Глава 1: Пламя и Падение
Темнота.
Сначала именно она охватила все сознание Алисии фон Дорн – густая, беспросветная, словно смола, затягивающая в себя. Потом пришел звук. Гулкий, нарастающий, как раскаты грома перед бурей. Но это не был гром.
Это был рев толпы.
«Сжечь! Сжечь колдунью!»
Голоса сливались в единый, безумный вопль. Алисия дернулась, пытаясь поднять руки, но грубые веревки впились в запястья, приковывая к столбу. Под ногами хрустели сухие ветки, солома, пропитанная маслом. Запах смолы и страха стоял в воздухе.
Она подняла голову.
Перед ней, за решеткой факелов, стояли те, кого она любила.
Отец. Граф Вильгельм фон Дорн, высокий, седовласый, с лицом, словно высеченным из камня. Его холодные голубые глаза не дрогнули, когда священник зачитал приговор.
Сестра. Лиллиан, младшая, любимая, та самая, которой Алисия читала сказки у камина, чьи раны залечивала травами, когда та падала с коня. Теперь Лиллиан смотрела на нее с… удовлетворением.
И он.
Капитан гвардии Рейнард. Человек, целовавший ее запястья, шептавший клятвы у нее в спальне. Человек, который первым бросил в лицо обвинение, когда инквизиторы пришли с обыском.
«Я видел, как она насылала порчу на посевы!»
Ложь. Вся – ложь.
Но ее уже никто не слушал.
Факел взметнулся в воздух, описал дугу.
Алисия зажмурилась.
Вспышка.
Жар ударил в ноги, пополз вверх по платью, лизал кожу, пожирал ткань. Боль, невыносимая, всепоглощающая, вырвала крик из ее горла.
«Нет! Нет, я не колдунья! Я не хотела никому зла!»
Но огонь не слушал.
Он пожирал ее.
Кожа пузырилась, волосы вспыхивали, как пакля. Толпа ревела, священник читал молитву, а где-то в последнем уголке сознания Алисия поняла:
Они знали.
Знают, что она не виновна.
Но им нужна была ее смерть.
«Почему?»
Последняя мысль перед тем, как тьма поглотила ее целиком.
Холод.
Он проник в кости, заставил содрогнуться.
Алисия (нет, это уже не ее имя) судорожно вдохнула – и закашлялась. В легкие впилась влажная гниль, запах плесени и мочи.
Она лежала.
Не на костре.
Не в замке.
На голом, промозглом полу какой-то каморки, укрытая тонким, пропахшим потом одеялом.
«Где я?»
Она подняла руку перед лицом – и не узнала ее. Худые, грязные пальцы, ободранные ногти, синяки на запястьях.
Это не ее тело.
Но оно теперь – ее.
Голова раскалывалась, в висках стучало. Она попыталась встать – и рухнула обратно, слабость сковала мышцы.
«Что… что происходит?»
Дверь скрипнула.
В проеме возникла тень – коренастая женщина в засаленном переднике, с охапкой тряпья в руках.
– О, живёхонька! – хриплый голос звучал почти разочарованно. – Ну, слава Тьме, а то тащить тебя было б…
Женщина бросила тряпье на пол.
– Ты кто? – прошептала Алисия.
– Марта. А ты – Элис. По крайней мере, так тебя назвали, когда бросили у моего порога.
Элис.
Имя обожгло, как чужое клеймо.
– Где я?
– Хартсхольм. Окраина, если что. – Марта склонилась, сунула в руки Алисии глиняную кружку. Вода в ней пахла болотом. – Три дня бредила. Кричала про огонь.
Алисия (нет, Элис) сжала кружку дрожащими пальцами.
«Высшие силы… они дали мне второй шанс?»
– Слушай, деваха, – Марта нахмурилась. – Места у меня лишнего нет. И еды тоже. Сегодня отлежишься, а завтра – либо работаешь, либо на улицу.
Элис кивнула.
«Работать.»
Она была графиней. Теперь – нищая.
Но она жива.
А значит, будет бороться.
К вечеру она смогла встать.
Каморка оказалась крошечной, сколоченной из гниющих досок, пристроенной к более солидному (но не менее убогому) дому Марты. В углу – дыра в полу вместо параши. У стены – ящик с соломой вместо кровати.
