Глава 1: Жатва в Пепельном Ветру
Холод. Он въедался в кости глубже угольной пыли, покрывавшей все в Дистрикте 7. Рассвет был не золотым, а грязно-серым, пробивающимся сквозь вечный смог, висевший над Лесозаготовками и Производством Древесного Угля. Воздух гудел низким, непрерывным гулом – грохот дробилок, скрежет пил, шипение паровых лебедок на вышках. Ритм жизни, нет, ритм медленного умирания.
Матео Рейес проснулся раньше сирены. Привычка. Он лежал на жестком тюфяке, набитом соломой, слушая негромкое, хриплое дыхание отца в соседней комнате и ровное – сестры, Лизы, прижавшейся к нему боком, как щенок, ищущий тепла. Ей было десять, но в глазах – уже недетская усталость. Он осторожно высвободил руку, стараясь не разбудить ее. Холод мгновенно обхватил кожу.
Он встал, босые ноги коснулись ледяных досок пола. Одежда – грубая, заплатанная рубаха и штаны – висела на гвозде. Надел быстро, механически. В углу комнаты стояла самодельная пневматическая винтовка – его гордость и необходимость. Собрал из старых труб, пружин, найденных на свалке металлолома. Не убийца, но кормилец. Охотился на тощую дичь, что еще водилась в отравленных лесах за колючей проволокой охраняемого периметра.
Перед уходом заглянул к отцу. Эстебан Рейес лежал неподвижно, лицо серое, впалое. Кашель шахтера, черная пыль в легких, превратившаяся в камень. Глаза открылись, тусклые, но узнали сына. Сухие губы шевельнулись в подобии улыбки.
«Все в порядке, папа. Починю насос у Келлеров, потом в лес. Принесу что-нибудь», – сказал Матео, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Он поправил на отце тонкое одеяло, поставил рядом кружку с мутной водой. Беспомощность сжала горло. Лекарств не было. Только надежда на более сытный паек, если повезет, да на его охотничью удачу.«Матео…» – хрип вырвался из груди.
Она кивнула, уткнувшись лицом в подушку. Матео видел, как напряжены ее плечики. Он знал, о чем она думала. О том же, о чем думал он каждый день последний месяц. О именах в стеклянной шаре Имперского Наместника.Лиза проснулась, когда он уже завязывал шнурки на потрепанных ботинках. «Мэтт?» – ее голосок был сонным, но тревожным. Она знала, что сегодня день Жатвы. Весь Дистрикт знал. Дрожал от страха. «Я скоро, мышка. Спи», – он присел на край тюфяка, погладил ее спутанные темные волосы. «Кушай свою пайку, хорошо? Не оставляй на потом». В их мире «на потом» часто означало «никогда».
Он вышел в утреннюю мглу. Поселок Дистрикта 7 был сборищем убогих, покосившихся бараков из темного дерева и жести. Улицы – грязь, перемешанная с угольной крошкой и машинным маслом. Запах – едкий, знакомый до тошноты: гарь, кислота, гниль и вездесущая угольная пыль, оседающая на ресницах, губах, в легких. Люди уже копошились: женщины с ведрами у общего колодца (насос Матео чинил на прошлой неделе – он умел ладить с железом), мужчины, закутанные в рванье, брели в сторону лесоцеха, где жернова дробилок уже начинали свой дневной рев.
Матео направился к краю поселка, к дому старика Келлера. Тот сидел на крыльце, кутаясь в фуфайку, и беззвучно кашлял. Рядом валялся разобранный насос для полива крохотного огородика – роскошь, за которую Келлер платил половиной своей и без того скудной пайки имперскому надсмотрщику.
«В сарае… старая упряжь…» – прошептал Келлер.«Матео, сынок…» – старик махнул слабой рукой. «Опять эта проклятая железяка…» «Давайте посмотрим, дед», – Матео уселся рядом, достал из кармана сверток с примитивными инструментами – отверткой, самодельным гаечным ключом, обрывками проволоки, кусочком наждака. Его пальцы, покрытые царапинами и въевшейся грязью, двигались уверенно, ощупывая детали, проверяя соединения. Он нашел проблему – треснувшую прокладку. «Нужен кусок толстой кожи. Резины нет».
Пока Матео возился, вырезая заплатку из обрывка сбруи, мимо прошел отряд Имперской Стражи. Трое человек в громоздких, шипящих дизель-панцирях. Бронированные сапоги гулко стучали по мерзлой земле. Запотевшие стекла шлемов скрывали лица. Из выхлопных труб на спине валил едкий сизый дым. Они шли медленно, целенаправленно, словно танки, их панцири лязгали при каждом шаге. Люди на улице замирали, отворачивались, старались стать невидимками. Даже дети притихли. Стража была олицетворением власти Мексиканской Империи здесь, на задворках «Анклавов Скорби». Их присутствие означало проверки, поборы, аресты. Или напоминание о неминуемой Жатве.
