Лев Толстой: Дух истины. Опыт трезвения. Диалоги с Дм. Мережковским

Иллюстратор Владислав Васильевич Цылёв

© Владислав Цылёв, 2025

© Владислав Васильевич Цылёв, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0068-4316-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

К читателю

Лев Толстой. Художник – И. Е. Репин

Дух пророчеств покинул наше оскудевшее время. Человек обмельчал, энергия богоисканий иссякла. Паруса путеводных откровений истлели.

Дмитрий Мережковский. Художник – И. Е. Репин

Пожалуй, Лев Толстой был одним из последних мятежных гениев среди нас. Словно Прометей, защитник людей от произвола властолюбивых богов, он похитил у них искру огня, чтобы вернуть человечеству свет Разумения. Но и по сей день он, титан Духа Истины, прикован к скале людского невежества, истязаемый когтями и клювами тысяч и тысяч своих ненавистников.

Среди гонителей Толстого Дмитрий Мережковский (1865—1941), неординарный символист-философ, чьи сочинения завораживали читателей своими неожиданными откровениями, занимает особое место. И не только потому, что положив много сил на изучение феномена Толстого, он создал выдающееся, хотя и не бесспорное исследование о гениальном писателе. Предчувствуя грядущие потрясения и вынашивая надежду на спасение человечества, в нём подчас пробуждался и глубоко самобытный, пророческий голос, пусть и чуждый Толстому, но способный возвыситься над своим поколением и подняться до уровня своего великого современника.

Несмотря на то, что в 1904 году Толстой и Мережковский встретились в Ясной Поляне, проявив друг к другу искренний интерес и доброжелательность. отношения между ними носили далеко не безоблачный характер. На страницах данной публикации их незримый, и по сей день не утихающий спор, представлен как столкновение двух непримиримых противников, которые в поисках бессмертия следовали разными духовными путями: с одной стороны мы увидим яснополянского мудреца, проповедника Духа Истины, а с другой – апостола последнего, Третьего Завета.

Предлагаемая читателю книга состоит из трех частей, каждая из которых раскрывает под новым углом зрения противостояние Мережковского и Толстого – их характеров, стремлений, идей.

В первой, биографической части встретятся две яркие творческие личности, две взыскующие бога натуры. Здесь впервые представлены все доступные на сегодняшний день свидетельства и факты о них. Материала оказалось немного, а потому каждая новая деталь, даже самая незначительная, приобретает особую ценность. В первую очередь мы обратимся к записям Льва Толстого и его преданного друга и врача Душана Петровича Маковицкого (1866 – 1921). Также будут использованы краткие воспоминания Дмитрия Мережковского и более подробные, художественные – его супруги Зинаиды Гиппиус (1869 – 1945), которая, как известно, оказывала огромное влияние на мужа. О её вызывающем облике уместно выскажется Андрей Белый, а заглянуть в её душу нам поможет Элберт Хаббард (1856 – 1915), незаурядный американский писатель и мыслитель начала ХХ века, который метко описал нрав подобных декадентских мадонн.

Кроме того, прозвучат реплики некоторых неравнодушных очевидцев, среди которых – Валерий Брюсов, Лев Львович Толстой, Владимир Григорьевич Чертков, Михаил Васильевич Нестеров. И, конечно, моя фантазия оживит этот рассказ.

Во второй части Мережковский и Толстой предстанут в иных ипостасях: первый – как философ-мистик, второй – как реалист-художник. Их конфликт примет более напряжённый и глубокий характер, воплощая вечное противостояние двух олимпийских богов: Диониса и Аполлона. В центре внимания окажется столкновение двух принципиально разных подходов к богопознанию, восходящее к исихастским спорам: мистического, основанного на вере в чудо, и рационального, опирающегося на разум. Приверженец божественного опьянения привлечёт на свою сторону могущественных повелителей слова – евангелиста Иоанна и гений Фёдора Михайловича Достоевского, точнее, героев последнего – Алёшу Карамазова и князя Мышкина. Толстой же, этот ужасающе трезвенный старик, представит героев своих собственных произведений – отца Сергия и князя Андрея Болконского.

