышине, как небо.

Публика в строгих костюмах стекалась в центр зала, ровно под отверстие в форме круга в вершине купола. Стало тесно, но Элиота, а с ним и меня, будто окружала невидимая стена: нас не толкали. Внезапно совсем рядом оказался незнакомец – ростом чуть выше меня, смуглый, со шрамами возле носа и левого уха. Он опирался на черный зонт-трость. На лацкане траурного сюртука тревожным пятном светилась чуть увядшая белая лилия.

– Мое почтение, мсье Ричмонд. Я Алекси Левант, инспектор Восьмого штаба. Не подскажете ли, как мне найти Валентина Гранта, вашего друга?

Элиот спокойно ответил, что Валентина здесь нет. Левант поклонился – ниже, чем требовал этикет, и из сердцевины белой лилии в его петлице сорвалась капля черной маслянистой жидкости, запачкав носок туфли Элиота. «Это слезы скорби», – пробормотал инспектор вместо извинений, а затем приподнял котелок и направился к главному порталу. Я же не могла оторвать взгляда от черной кляксы на полу.

– Вот досада, – бормотал Элиот, пытаясь при помощи носового платка стереть пятно с золотистой оковки туфли.

– Элиот, а лилия и зонт – тоже какие-то символы?.. – поинтересовалась я.

Наши взгляды обратились к порталу. Темная фигура Леванта мелькнула под аркой. Он остановился, поднял зонт и медленно его раскрыл. И тут же над головами собравшихся что-то оглушительно взорвалось.

Воздух наполнился дымом и пылью. Послышались крики. Дым проник в легкие, я начала задыхаться. Под каблуками хрустело стекло. Рядом грохнуло, я испуганно вскрикнула, но тут же увидела, что это просто Элиот опрокинул стол. Он пригнулся за столешницей и потянул меня к себе, жестом приказывая прятаться, а затем схватился за плечо и зажмурился.

Клубы дыма осели, и стало видно, что в центре зала, в хаосе опрокинутых столов и раскрошенной лепнины, стоят два вооруженных человека в черных масках. Один из них посмотрел прямо на меня, и я в страхе прижалась к Элиоту. Он слегка коснулся моей руки холодными пальцами:

– Софи, нужно уходить.

Мы поползли, прикрываясь столом, как щитом. Вокруг испуганно метались гости. Они стремились к выходу, скользили на разлитых маслах и соусах, падали. Крики терзали слух. Я боялась, что на нас наступят или что-то уронят. Вдруг Элиот подхватил меня чуть выше локтя, а потом за талию – и поднял.

– Софи, держитесь!

Мы ринулись к открытому порталу. Несколько раз Элиот уводил меня то вправо, то влево, придерживая за талию, будто боялся, что меня унесет толпой. Добравшись до портика, мы укрылись за гранитными колоннами. Сквозняк остудил нас. Лестницу заполонил бегущий народ, гвалт стоял, как на базаре. Под ногами валялись драгоценности, сброшенные туфли, украшенные цветами шляпки. И вдруг над всеми нами – бах! Раздался выстрел.

Все бросились на пол. Элиот заслонил меня собой и потянул вглубь портика, к дальним колоннам. Бах! Еще один выстрел. Тишина. Выстрел. Между колоннами металось гулкое эхо – треск, стук, свист… Выстрелы стали чаще.

Я с ужасом увидела, как Элиот без сил сползает на пол, прислонившись спиной к колонне. По его виску бежала струйка крови, окрашивая алым белоснежный воротник и впитываясь в темное сукно. В волосах что-то блеснуло, и я содрогнулась: из левого виска Элиота торчал осколок стекла… Я потянулась к нему дрожащей рукой, но Элиот отвел ее.

– Оставьте, поранитесь… – Он улыбнулся, но улыбка получилась вымученной.

Его ладонь слабо шарила по груди, пытаясь добраться до внутреннего кармана. Вдруг он прикрыл глаза и начал заваливаться набок. Я обхватила его руками, в панике звала по имени, но он не отзывался и не двигался. Мои глаза обожгли слезы.