Стражник фыркнул, захлопнул забрало и двинулся догонять своих. Гул панцирей удалялся.Один из стражников остановился, его шлем повернулся в сторону Матео и старика Келлера. Свистящий звук клапана – он поднял забрало. Холодное, бесстрастное лицо, глаза как пули. «Рейес, – голос был механически усилен, ревел из репродуктора на груди панциря. – Жатва через три часа. Не опаздывай. Или твою сестренку запишем в лист ожидания на шахту». Угроза была привычной, отработанной. Стража знала все семьи, все слабые места. Матео не поднял глаз, сосредоточенно затягивал болт. Только скула дрогнула. «Буду».
Матео хотел отказаться – у Келлера и так ничего нет. Но вспомнил Лизу, ее большие глаза. Взял. «Спасибо». Это была валюта Дистрикта 7. Услуги за еду. Выживание за выживание.«Сволочи…» – выдохнул Келлер, когда они скрылись за поворотом. «Тише, дед», – предупредил Матео. Он вставил последнюю прокладку, собрал насос. «Попробуйте». Он накачал ручку. Сначала хрип, плевки ржавой воды, потом струя забила ровнее. Старик слабо улыбнулся. «Спасибо, парень. Держи». Он сунул Матео половинку серого, липкого хлебного пайка.
Он пошел в лес. Не в чащу – настоящий лес давно вырубили, остались лишь жалкие рощицы, пропитанные кислотными дождями с имперских заводов и токсичными стоками. Но там еще водились кролики-мутанты с выпадающей шерстью, редкие птицы. Охота была запрещена – все дичь считалась собственностью Империи. Но голод был сильнее страха. Матео знал тропы, знал, где поставить ловушку из проволоки, где выследить добычу. Его винтовка, заряженная самодельными свинцовыми шариками, была точной и почти бесшумной.
Он шел быстро, привычно обходя известные ему патрульные маршруты Стражников на их дымящих вездеходах. Лес был мертвенно-тих, только ветер шелестел сухими, больными листьями. Воздух здесь был чуть чище, но все равно с привкусом гари. Матео нашел следы – недавние, мелкие. Кролик. Он замер, слился с корягой, покрытой лишайником цвета ржавчины. Дыхание ровное, руки не дрожали. Охота была его медитацией, моментом относительной свободы от гнета Дистрикта. Здесь он полагался только на себя, на свои навыки.
Выстрел был почти неслышным – легкий пшшк. Кролик дернулся и замер. Матео быстро подошел, добил его резким движением. Небольшой, костлявый. Но мясо. Он сунул тушку в мешок за спиной. Удача. Сегодня Лиза получит что-то кроме похлебки из брюквы и зерновой муки.
На обратном пути он услышал крики. Не панические, а… ритуальные. Тревожные. Он прибавил шагу. В центре поселка, на убогой площади перед полуразрушенной ратушей (теперь там контора Наместника), уже собирались люди. Жатва приближалась. Сердце Матео сжалось. Он пробирался сквозь толпу к своему бараку. Лиза стояла у двери, бледная, в ее руке была смятая ленточка – голубая, из старого платья матери. Сегодня все дети от двенадцати до восемнадцати должны были повязать такую ленту на запястье. Знак потенциальной жертвы.
Она кивнула, прижимая драгоценную добычу к груди. Но страх в ее глазах не уходил.«Мэтт!» – она бросилась к нему, вцепилась в рубаху. «Я боюсь!» Он присел, обнял ее. «Все будет хорошо, Лиза. Шансы малы. В корзине много имен». Он старался говорить уверенно, но внутри все холодело. Шансы были ужасны. Особенно для бедных кварталов, где детей было больше. И особенно в этом году – слухи ходили, что Империя «проредила» списки в более лояльных дистриктах. Дистрикту 7 не на что было надеяться. «А если… если меня?» – ее глаза были полны слез. «Не тебя. Не твое имя», – сказал он твердо, почти поверив в это сам. «Вот, держи». Он сунул ей теплую еще тушку кролика. «Спрячь. Сварим вечером».
Он отвел ее внутрь, к отцу. Эстебан лежал с закрытыми глазами, но Матео знал – он не спит. Просто не хватает сил даже на страх. Матео быстро переоделся в свою лучшую (то есть менее рваную) рубаху, вытер лицо мокрым тряпьем. Пора.