И хотя Христов старик, в отличие от своего оппонента, черпал силы из глубин собственного духа и потому не нуждается в сторонней поддержке, при оценке «чудо-восторгов» Мережковского будет душеполезно обратиться к опыту великого аскета Симеона Столпника, а также ознакомиться с некоторыми отчётами из обширной клинической практики авторитетного философа и психиатра Карла Ясперса.

Особое внимание будет уделено так называемому воинствующему нигилизму Толстого. Уникальный опыт его трезвения станет намного понятнее через призму учения святого Дионисия Ареопагита, автора основополагающего для христианского мира трактата «О мистическом богословии».

В ходе повествования выскажут своё суждение и такие выдающиеся христианские подвижники как преподобный Серафим, блаженный Феофилакт и святитель Афанасий Великий.

Мы вспомним и об одном малоизвестном, но примечательном своим пылким нравом молодом человеке, чьи импульсивные воспоминания только оживят портреты наших главных героев. Речь пойдёт о московском студенте-философе Анатолии Виноградове (1888—1946), который в поисках истины трижды встречался в Ясной Поляне с Толстым и подолгу говорил с ним о вере. Будущий исторический романист и биограф, как и многие его современники, был увлечён идеями Мережковского и Толстого, не зная, кому отдать предпочтение. В дневниковых записях Виноградова с подкупающей искренностью отражены его душевные терзания. Некоторые из них войдут в наш рассказ.

В третьей, самой важной части книги перед читателем развернётся столкновение двух непримиримых религиозных мыслителей: ревностный приверженец учения Павла встретится с его яростным разоблачителем. Дух Павла в лице воинствующего последователя Мережковского сойдётся с духом отца Льва. Фантазийный диалог, основанный на реальных цитатах из произведений наших героев, станет центральным событием книги.

Прежде чем читатель перейдёт к содержательной части книги, считаю необходимым высказаться о той особой роли, которую сыграло незримое присутствие апостола Павла в споре между Мережковским и Толстым. Это поможет глубже понять заключительные диалоги и заодно прояснит мою авторскую позицию.

Общеизвестно, что Толстой с Мережковским не сходились решительно ни в чём. И это касалось не только их темпераментов и масштабов личности. Толстой категорически не разделял метафизических увлечений философствующего декадента – и даже более того: он не считал Мережковского и художником.

Тем не менее, бытует широко распространённое мнение, что после встречи в Ясной Поляне и особенно после смерти Толстого Мережковский «резко переменил бывшее ранее у него отрицательное отношение к Толстому, <…> и стал указывать на величайшую значимость его, как религиозного мыслителя». При этом забывается, что подтверждением тому явились собственные заявления Мережковского, который славился своими «метаниями из одной крайности в другую как в творчестве, так и в жизни».

А потому напыщенные тирады Мережковского о Толстом, наподобие того. что «у нас вообще нет меры для Толстого… Стоя у подошвы горы, нельзя видеть ее вершину; по истокам реки нельзя судить об ее разливе» – не должны никого вводить в заблуждение. Равно как и расчувствованное признание Толстого, оброненное им при встрече с Мережковским в Ясной Поляне: «А мне говорили, что вы меня не любите. Очень рад, что это не так…»

Между Толстым и Мережковским во все времена их знакомства – как очного, так и заочного – пролегала непреодолимая духовная пропасть. И над могилой Толстого она стала ещё резче и явственней.

И всё же при всём кардинальном несходстве во взглядах наших героев одно непоколебимое убеждение парадоксальным образом роднило их. В чём же оно заключалось? Если вчитаться в их труды, станет вполне очевидным: оба они проявляли одинаково стойкое отношение к учению… апостола Павла. Читатель ничуть не ослышался, ведь это было их сходство, но с противоположных сторон!