Элис подошла к закопченному окошку, протерла стекло рукавом.
Хартсхольм.
Город, которого она не знала.
Узкие, кривые улочки, дома с покосившимися крышами. Вдалеке – силуэт какой-то башни, может, ратуши. Люди – оборванные, сгорбленные, спешащие куда-то, не поднимая глаз.
«Другой мир.»
Она не чувствовала в нем магии. Вернее, чувствовала – но глухо, как отголосок сквозь толстую стену.
«Нет инквизиции… но что здесь есть?»
Живот свело от голода.
Элис обернулась, осмотрела каморку в поисках хоть чего-то съедобного. Нашла лишь черствую корку хлеба под тряпьем.
«Надо выжить.»
Она сжала кулаки.
«А потом…»
Потом она найдет тех, кто предал ее.
Или построит новую жизнь.
Но сначала – утро.
И поиск работы.
Глава 2: Дно Аэлтории
Утро в Хартсхольме начиналось с воя собак и запаха перегорелого жира. Элис проснулась от того, что по щеке ползло что-то твердое и шестиногое. Она смахнула насекомое, села на соломенном тюфяке и потянулась к кружке с водой. Жидкость была мутной, с плавающими в ней частицами, но альтернативы не было. Она зажмурилась и сделала глоток.
«Ты не графиня. Ты – Элис. И тебе нужно есть».
Одежда, в которой она очнулась, представляла собой грубую холщовую рубаху и юбку из мешковины. На ногах – стоптанные башмаки, настолько жесткие, что каждый шаг отзывался болью в подошвах.
Марта, когда Элис вышла во двор, уже развешивала мокрое белье на веревке.
– О, живёшь! – крикнула она, не оборачиваясь. – Вчера думала, снова в бред ввалишься.
– Спасибо, – прошептала Элис.
– За что? – Марта фыркнула. – Я тебя не лечила. Просто не выносить же тебя, пока дышишь.
Элис промолчала. Она привыкла к другому тону – к почтительности, к подобострастию. Но здесь, в этом мире, она была никем.
– Мне нужно найти работу, – сказала она.
Марта наконец повернулась, окинула ее оценивающим взглядом.
– С такими-то руками? – Она указала на пальцы Элис – тонкие, без мозолей, с остатками изящных ногтей. – Ты что, благородная что ли была?
Элис почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Нет. Просто… не работала тяжело.
– Ну, теперь научишься, – Марта бросила ей сверток. – Держи. Хлеб с лебедой. Больше дать не могу – сама в долгах.
Элис развернула тряпицу. Внутри лежал плоский серый комок, больше похожий на спрессованные опилки, чем на хлеб. Она отломила кусок, сунула в рот.
«Господи, это невозможно».
Но она проглотила. Потом еще кусок.
– Где искать работу? – спросила она, когда закончила.
Марта пожала плечами.
– Спроси в «Гордости Боровка». Трактир в центре. Хозяйка – Герта, стерва, но иногда берет новых девок. Только смотри… – Она вдруг прищурилась. – Если что, говори, что не знаешь меня.
Элис кивнула.
«Значит, и здесь есть свои опасности».
Хартсхольм днем оказался еще менее привлекательным, чем ночью.
Элис шла по узкой улице, стараясь не наступать в лужи (хотя ее башмаки уже промокли насквозь). Вокруг толклись люди – торговцы с тележками, женщины с корзинами, дети, копошащиеся в грязи. Запахи – рыбы, пота, гнили – смешивались в одно удушливое облако.
Она заметила, как на нее смотрят.
«Я выделяюсь».
Даже в грязной одежде, даже с нечесаными волосами, она двигалась не так, как они. Слишком прямая спина. Слишком высоко поднятый подбородок.
«Надо скрывать это».
Она нарочно ссутулилась, опустила взгляд.
Трактир «Гордость Боровка» оказался двухэтажным зданием с покосившейся вывеской. Из открытой двери валил пар, смешанный с запахом жареного сала и пива.
Элис глубоко вдохнула и вошла.