Я осторожно опустила Элиота на пол, подложив ему под голову свой сложенный пиджак. Развязала галстук, освободив залитую кровью шею. Пульс, слава богу, прощупывался, хоть и слабый. Вспомнив, как Элиот искал что-то во внутреннем кармане, я сунула туда руку в надежде найти оружие или некое спасительное средство, но там лежал всего лишь маленький золотой компас с гравировкой в виде крылатого якоря. На что ему компас, когда он истекает кровью?

Ответ появился в ту же минуту, в буквальном смысле – в виде запыхавшегося Освальда Ко, возникшего словно из ниоткуда. От бега его волосы были взъерошены, а на роскошном пальто оставила разводы слякоть.

Напуганный, он упал рядом с нами на колени и жестом потребовал у меня компас. Раскрыл, нажал на кнопку около предохранителя – и магнитная стрелка раздвоилась. Стрелки побежали по кругу и замерли, указывая на север. Что-то щелкнуло. Компас затикал. Освальд облегченно выдохнул, провел ладонью по щетине на подбородке и проговорил:

– Сейчас придут.

– Кто?

Он указал на свой лацкан, где блестел бриллиантовый якорь с крыльями.

– Лига Компаса.

И тут же нас оглушила сирена. Экипажи на освещенной алым закатом площади Трокадеро задвигались, пропуская кортеж продолговатых синих карет, а потом истерическую толпу перед павильоном рассек ручеек людей в синей форме. Впереди, сопровождаемая отдельным отрядом охраны, в синем плаще поверх платья, царственно ступала статная дама с холодным лицом. В толпе поползли шепотки: «Это от Лиги Компаса… От Капитанов».

На границе зимы и весны мне удалось вступить в ряды тех, кого называют Капитанами. Предводителями. Воинами с огнем в сердце, кто верит, что в этом мире возможно все, а в другом – еще больше. Каждый из них несет в душе частицу света, доставляя его туда, где тьма царила слишком долго. Учит слышать шепот судьбы тех, кому, казалось бы, в слухе отказано. И становится голосом тех, кто не может говорить. Их моральный закон гласит: «Свобода нужна, чтобы освобождать других». Однако эта история – о том, как свободу попрали.

2

Келси Лаферсон

Все началось незадолго до взрыва. Возможно, 12 января 1900 года, в день празднования моего тридцатого дня рождения. Ничто не предвещало беды, разве что мои внезапные слезы. Потом я понял: это были слезы предчувствия. Так же плакала Мария Магдалина, чувствуя, через что предстоит пройти ее возлюбленному.

Праздновал я в кругу близких друзей: приглашены были Валентин Грант-Сирин, Элиот Ричмонд, Освальд Ко, Винсента Тиме и ее друг Николя де Голль (для нас просто Найджел). А также ее подруга Софи, которая, впрочем, накануне вежливо отклонила приглашение, сославшись на семейные обстоятельства. Элиот, друг моего детства, отдал под наш тихий праздник свою квартиру в шестнадцатом округе – одном из самых престижных районов Парижа. Я бывал здесь так часто, что ощущал себя как дома. Как истинный джентльмен, Элиот предварительно поинтересовался, доволен ли я этим местом или предпочел бы какой-нибудь из его особняков. «Что же не предлагаешь ваш фамильный замок на Луаре?» – был мой насмешливый ответ. «Это на крайний случай», – усмехнулся Элиот.

Ричмонды, титулованное британское семейство, ведущее свой род чуть ли не от Вильгельма Завоевателя, владели недвижимостью по всей стране. Шато, отели, апартаменты на l’étage noble^[1] в седьмом и шестнадцатом округах. Элиоту принадлежали три квартиры, две – его младшему брату Роберту и одна – сестре Элизабет. И каждая занимала пару этажей, включая, кроме роскошных апартаментов хозяев, отдельные комнатки для поваров, слуг и личной охраны.

Квартира близ Трокадеро, где мы собирались праздновать, походила на оранжерею: хрустальные люстры, мебель молочного цвета и очень много живых цветов. Мраморная лестница вела на второй этаж, в холл, где стены покрывали грандиозные гобелены, а колонны украшала буква R в овальном вензеле. В эркере благоухала высокая пушистая ель, на ее вершине сияла золотая звезда, а в изумрудной хвое тут и там поблескивали золотые якоря с крыльями – старинный символ братства Капитанов.