Так, Мережковский, несмотря на все свои мессианские метания, всякий раз оставался духовным наследником апостола Павла и истовым ревнителем его учения, в то время как непреклонный Толстой – яростным разоблачителем этого лжесвидетеля о Христе. Мережковский верил в Христа как Бога, а Толстой понимать Христа Богом категорически отказывался и считал такое представление о Христе «величайшим кощунством». Мережковский разделял веру в воскресение Господне, тогда как Толстой называл Воскресение Христа нелепой идеей и «главным злодейством» Павла. Мережковский мнил себя пророком грядущей церкви Святого Духа, а Толстой открывал людям Дух Истины, который согласно его пониманию учения Христа, «уже есть и живет в вас».

Стоит ли продолжать этот перечень разногласий?

А потому, несмотря на очевидную симпатию автора этой книги к Толстому, вчитываясь в полемику наших героев и давая оценку их репликам и суждениям, читателю не следует упускать из виду один крайне важный момент: когда речь заходит о принципиальных вопросах – о вере и Боге – между Толстым и Мережковским всегда встаёт Павел.

И если Мережковский вознамерился просто подновить «поизносившееся» учение Павла, украсив его своими восторгами от «чудо-знамений», которые он почерпнул большей частью из своеобразно понятых им откровений Иоанна, то Толстой решительно взялся за то, чтобы очистить учение Христа от всяческих суеверий и в первую очередь от выдумок Павла.

Важно помнить об этом, чтобы лучше понимать сложные отношения между Мережковским и Толстым, – выразителями разных взглядов на учение Христа и будущее человечества. Надеюсь, это поможет читателю найти и свой собственный путь к разрешению их споров.

Основными источниками для настоящей книги послужили произведения следующих авторов:

• Л. Н. Толстой: «Война и мир», «Отец Сергий», «Краткое изложение Евангелия»1, «Соединение и перевод четырех Евангелий» [«Четвероевангелие»]2, «Ответ на Постановление Синода…»3, дневники и письма4.

• Д. С. Мережковский: «Л. Толстой и Достоевский»5 и «Иисус Неизвестный»6, «Было и будет. Невоенный дневник. 1914—1916.»7, «Смерть Толстого»8, «Зелёная палочка»9.

• Д. П. Маковицкий: «Яснополянские записки»10

• З. Н. Гиппиус: «Живые лица»11

• Ф. М. Достоевский: «Братья Карамазовы», «Идиот».

Все упомянутые произведения являются общественным достоянием.

Другие источники приводятся по мере их цитирования.

Все диалоги в третьей части книги – плод моего воображения.

Рассуждения Мережковского в диалогах представляют собой выдержки из его сочинений «Л. Толстой и Достоевский» и «Иисус Неизвестный».

Рассуждения Толстого в диалогах взяты из следующих его произведений: «Краткое изложение Евангелия», «Соединение и перевод четырех Евангелий». Также в текст включены фрагменты из дневников и писем писателя.

Необходимо учитывать, что Мережковский ссылается на канонические Евангелия. в то время как Толстой цитирует «Четвероевангелие» в собственной редакции.

Также важно отметить, что в некоторых местах я выделил ключевые слова и фразы, разбив их на

отдельные строки,

акцентируя на них внимание читателя.

Слова и выражения, заключённые в квадратные скобки [], носят поясняющий характер и не входят в цитируемый текст.

В качестве иллюстраций использованы художественные работы И. Е. Репина (1844 – 1930), М. В. Нестерова (1862 – 1942) и Б. Д. Григорьева (1886 – 1939). а также фотографии конца XIX века.

Лев Толстой. Фрагмент фотографии, 1891 г.

Неистовый старец и бес

Чтобы жить по учению Христа, человеку нужно прежде всего освободиться от обманов веры.

Я – бесноватый.

История взаимоотношений Мережковского и Толстого не богата событиями, но достаточна для того, чтобы составить некую целостную картину из разрозненных биографических свидетельств.

В юности Мережковский, как и многие его сверстники, преисполненные народнических настроений, был глубоко впечатлён идеями графа Толстого, особенно его «Исповедью». В своей «Автобиографической заметке» он вспоминал:

Только что тогда появившаяся рукописная «Исповедь» Толстого произвела на меня впечатление огромное. Я смутно почувствовал, что позитивное народничество для меня еще не полная истина. Но все-таки намеревался по окончании университета «уйти в народ», сделаться сельским учителем. Помню, Н. М. Минский смеялся, дразнил меня и держал пари, что этого не будет. Он, конечно, выиграл.