Внутри было шумно. За столами сидели мужчины – кто-то в дорожных плащах, кто-то в кожанках ремесленников. В углу две девушки в засаленных передниках разносили кружки.
– Тебе чего? – раздался резкий голос.
За стойкой стояла женщина лет сорока, с лицом, словно вырубленным топором, и взглядом, способным прожечь камень.
– Я… ищу работу, – сказала Элис.
Женщина (Герта, как она поняла) окинула ее взглядом.
– Опыт есть?
– Нет.
– Тогда нахрена ты мне сдалась?
Элис сглотнула.
– Я научусь. Быстро.
Герта фыркнула.
– Последняя девка, которая так говорила, разбила три кружки за день. – Она наклонилась вперед. – Ты хоть знаешь, как подавать, не расплескав?
Элис вспомнила банкеты в замке. Слуг, несущих подносы с фарфором.
– Да.
Герта прищурилась.
– Ладно. Испытательный день. Не справишься – вылетишь без оплаты. Разобьешь что-то – отработаешь. Поняла?
Элис кивнула.
– Хорошо. – Герта хлопнула ладонью по стойке. – Таня! Объясни новенькой, что к чему!
Одна из девушек – коренастая, с веснушчатым лицом – подошла, оглядела Элис с ног до головы.
– Ты хоть имя-то свое знаешь?
– Элис.
– Ну, Элис, пошли.
Работа оказалась адом.
Нужно было запоминать, кто что заказал, успевать подливать пиво, убирать грязную посуду, избегать хватающих рук пьяных посетителей. К полудню у Элис болели ноги, спина, а в глазах стояли слезы от дыма и вони.
– Не нравится? – Таня, когда они оказались на кухне, сунула ей кусок хлеба с салом.
– Я справлюсь, – сказала Элис.
– Ну да, – Таня фыркнула. – Все так говорят.
К вечеру Элис уже автоматически носила кружки, уклонялась от щипков и даже научилась сливать остатки пива из недопитых кружек обратно в бочку (Герта настояла, что это «экономия»).
Но когда она вышла из трактира, в кармане лежало пять медяков.
«Я заработала».
Она сжала монеты в кулаке, почувствовала, как края впиваются в кожу.
«Это начало».
Темнота в Хартсхольме наступала быстро.
Фонарей не было, только редкие свечи в окнах. Элис шла по знакомой улице, когда услышала шаги за спиной.
Не один.
Не два.
Трое.
Она ускорила шаг.
– Эй, красотка! – хриплый голос. – Куда так спешишь?
Элис не обернулась.
– Ой, смотрите, она важная! – другой голос, с издевкой.
Шаги ускорились.
Сердце заколотилось.
«Беги».
Она рванула вперед, свернула в переулок.
Темный. Узкий.
Тупик.
«Нет!»
Она обернулась.
Трое мужчин, в потрепанных плащах, с блеском в глазах.
– Ну что, – один из них, самый крупный, ухмыльнулся. – Поговорим?
Элис отступила назад, наткнулась на стену.
«Нет. Нет. Не снова».
Она сжала кулаки.
– Отойдите.
– Ого! – Они рассмеялись. – А она с характером!
Первый потянулся к ней.
И вдруг – тень.
Быстрая, как ветер.
Человек? Нет – что-то большее.
Удар.
Нападавший рухнул на землю с хрипом.
Двое других замерли.
– Уходите, – раздался низкий, хриплый голос.
Элис не видела лица говорившего – только высокую фигуру в темном плаще, с капюшоном, натянутым на голову.
– Это наш район, – пробормотал один из нападавших, но в голосе уже не было уверенности.
– В последний раз. Уходите.
Что-то в этом голосе заставило их отступить. Они схватили товарища, выволокли из переулка.
Тишина.
Элис дрожала.
– Ты… кто ты?
Человек повернулся.
Лунный свет упал на его лицо.
Острые скулы. Тяжелый взгляд.
– Тебе не стоит здесь бродить ночью, – сказал он.
– У меня не было выбора, – прошептала Элис.
Он смотрел на нее. Долго.
– Как тебя зовут?
– Элис.
– Элис, – он произнес ее имя так, словно пробовал на вкус. – Я – Кайл.
И прежде чем она успела ответить, он развернулся и исчез в темноте.