С виду солидный и холодный, Элиот сохранял в душе детскую любовь к зимней феерии, а потому рождественский декор украшал его жилище еще долго после Рождества. Елка в высоких окнах его особняка сияла гирляндами даже тогда, когда в волосах уже гулял весенний ветер.

– Напомни мне в марте, перед твоим показом, убрать елку, – улыбнулся Элиот, когда мы поднялись на второй этаж.

– В марте? Ленни, – так с детства называл его я, – тогда уж оставь ее до будущей зимы…

Он попросил меня подождать: ему требовалась пара минут, чтобы подготовить свой феноменально дорогой подарок.

– Надеюсь, это не яхта, – усмехнулся я, а про себя забеспокоился: что, если и впрямь она?

На мою шутку Ленни отреагировал холодно. Элегантно убрал несколько прядей за ухо и сказал:

– То есть ты отказываешься?

Дрогнувшей бровью он, конечно, выдал себя. В серьезном разговоре – я знал – у него не дрогнул бы ни единый мускул. Он поджал губы, осознав свой промах, и рассмеялся. Через секунду прорвало и меня. После Элиот еще раз попытался принять все тот же отстраненно-холодный вид, и мы снова покатились со смеху.

Смех еще звенел в воздухе, когда он удалился вниз. Я опустился в кресло у великолепного белоснежного рояля и мечтательно поглаживал стяжки на велюровых подлокотниках, пытаясь угадать, что же меня ждет. С первого этажа доносились лишь приглушенные голоса прислуги да пение граммофона.

Музыка становилась громче с каждым моим шагом по лестнице. Зная, что нарушаю просьбу Элиота, я также знал, что природа не одарила меня добродетелью терпения. Все же я не хотел застать друга совсем врасплох, поэтому на нижней ступени окликнул:

– Ну ты где, Ленни?

В этот самый момент массивная входная дверь впустила Освальда, Найджела и Винсенту – в пальто и в муфтах, припорошенных снегом. Элиот уставился на меня с полураскрытым от возмущения ртом.

Все они тем не менее не растерялись и хором крикнули: «С днем рождения!» И бах! бах! – грохнули хлопушки. Под дождем из конфетти друзья набросились на меня с объятиями и разрумянили мне щеки поцелуями.

– Келси, я ведь велел тебе оставаться наверху!

Элиот смахнул с моих волос остатки конфетти, хотя этот жест больше походил на шуточный подзатыльник.

– Да ты куда-то пропал! – отшатнулся я и сам провел рукой по волосам, зачесывая их назад.

– Я просто спрашивал, будет ли Софи.

– Нет, увы, – грустно улыбнулась Винсента, – ее не будет. Но она передала подарок!

Пожилой камердинер Жак с почтением принял из рук Винсенты две розовые коробочки, украшенные белыми атласными бантами, – от нее самой и от Софи. Лакеи Луи и Лео складывали прочие подарки на золотистую багажную платформу. Камеристка Мари взяла у Винсенты муфту, Лина сняла с нее пальто и шаль, Луиз поправила бант и розы на пышном низком русом пучке. Еще одна девушка, Леа, помогла Освальду отцепить цветочную брошь с лацкана пальто и протереть запотевшие от резкого тепла очки. За Найджелом поухаживать никому не удалось: он сунул шарф в рукав и сам повесил куртку на рогатую вешалку.

– Я сегодня снова шел мимо катка, – сказал он, поправляя взлохмаченные кудри у зеркала. – Подумал, что было бы здорово покататься вместе.

– Чур, я в ботинках, потому что на коньках точно упаду, – усмехнулся Освальд.

– Ос, ты и в ботинках упадешь.

– И то верно.

– Я не шучу. У всех ведь есть коньки?

– Не знаю, как остальные, но лично я сегодня пытаюсь их не отбросить, – раздалось из-за наших спин.

Все замолкли и обернулись. В дверях стоял Валентин, чуть румяный от холода.

– Что? Если бы вам пришлось двое суток подряд разбирать объявления о знакомствах за недобросовестного коллегу, который свалил эту работу на вас, еще не так бы запели!