В «народничестве» моем много было ребяческого, легкомысленного, но все же искреннего, и я рад, что оно было в моей жизни и не прошло для меня бесследно.

По мере того как молодой философ всё больше отдалялся от своего искреннего «народничества», он всё сильней убеждался в истинности своей собственной концепции спасения человечества, ощущая себя носителем подлинного духовного видения. Неудивительно, что его взгляды начали существенно расходиться с убеждениями Толстого.

Мережковский, который видел свою миссию в том, чтобы стать апостолом последнего, Третьего Завета, всё больше убеждался в своём мировоззренческом разрыве с Толстым и моральном превосходстве над ним. Он искренне полагал, что великий писатель дошел «до почти совершенного безбожья, буддийского нигилизма». Как вспоминал Валерий Брюсов, посетивший 9 декабря 1898 года приболевшего Мережковского, тот

бранил еще больше, чем меня, Толстого, катался по постели и кричал: «Левиафан! Левиафан пошлости!»

В другой раз, осенью 1901 года, в разговоре с Брюсовым Мережковский заявил:

Я… может быть, избран орудием, голосом. Я – бесноватый. Через меня должно быть все это сказано. Может быть, сам я не спасусь, но других спасу…

Показательно, что кульминация духовного разрыва Мережковского с Толстым совпала с крайне драматическим событием в жизни писателя – его отлучением от Церкви. Всего за несколько дней до этого Мережковский прочитал провокационную лекцию «Отношение Льва Толстого к христианству» в Философском обществе при Петербургском университете. В ней он с обрушился с критикой на «восставшего на Господа» Толстого, назвав его религиозные взгляды «нравственной пошлостью» и «богохульством». Лекция вызвала бурные дебаты, которые продолжались до поздней ночи. Народнический публицист М. А. Протопопов в своей гневной речи, опубликованной по горячим следам после лекции, выразил мнение многих:

Скверное впечатление производит этот реферат. Можно любить и не любить Толстого, можно соглашаться с ним и не соглашаться, но разделывать Толстого «под орех»… это уж… напоминает басню о слоне и моське…

Зато доклад получил одобрение от чиновника особых поручений при обер-прокуроре Синода В. М. Скворцова, который 17 февраля 1901 года писал К. П. Победоносцеву о значимости слов Мережковского для борьбы с «толстовизмом». Через неделю Толстой был официально признан «отпавшим» от Церкви. Как нельзя кстати, к Определению Святейшего Синода подоспела и внушительная по объёму «критическая» статья Мережковского «Л. Толстой и Достоевский», опубликованная в журнале русских символистов «Мир искусства» и наделавшая ещё больше шуму.

«Вообще, попы меня возлюбили», – с удовлетворением сообщил он П. П. Перцову в конце 1901 года, чувствуя на себе особое благоволение Синода за то, что расправился с «мрачно-скопическим» Толстым, бросившись на него грудью, «как эллин на варвара». У костра, охватившего непокорного, «везде отрицательного» еретика, великий инквизитор Мережковский переживал миг своей славы.

И даже более того, он почувствовал себя призванным к некоему «великому действию» – стать пророком «нового религиозного сознания», которое вместило бы в себя никем ещё «не вмещенное слово Господне», и до уровня которого не смогли в полной мере подняться ни Достоевский, ни Толстой.

Мережковский считал, что в духовной истории человечества противостоят друг другу два противоположных начала, две бездны – духа и плоти, христианский бесплотный аскетизм и язычество. И только синтез этих двух несовершенных начал, образование «духовной плоти», может преодолеть их разделение. При этом Толстой, по мнению философа, является тайновидцем плоти, тогда как Достоевский – тайновидцем духа:

Так же, как Л. Толстой в бездну плоти, заглянул Достоевский в бездну духа и показал, что верхняя бездна равняется нижней, что одну ступень человеческого сознания от другой, одну мысль от другой отделяет иногда точно такая же «пучина», «непостижимость», как «человеческий зародыш» – от небытия.