Площадь была запружена народом. Люди стояли молча, лица серые, напряженные. Дети с цветными ленточками на запястьях толпились отдельно, ближе к импровизированной сцене – деревянному помосту перед ратушей. Матео увидел Кайру. Девушка лет шестнадцати, худая как щепка, с коротко остриженными темными волосами и глазами, в которых давно погас любой свет. Ее семью стерли с лица земли два года назад, когда в Д7 подавили «бунт» – голодный бунт за увеличение пайков. Она стояла одна, пряча руки в карманы, взгляд устремленный куда-то вдаль, за колючую проволоку периметра. Матео кивнул ей. Она едва заметно ответила кивком. Между ними было молчаливое понимание. Они были из одного ада.
На помост поднялся Имперский Наместник. Хорхе Мендоса. Толстый, заплывший человек в шитом золотом мундире, который явно жал его. Его лицо блестело от пота, несмотря на холод. За ним следовали два стражника в полных дизель-панцирях, их шаги гулко отдавались по дереву. Один из них нес стеклянный шар, заполненный свернутыми бумажками. Второй – микрофон на треноге, соединенный проводами с репродукторами на столбах. Голос Наместника должен был услышать весь Дистрикт.
«Жители Дистрикта Семь!» – голос Мендосы, усиленный до металлического скрежета, оглушительно рявкнул из репродукторов. Люди вздрогнули. «Настал великий день! День Жатвы! День, когда мы, верные подданные Его Императорского Величества Агустина V, отдаем дань нашей благодарности за мир и порядок, которые Империя принесла на эти земли!» – Пауза. Никто не аплодировал. Только ветер выл в проводах. «Игры Орла – это честь! Шанс для одного из ваших детей прославить свой Дистрикт, добыть для него Год Без Дани! Год процветания!» – Голос Мендосы звучал фальшиво. Он знал, что «процветание» означало лишь временную передышку от голодной смерти. «И как всегда, выбор падет на достойных! По воле Императора и мудрости Технолатриков!»
Матео видел, как Лиза, стоявшая с группой детей помладше, сжала кулачки. Ее голубая ленточка ярко выделялась на грязном рукаве. Рядом с ней топтался Бенджамин «Бенджи» Торрес. Мальчишка двенадцати лет, щуплый, с большими испуганными глазами. Сын соседей, вечно голодный, вечно гонявший за Матео с вопросами о лесе, о механизмах. Матео иногда подкармливал его, как подкармливал Лизу. Бенджи поймал его взгляд и неуверенно улыбнулся. Матео едва заметно кивнул. Не его. Не его имя.
«Начинаем с девушек!» – провозгласил Мендоса. Он подошел к стеклянному шару, запустил туда руку, с жирными перстнями, и начал перемешивать бумажки. Шуршание бумаги, усиленное микрофоном, звучало как шелест крыльев смерти. Весь Дистрикт замер. Матео видел, как Кайра непроизвольно выпрямилась. Страха в ее глазах не было. Была пустота. Готовность.
Тишина. Потом шепот. Все знали ее историю. Кайра не дрогнула. Она сделала шаг вперед из группы девушек. Ее лицо было каменным. Она поднялась на помост, встала рядом со стражником, не глядя на Наместника. Мендоса кивнул, довольный. «Отлично! Сильная девушка! Честь Дистрикту!»Мендоса вытащил бумажку, развернул. Гулко кашлянул в микрофон. «Кайра Волков!»
Матео сжал кулаки. Кайра… Она не заслуживала этого. Никто не заслуживал. Но у нее не было никого, кто мог бы за нее вступиться. Ни семьи, ни надежды. Только пустота.
«Теперь юноши!» – Мендоса снова запустил руку в шар, перемешал бумажки с театральным усердием. Матео впился взглядом в шар, потом перевел взгляд на Лизу. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, губы беззвучно шевелились в молитве. Бенджи стоял, съежившись, готовый заплакать.
«Бенджамин Торрес!»Мендоса вытащил бумажку. Развернул. Взглянул. На его лице мелькнуло что-то вроде скуки. Он поднес бумажку к микрофону.
Время остановилось. Матео услышал оглушительный вопль Лизы. Увидел, как лицо Бенджи превратилось в маску чистого, животного ужаса. Мальчик замер, словно парализованный, глядя на помост как на эшафот. Его мать, где-то в толпе, завыла.
«Бенджамин Торрес! Выходи!» – рявкнул Мендоса, раздраженно. Один из стражников на помосте сделал шаг вперед, его панцирь угрожающе лязгнул. Люди расступились перед Бенджи, образуя коридор. Мальчик задрожал, слезы потекли по грязным щекам. Он сделал шаг. Еще шаг. Шел на смерть.
Мысли в голове Матео метались с бешеной скоростью. Бенджи. Двенадцать лет. Щуплый. Трусливый. Он не продержится на Арене и часа. Он умрет в страхе и боли. Он не выиграет Год Без Дани. Его смерть будет напрасной. А Лиза… Лиза любила Бенджи как младшего брата. Это убьет ее. И отца. И… Год Без Дани. Шанс. Единственный шанс дать Лизе и отцу год передышки. Год, чтобы окрепнуть, чтобы, возможно, найти лекарство, чтобы просто не голодать. Шанс, который Бенджи не сможет использовать.