Слуги бережно сняли с него длинное серое пальто и забрали из рук розовый сверток, а перчатки и шарф он стянул сам. Потом он улыбнулся и заключил меня в крепкие объятия.

– Привет, Келси!

– Воображаю: Валентин Грант, блестящее перо, копается в записульках вроде «Надоели пресные сумерки жизни, хочется пережить хоть один миг счастья с будущей супругой»! – Найджел состроил преувеличенно трагичную мину.

Валентин усмехнулся:

– После трехсотпятого «не вижу радости и счастья» и «одинокая жизнь невыносима» мне начало казаться, будто я читаю собственный дневник. Хорошо, что как раз в тот момент попалось нечто в другом роде: «Молода, интеллигентна, образованна, знаю четыре языка, доброго, мягкого нрава». Подумал: о, не Винсента ли?

Все взгляды обратились на розовую от холода и смущения Винсенту, которую Луиз как раз поддерживала под руку, помогая надеть домашние туфли. Она засмеялась:

– Ну вы что? Зачем бы я стала туда писать?

– Мое сердце разбито! – Найджел картинно закрыл глаза ладонями.

– Найджел, я бы никогда…

– Это шутка, милая, – улыбнулся он и под наш дружный смех подошел к Винсенте и приложил ее руку к своим губам. – Покажи-ка всем платье.

Винни покружилась в своем струящемся алом платье, а потом потянула за две атласные ленты на боках, и в ту же секунду развернулись два алых полотна. Пораженные сходством с силуэтом богини Ники, мы замерли. Как только Винсента отпустила ленты и крылья вновь слились с платьем, Найджел оглушительно захлопал, и мы тут же поддержали его.

По черно-белым мраморным плиткам мы прошли из прихожей в большую гостиную перед парадной столовой, где расположились на молочного цвета диванах, ожидая приглашения к столу. На правах именинника я стал оценивать, насколько точно мои дорогие друзья соблюли предложенный дресс-код. Я назвал его «Ирис» – в переводе с древнегреческого «радуга». Алое платье Винсенты открывало спектр. Яркие апельсиновые гольфы, мелькавшие между черными брюками и лаковыми туфлями Элиота, продолжали его.

– Где же желтый? – спросил я.

– Любой каприз именинника, – ответил Ленни и расстегнул две верхние пуговки жилета под пиджаком.

– А я говорил, что цвет должен быть на виду, – заметил я.

– Письменно это не было закреплено, а потому поддается вольной интерпретации.

– В банковских делах Ричмонды тем же руководствуются? – с усмешкой поинтересовался Валентин.

– Разумеется. – Элиот уселся напротив и закинул ногу на ногу. – Для Ричмондов правила не писаны.

– Ах, вот как, – оскалился Вал. – Так и начинается свободное экономическое падение.

Найджел прервал их пикировку: поднявшись с дивана, он изящно продефилировал по залу, демонстрируя просторную изумрудную рубашку с широко раскрытым воротом. Чтоб подчеркнуть свойственную ему небрежную грацию, он заправил ее в узкие брюки и растрепал волосы, как задиристый воробей.

– У меня все на виду. Одобряете, мсье Лаферсон? – Насмешливые искорки заплескались в его радостных глазах.

Ничего, кроме «Одобряю, Найджел, одобряю», язык не поворачивался сказать. Под наш смех Найджел отвесил глубокий поклон, снял воображаемую шляпу и плюхнулся на диван к Винни и Осу.

За ним должна была бы следовать Софи, чей гардероб полностью состоял из оттенков синего. Пары встреч мне хватило, чтобы понять: эта девушка носит яркие брючные костюмы не ради эпатажа. Это ее революция. Она подставляет себя под резкие замечания и голодные взгляды, но, пожалуй, своим поведением меняет многое для женщин – тихо, без револьверов и алебард. Маленькая, но упрямая и сильная, Софи казалась мне близкой по духу. Было в ней какое-то незримое пламя.

– Конечно, прекрасную Софи мне не заменить, но все же в моем наряде есть и индиго, и фиолетовый, – скромно пожал плечами Освальд.