Себя же философ, очевидно, причислял к тайновидцу нераздельной – «святой» – плоти.

Не утверждает ли Христос равноценности, равносвятости Духа и Плоти?

задаётся вопросом пророк Третьего Завета, уповая на «духовную революцию» и грядущую Церковь Плоти и Крови:

Не наступает ли ныне и ее черед? Не будет ли и она призвана к некоторому великому действию, в которое, может быть, и «вместится» никем не вмещенное слово Господне о Святом Духе и Святой Плоти..

Разумеется, в глазах Мережковского истинный, то есть разоблачённый, Толстой – этот вещий «тайновидец плоти», предстаёт как «великий язычник»:

Но истинный Л. Толстой, великий язычник, <…> не отпадал, да и не мог бы отпасть от христианства, уже по той причине, что он и не был никогда христианином. Язычество истинного Л. Толстого есть нечто первородное, первозданное, никакими водами крещения не смываемое, нерастворимое, потому что слишком стихийное, бессознательное. Говоря грубо, но точно, Л. Толстого христианство «неймет»; вода крещения с него – «как с гуся вода». Не то чтобы он не хотел христианства; напротив – он только и делал всю жизнь, что обращался в христианство.

В отличие от Мережковского, устроившего настоящий крестовый поход на «безбожника» Толстого, великий писатель хранил благородное молчание по отношению к философу, ограничившись короткой, но емкой записью в своём дневнике от 4 ноября 1902 года:

Читая Мережковского об Эврипиде, я понял его христианство. Кому хочется христианство с патриотизмом (Победоносцев, славянофилы), кому с войной, кому с богатством, кому с женской похотью, и каждый по своим требованиям подстраивает себе свое христианство.

Толстой, хотя и держался подальше от сплетен столичных салонов, не случайно упомянул о христианстве с «женской похотью». Тем самым он дал понять, что был наслышан о «завете свободы», провозглашённом новоиспечённым проповедником «святого сладострастия». В доморощенной Церкви супругов Мережковских этот завет сильно напоминал ему хлыстовский культ.

Есть люди, которые пользуются религией для злых целей <…>, но есть и такие, которые пользуются ею для забавы, для игры: Мережковский и т. п. —

записал Толстой в своём дневнике.

Переживал ли Толстой от постоянных нападок Мережковского и других своих критиков? Конечно. переживал! Внешне старался не подавать виду, но в разговорах часто не мог скрыть своих чувств, сетовал, огорчался… Его сын Лев Львович вспоминал, как в марте 1903 года в Ясной Поляне, когда в беседе с писательницей Л. И. Веселитской были упомянуты Розанов, Мережковский и религиозно-философские собрания, Толстой с горечью обронил, что Мережковский его ненавидит. «Веселитская на это возразила, что Мережковский вовсе не ненавидит отца, но что он [Мережковский] вообще очень бестолковый мыслитель».

Разговор Толстого с секретарём Валентином Фёдоровичем Булгаковым от 24 декабря 1909 года, записанный Маковицким, ясно показывает, насколько болезненно писатель воспринимал нападки Мережковского – вплоть до вытеснения последнего из своего сознания. В тот день Лев Николаевич даже слукавил. После того, как

…Булгаков заговорил о том, что он хочет изложить и опровергнуть <…> самые известные критики на Л [ва] Н [иколаеви] ча: популярная – Михайловского, а из новых – Мережковского и Шестова,

Лев Николаевич как ни в чём не бывало заявил:

Мережковского, слава богу, я не читал.

Отнесёмся великодушно к этим словам Толстого. Ведь читал, ещё как читал!

Дневник Толстого только подтверждает его страдания. Всего за несколько дней до ухода из Ясной Поляны, 24 октября 1910 года, он записал:

Нынче получил два письма: одно о статье Мережковского, обличающем меня, другое от Немца за границей, тоже обличающее. И мне было больно.