Все это пронеслось в сознании за долю секунды. И прежде чем он успел обдумать, прежде чем страх успел парализовать, его тело уже двигалось. Его голос, низкий, хриплый, но невероятно громкий, прорвал мертвую тишину площади:
«Я! Я иду вместо него!»
Он шагнул вперед, отталкивая людей, выходя на открытое пространство перед помостом. Все головы повернулись к нему. Взгляды – недоумение, шок, жалость, ужас. Он видел, как Кайра на помосте резко повернула голову, и в ее мертвых глазах мелькнуло что-то – удивление? Признание?
«Правила разрешают добровольную замену в пределах возрастной группы и гендера!» – выкрикнул Матео, глядя прямо на Наместника. Он знал правила Игр Орла. Их вбивали в голову с детства. Как вбивают страх. «Я совершеннолетний. Я мужчина. Я заменяю Бенджамина Торреса!»Мендоса нахмурился. «Что? Что за глупость, Рейес? Правила…»
Тишина стала еще громче. Даже гул машин вдалеке казался приглушенным. Мендоса растерянно переглянулся со стражниками. Один из них что-то тихо сказал в коммуникатор на запястье панциря. Ждали приказа сверху. Бенджи замер, смотря на Матео с немым вопросом, смешанным с надеждой и новым страхом – страхом за него.
«Хорошо… – он неловко кашлянул в микрофон. – Добровольная замена… разрешена. Матео Рейес заменяет Бенджамина Торреса в качестве Трибута от Дистрикта Семь!»Наконец, стражник кивнул Мендосе. Наместник вытер платком лоб. Ему было все равно. Одна овца, другая овца. Лишь бы формальности.
Ропот прокатился по толпе. Лиза вскрикнула: «Мэтт! Нет!» – и бросилась вперед, но соседки удержали ее. Она билась в их руках, рыдая. Бенджи стоял как истукан, слезы текли ручьями.
Матео не смотрел на них. Он уже сделал выбор. Теперь нужно идти до конца. Он поднялся по ступенькам на помост. Его ноги были ватными, но он держался прямо. Встретился взглядом с Кайрой. Она смотрела на него пристально, изучающе. В ее взгляде не было ни благодарности, ни осуждения. Было понимание. Они были обречены вместе.
Мендоса что-то бубнил в микрофон о чести, долге, Империи. Матео не слушал. Он смотрел на толпу. На искаженное горем лицо Лизы. На плачущего Бенджи. На серое, изможденное море лиц его соседей, его Дистрикта. В их глазах он читал одно: Ты обречен. Но где-то глубоко, под слоем жалости – слабый, почти неуловимый проблеск… надежды? Он был сильным. Умелым. У него был шанс. Маленький, ничтожный, но шанс.
«Трибуты, за мной!» – скомандовал один из стражников, указывая тяжелой рукой в панцире к задворкам площади, где стоял имперский бронетранспортер – угловатая, покрытая броней машина на гусеницах, из трубы которой валил густой черный дым. Дизельный двигатель ревел, готовый к движению.
Матео сделал последний шаг с помоста. Он прошел мимо Кайры. Она двинулась следом. Они шли к машине, к ревущему чудовищу, которое должно было увезти их в Теночтитлан-Монументаль, а оттуда – на индустриальную бойню Игр Орла.
Он не оглядывался. Не мог. Если он увидит Лизу еще раз, его решимость рассыплется в прах. Он сосредоточился на грохоте двигателя, на запахе солярки, на холодном прикосновении стальной плиты бронетранспортера, когда стражник грубо подтолкнул его внутрь. Темнота. Запах масла и пота. Скрип брони. Рык мотора, переходящий в оглушительный рев. Машина тронулась с места, подбрасывая на ухабах.
Матео прислонился к холодной стенке, закрыл глаза. Перед ним стояло лицо Лизы. Потом – лицо отца. Потом – Бенджи, с его большими, испуганными глазами. Год Без Дани. Это была его цель. Его единственная надежда. Он должен был выжить. Он должен был убивать. Он должен был победить. Ради них.
В кромешной тьме бронетранспортера, увозящего его навстречу смерти, Матео Рейес впервые за долгие годы позволил себе почувствовать всю глубину холодного, всепоглощающего ужаса. И ярости. Ярости, которая начинала разгораться где-то глубоко внутри, как уголь в печи заброшенного завода. Ярости против Империи, против Игр, против этого мира, который требовал такой жертвы.
Путь в ад начался. Но Матео поклялся себе, что это будет только начало. Он либо вернется победителем, либо зароет свой гнев так глубоко, что он взорвется и погребет под собой хоть кого-то из тех, кто обрек его на эту дорогу.