Фиолетовый костюм и темно-синий галстук сочетались с его темными волосами и щетиной, а от разбросанного акцентами золота – оправа очков, часы, цепочка для галстука – веяло античностью, что придавало образу породы. В петлице сидел голубой цветок – как дань Новалису, его любимому писателю и духовному предку.

Я кивнул Осу, и мы с Валентином одновременно потянулись к инкрустированному перламутром столику между диванами, на который Луиз только что поставила поднос с осьминожьими карпаччо, томатной сальсой и каперсами. Леа разносила бокалы с вином. Вал подхватил фужер с игристым, встал, молча отсалютовал мне и выпил. Его белоснежный наряд – струящиеся брюки-палаццо и вязаный джемпер с треугольным вырезом, надетый поверх рубашки, – зрительно удлинял высокую фигуру, делая его еще стройнее, и удачно контрастировал с моим бордовым костюмом-тройкой. Вместе мы смотрелись как высокие бокалы красного и белого между шипящих фужеров просекко.

– Я смотрю, что не позволено быку – позволено Юпитеру, – ехидно заметил Найджел с дивана. – Нас ты нарядил как попугаев, а Валентин щеголяет в белом?

Валентин обернулся:

– У меня есть оправдание…

– Да, это крайне любопытно, – вставил Элиот, – я, Ричмонд, сижу тут в оранжевых чулках, как клоун, тогда как…

– Элиот, между прочим, я купил эту зеленую рубашку на последние деньги!

– Найджел, – перебил я. – Валентину просто можно все.

Вал покосился на меня и прошипел:

– Келси, меня сейчас четвертуют.

Я понизил голос:

– Я этого не допущу.

Он молча убрал волосы за уши. Я остро чувствовал его смущение, поэтому сделал шаг назад и опустился на диван.

– Так вот, я объясню, – проговорил Вал секунду спустя. – Вы знаете, что мой гардероб красочностью никогда не отличался. Не то что у некоторых. – Он взглянул на меня. – Да, Элиот, представь себе, мне тоже предлагали, как ты выразился, клоунскую палитру.

– И что же?

– И я решил подойти к задаче неординарно. Вспомните физику, господа: радуга есть преломленный белый свет! Так что технически я тоже одет в один из цветов радуги. А поскольку Келси одобрил мою идею, я тем более не считаю свою интерпретацию ошибочной.

– Всегда поражаюсь, какой ты умный, Валентин, – зааплодировала Винсента, и Найджел поддержал ее.

Вал опустился рядом со мной, и мы пожали друг другу руки с видом заговорщиков, провернувших изящную шалость. В арке столовой тем временем показался камердинер Жак.

– Дамы и господа, прошу вас к праздничному столу! Вы именинник, мсье Лаферсон, – вам идти первым.

Когда мы вошли в столовую, старинные напольные часы с арочным фронтоном и блестящими витринами пропели Вестминстерский перезвон и пробили восемь. Меня ожидало место во главе стола, уже сервированное посудой, приборами и сложенной салфеткой с розовой вышивкой. Все расселись, и мы воздали должное таланту поваров Элиота.

После застолья вся компания поднялась в верхнюю гостиную, где мы принялись попарно играть в морской бой. Освальд с Найджелом не уступали друг другу, азартно вскрикивая каждый раз, когда чей-то корабль шел ко дну. Валентин беспощадно крушил мои корабли, которые я нарочно расставил примитивно, надеясь, что он не заметит. После очередного легкомысленного «попал» Вал взглянул на меня исподлобья:

– Ты даже не стараешься. Еще один ход – и ты проиграешь.

– А может, я и хочу проиграть?

Вал опустил глаза на свой лист и задумчиво поцокал языком.

– Ка-один.

Я вписал рядом с тремя крестиками четвертый и подарил ему торжественную улыбку:

– Убил.

Спустя минуту раздался победный вопль Найджела. Теперь только Элиот и Винсента сверлили друг друга взглядами, сидя в креслах у рояля. Вернее, Элиот был спокоен, а вот Винсента хмурилась и жевала атласную ленту своего платья. Ее беспокойство оказалось не напрасным: Элиот поддавался.

– Мне было как-то неудобно обыгрывать даму, – невозмутимо произнес он, когда мы все обступили его кресло.

