Суждения о науке и искусстве

Глаз непосредственно сообщает нам об истинных формах и свойствах того, что находится непосредственно перед ним. Он порождает гармонию, или пропорциональность, которая ласкает наши чувства.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/7/78/Madonna_Litta_Hermitage.jpg

«Мадонна Литта», 1490-е

Гармония звука доставляет удовольствие нашему слуху, но все же действует она не так достойно, как глаз. Ведь звук, едва родившись, тут же умирает в вашем восприятии. А с чувством зрения этого не происходит, ведь если мы представим глазу красоту, которую создают прекрасные пропорциональные элементы, эти самые элементы не разрушаются так быстро, как музыка, ведь последняя не продолжает звучать в нашем восприятии, когда исполнение закончено! Красота живописи продолжительна, она позволяет снова и снова себя рассматривать, обсуждать и оценивать, она не надоедает, как многократно повторяемая музыка, и не наскучивает. Наоборот, прекрасное живописное произведение очаровывает нас снова и снова. Оно заставляет наши чувства желать обладать ею, вступать в состязание с глазом. Ухо наслаждается, слушая рассказ о красотах живописи, осязание желает проникнуть в картину, нос хотел бы обонять то, что представлено на ней, рот хотел бы заключить ее внутрь тела. Но все это второстепенно по сравнению со зрением.

Красоту, созданную живописцем, время сохраняет надолго. Глаз наслаждается этой красотой, как если бы это была красота живой природы; осязание не препятствует разуму обсуждать божественную красоту.

Возможно, поэт хотел бы сравниться с живописцем, но его слова, которыми он описывает составные части прекрасного, отделяются друг от друга временем. Он не может сложить их в такую гармоническую пропорциональность, в какую складывает их живопись… И тот грешит против природы, кто хочет описать звуками то, что следует созерцать глазами.

Почему человек покидает свое уютное городское жилище, оставляет друзей, родных и домочадцев и идет по пыльным дорогам к просторным долинам, к высоким величественным горам? Его заставляет делать это красота мира, которой можно в полной мере насладиться только посредством зрения. И если вы считаете, что поэт ничуть не менее живописца способен рисовать природу, почему же мы не довольствуемся описанием природы в произведениях поэтов, почему нам нужно видеть их воочию? Ведь гораздо проще было бы сидеть дома, не подвергая себя опасности непогоды, болезни и нападения недоброжелателей, и читать поэтические описания!

Но устроены мы так, что наша душа не может полноценно наслаждаться красотой без участия глаз. Мы не можем только благодаря мастерству поэта достоверно увидеть тенистые долины, бурное море, искрящиеся на солнце реки, не можем увидеть яркие краски природы – одним словом, все то, что создает для нас зрительную гармонию. А вот живописец может представить нам все это и даже больше: холодные зимние пейзажи, журчащие источники, зеленые лужайки… И это будет уже совсем другое удовольствие, нежели выслушивание описания всего этого.

Поэт говорит, что он превосходит живописца, так как заставляет пробуждаться человеческие чувства при помощи различных выдумок, причем как особую заслугу представляет то, что он может придумать вещи, которые не существуют на самом деле.

«Я могу заставить мужчин взяться за оружие, я могу описать небо, звезды, пробудить в человеке страсть к искусству, я могу все!» – говорит поэт. Но на это можно ответить, что ни одна из этих вещей не является его собственным достижением, предметом его собственных занятий. Ведь если он пожелает говорить – оратор сделает это лучше, если он заговорит об астрологии – его на этом поле победит астролог; если он захочет вдохновить нас рассуждениями о философии – свои умозаключения он, скорее всего, украл у философа. Ведь, в сущности, поэзия несамостоятельна и собственной кафедры заслуживает не более, чем мелочный торговец, перепродающий товары, изготовленные ремесленниками.