Толстой мог бы по примеру Христа воскликнуть:

Савл, Савл! почто гонишь меня! не сможешь ты супротив меня!

Что же ограждало Толстого от тысяч и тысяч булавочных уколов, направленных в его могучее сердце, тысяч и тысяч иссечений его духовной плоти, которые ему наносили бесчисленные бесноватые савлы? Боль от гонений на себя Толстой переносил не противясь злу, с открытой душой, по-христиански, о чем свидетельствует продолжение записи:

Сейчас же подумал с недоумением: зачем нужно, чтоб людей бранили, осуждали за их добрые стремления? И сейчас же понял, как это не то, что оправдывается, но как это неизбежно, необходимо и благодетельно. Как бы вознесся, возгордился человек, если бы этого не было, как бы незаметно удовлетворение мнению людскому подменило бы для него исполнение дела своей души. Как сразу освобождает такая ненависть и презрение людей – незаслуженные, от работы о людском мнении и переносит на одну единственную, незыблемую основу жизни: исполнение воли своей совести, она же и воля Бога.

Именно так. исполняя «волю своей совести», и поступил Толстой, когда согласился пригласить к себе в Ясную Поляну супругов Мережковских. В письме к Зинаиде Гиппиус от 27 февраля 1904 года он выразил гостеприимные чувства:

Очень рад был вашему письму и еще более буду рад видеть вас и вашего мужа. <…> Извините, что пишу без обращения, не зная еще вашего имени и отчества.

Приехать советую вам со скорым, приходящим в Тулу в 6 часу вечера. Если телеграфируете, можем выслать за вами, если же нет, то на легковом извозчике.

В биографическом очерке «Живые лица» Зинаида Гиппиус вспоминает, умело сглаживая углы противоречий с Толстым, что побудило их тогда «взглянуть» на писателя:

Поехать к Толстому? Увеличить толпу и без того утомляющих его посетителей? Но у Мережковского были особые причины желать этого посещения, отчасти – паломничества: только что выпустил он свою трехтомную книгу о Толстом («Лев Толстой и Достоевский»), где был к Толстому не совсем, кажется, справедлив, и только что произошло знаменитое «отлучение» Толстого от Церкви, акт, всех нас тогда больно возмутивший. Словом, чувствовалось не то что любопытное желание «взглянуть» на Толстого, а просто какое-то к нему влечение.

Трудно поверить в искренность «больно возмущенной» Гиппиус, когда она выражает своё негодование по поводу «отлучения» Толстого. Ведь она разделяла взгляды своего мужа, который весьма преуспел в травле писателя-«лжехристианина».

В дневнике от 11 мая 1904 года Лев Николаевич отметил:

Здоровье лучше. Приехали Михайлов и Николаев, приезжают Мережковские.

То неизгладимое, переходящее в восторг, впечатление, которое произвела на Мережковского встреча с Толстым в Ясной Поляне в мае 1904 года, ярко отражено в письме Валерия Брюсова Петру Перцову12, написанном 17 мая того же года:

Вы лучше меня знаете, что такое Д.С., – вернувшись от Толстого, он уже уверял, что Толстой выше всех и всего: вершина в небе, нет – за пределами неба.

Не напоминает ли это экзальтированное признание любопытствующего паломника, склонного к внезапным душевным переменам, обращение Савла на пути в Дамаск? Однако, стоит ли придавать этим словам особое значение, памятуя о чрезмерной театральности, к которой нередко прибегал философ?

Спустя годы, в «Автобиографической заметке», Мережковский признает, что пережил интеллектуальный переворот после общения с Толстым, хотя и более сдержанно описывает свои впечатления от той встречи:

Толстой принял нас очень ласково. Мы ночевали у него и много беседовали о религиозных вопросах. <…> На прощанье, оставшись со мной наедине, сказал, глядя мне прямо в глаза своими добрыми и немного страшными, маленькими, медвежьими, «лесными» глазками, напоминавшими дядю Ерошку:

– А мне говорили, что вы меня не любите. Очень рад, что это не так…