– Элиот, ты думаешь, я настолько…

– Ни в коем случае.

– Тогда в чем проблема?

– Проблема в том, дорогая, – обратился Найджел к Винни, – что тебя, кажется, обыграли еще несколько ходов назад, а ты попала только… в два линкора. Молодец.

– Да, ты просто умница! – подхватил я, легонько толкая локтем Валентина.

Он отстраненно закивал, но с моей подачи Винсенту поддержали аплодисментами и Ос, и Элиот, и – громче всех – Найджел. Слегка раздосадованная, Винни лишь закатила глаза и смяла свой листок.

Покончив с морским боем, мы перешли к другим играм и к напиткам покрепче. Освальд, устроившись у камина, меланхолично рассуждал, что Элиоту в таких огромных апартаментах определенно нужна компания – например, кот, собака или сам Ос. Найджел играл на рояле «Волшебную флейту», иногда прерываясь на пламенные поцелуи с Винсентой. Ленни с Валом лениво передвигали шахматы, а я сидел рядом. Вместе мы наблюдали за нашим молодым трио и вспоминали время, когда и нам было по двадцать два – двадцать четыре. Каким все казалось волнующим, неизведанным и оттого романтичным!

Валентин, казалось, не пьянел вовсе, но в какой-то момент я начал замечать, что его взгляд то и дело надолго примерзает к окну за рождественской елью. В темном стекле отражались огоньки гирлянд и покачивался уличный фонарь, но Вал не любовался ими. Его глаза что-то напряженно выискивали в темном окне напротив.

– Вон там силуэт, он пошевелился, – пробормотал он будто сам себе. – Это они, я уверен…

– Брось, тебе чудится. Там давно никто не живет. – Ленни с аристократической бесстрастностью осушил бокал. – Кстати, шах.

В последние три месяца Вал не раз заговаривал о слежке. То и дело он замечал краем глаза странных незнакомцев, ощущал чье-то присутствие за спиной. На службе, у дома, в гостях. По вечерам ему мерещились за окнами темные силуэты, и уже с полгода он не появлялся один в общественных местах. Из редакции газеты его забирал кучер Ричмондов, или я сам заезжал за ним, и мы шли ужинать в Ledoyen. Не далее как сегодня утром, когда мы направлялись по делам в Восьмой штаб жандармов по одному из переполненных бульваров, из окна экипажа он указал на человека в толпе и прошептал: «Это они». Но в качестве своих преследователей Вал всегда называл мужчин в черном, а в этот раз толпа состояла из женщин, скандирующих «За сестер Мартен!» – это была демонстрация по поводу нашумевшего дела трех девушек, убивших собственного отца.

Ведущие издания Парижа нарекли их помешанными психопатками, призывая на их головы все кары небесные; однако вскоре из либеральных изданий стало известно, что отец избивал каждую из них, и их преступление было актом отчаянной самозащиты. Дело вызвало широкий резонанс. Опасаясь беспорядков, власти запретили марш в поддержку сестер, но люди вышли без разрешения. Главным образом, как я и сказал, это были женщины – яростные, раскрасневшиеся от крика, с транспарантами и алыми лентами. Они заполнили улицу, как заполняет сухое русло раздувшийся по весне поток, и нехотя разошлись, когда толпу прорезал строй конных жандармов. Мы с Элиотом так и не заметили никого подозрительного и подумали, что Вал встревожился просто от вида обозленной толпы – что было вообще-то ему несвойственно, ведь по долгу службы он нередко бывал свидетелем различных стачек.

– Беру коня, – лениво произнес Элиот, и я вынырнул из воспоминаний.

Вал смахнул фигуры с доски:

– Я сдаюсь.

Была моя очередь играть с Валентином, но я видел, что он уже не в духе: об этом ясно говорили его блестящие глаза и розовые пятна на впалых щеках. Еще немного, и его сознание вплывет в тревожные воды. Так бывало всегда, стоило ему выпить лишнего. Я коснулся его плеча и одними губами выговорил:

– Достаточно, Вал.

Вал задумчиво потер щеку тыльной стороной ладони.

– Как скажет именинник. – Он одарил меня широкой улыбкой.

– Не подумай, что я ограничиваю тебя. Просто беспокоюсь.

– Конечно-конечно, господин Вишневый Сок.

Я оскорбленно приложил руку к груди:

– Вообще-то, сок малиновый!

Мы оба засмеялись.

Вал вытянул ноги под столом, откинулся на спинку дивана, скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Свет рассеянно очерчивал его лоб, играл и переливался в спадающей волнистой пряди, взмывал по прямой переносице, соскальзывал к плотно сжатым губам, задерживался на упрямом подбородке, поглаживал острый журавлиный кадык. Грудь еле заметно вздымалась, точно во сне, но я знал: Вал не спит, он погружен в себя. Закрыв глаза здесь, там он видел все в тысячу раз ярче, в доме его души, где мысли выглядели как каюты большого белого парусного корабля, каковым Вал и являлся на самом деле. Не пасмурным мужчиной, на чью долю выпало слишком много несправедливых лишений, а судном, трехмачтовым линейным кораблем с надутыми белыми парусами в мятежной ночи, непроглядной, но от этого только более родной. Это перемещение как бы отделяло его от тела, от бренных забот; прохладный полночный воздух освежал, убаюкивала целебная морская колыбель. Там, под яркой звездой, родилась почти тридцать лет назад его чистая бессмертная душа. Я знал это так безошибочно, потому что и сам был создан из этого сакрального мрачного космоса. Я тоже был кораблем – большим, свободным, на пышных парусах и сверхмощных двигателях, несущих меня – куда бы ни показывала стрелка компаса – только к моей мечте…

Валентин, похоже, действительно задремал, и ему приснился кошмар. Веки дернулись, брови сошлись… Он резко вскочил и вылетел из гостиной. Я бросился за ним, и в соседней камерной зале услышал через дверь характерные звуки из уборной. Спустя пару минут оттуда вышел Вал – бледный, с красными глазами и с платком у губ. Тусклый свет от круглых плафонов по обе стороны двери проложил темные тени у него под глазами. Вал ссутулился, прислонил голову к двери, украшенной вензелями. Плечи его вздрагивали, точно он хотел заплакать. Но тут к нам присоединился обеспокоенный Элиот, и это вывело Вала из оцепенения. Опомнившись, он глянул на наручные часы и сказал мне:

– Идем.

И я не споря пошел за ним.

В гостиной тем временем погасили люстры. В углах сгустилась бархатная тьма, но в центре залы, на большом розовом торте, мягко сияли свечи, сладко пахло малиной, и радостные родные лица улыбались мне.

– С днем рождения тебя! С днем рождения тебя!

– С днем рождения, дорогой Келси! – взлетел глубокий, поставленный голос Элиота.

– С днем рождения тебя… – негромко закончил Валентин. В дрожащем пламени свечей я увидел, как на его скуле блеснула слеза.

Песня смолкла. Винни, Ос и Найджел изумленно уставились на Валентина, который, утирая со щек слезы, улыбался:

– Простите, пожалуйста, что-то я растрогался.

Элиот с досадой выругался и предложил мне загадать желание и задуть наконец свечи. Я пожелал покоя – не для себя, но для всех мятущихся душ, чье странствие в море жизни больше напоминает слепое блуждание во тьме, нежели уверенное следование за путеводной звездой. Затем задул свечи – все тридцать разом, – и мир для меня снова ожил.

Визг, свист, аплодисменты. Включили свет, стали резать торт, звенеть бокалами.

– Найджел, – всплеснула руками Винсента, – первый кусок имениннику!

– А, ой! Прости, я забыл. На, положи для Келси.

– Да ты же ложкой уже испортил…

Мы расселись на диванах. Освальд уплетал торт за обе щеки, Винсента и Найджел кормили друг друга с ложечки. Элиот хмуро косился на них, усмехаясь с еле заметной горечью.

– «Душа моя».

– Что?

Я посмотрел на Вала. Он протянул мне лист с партией морского боя. Прямо под полем с кораблями значилось четким, каллиграфическим почерком Элиота: «Душа моя», а рядом был быстрый узнаваемый портрет: заштрихованное черной ручкой стильное каре обрамляло миловидное лицо – большие глаза, нежная улыбка. Сходство было невероятное.