А живопись рассматривает творения как человеческие, так и божественные. Божество науки живописи дало нам линии, которыми ограничивается и оценивается совершенство статуй; оно научило архитекторов строить так, чтобы здание было приятно для восприятия и удобно для проживания; оно обучило ювелиров, ткачей, изготовителей ваз… Оно же изобрело буквы, посредством которых не только выражаются различные языки, но и передается от одного человека к другому мастерство инженеров, астрологов, математиков, строителей…

Поэт утверждает, что его наука – это прежде всего вымысел и мера, которые составляют тело поэзии: содержание – вымысел, стихи – мера. А потом все это одевается в науки. Но ведь живописец может представить те же самые аргументы, даже более точные: здесь тоже присутствует выдумка, фантазия в виде содержания и мера в виде самих предметов, которые нужно представить как можно более достоверно и пропорционально. Но живописец при этом не нуждается в том, чтобы одевать в науку свое творчество, более того, это другие науки одеваются в живопись. Например, астрология – ничто без перспективы, которая является составной частью живописи. Особенно математическая астрология, в отличие от ложной, умозрительной.

Поэт говорит, что он может описать один предмет, на деле представляющий собой другой… Живописец парирует, что он может сделать то же самое. Поэт утверждает, что он способен зажечь в людях любовь, самое прекрасное из всех чувств, – живописцу подвластно все то же самое. И даже более – он может подарить влюбленному образ его любви, давая ему возможность общаться с ним, обращаться к нему с речью. Попробуйте сделать то же самое с поэмой, написанной писателем! Живописец может заставить влюбиться в картину, которая вообще не представляет собой образ конкретной живой женщины, – он может создать обобщенный образ, но столь прекрасный, что перед ним склонятся все.

В моей собственной жизни был подобный опыт – я написал картину, представлявшую некий образ божественной красоты и прелести. Ее приобрел влюбленный мужчина и хотел снять с нее божественный флер, чтобы иметь возможность целовать ее без угрызений совести. В конце концов совесть победила, и ему пришлось убрать картину из дома.

Попробуй, поэт, создать красоту, не создавая определенного предмета, и пробуди у человека подобное желание! Если ты скажешь, что способен одним только пером и чернилами живописать ужасы ада, я отвечу, что и здесь живописец тебя превзойдет, так как он наглядно покажет вещи, которые могут как обещать наслаждение, так и приводить в ужас и побуждать к бегству. Живопись гораздо быстрее приводит чувства в движение, чем поэзия.

Если же ты, поэт, скажешь мне, что можешь словами побудить людей плакать или смеяться, я отвечу тебе, что двигателем этих чувств будешь не ты. Это искусство оратора, и к поэзии оно отношения не имеет.

А живописец может заставить людей смеяться, а не плакать, потому что плач – более сильное чувство и состояние, чем смех. Приведу еще пример: один художник создал картину, изображавшую зевающего. И все смотревшие на нее зевали тотчас же! Способна ли на это поэзия? Бывали случаи, когда художники представляли на своих полотнах сладострастные сцены – и они побуждали зрителей к таким же самым развлечениям. И если поэт опишет какое-либо божество, это описание будет не так почитаемо, как написанный красками образ. У этой картины будут собираться паломники, к ней будут приносить пожертвования, рядом с ней будут произносить обеты и клятвы. И помощи будут просить у нее, а не у поэтического описания!

Для живописи Леонардо да Винчи характерны тонкие переходы цвета («Портрет Джиневры де Бенчи», 70-е гг. XV в.)

Однажды в день рождения короля Матвея придворные творцы принесли ему свои дары: поэт – написанное им произведение, в котором восхвалял день появления правителя на свет, а художник – портрет возлюбленной владыки. Король бегло просмотрел творение поэта, после чего поставил перед собой портрет и не мог оторвать от него глаз. Поэт обиделся и сказал: «Правитель! Обратись к моей книге еще раз и ты увидишь, что она намного глубже и содержательнее картинок!»

Король ответил на это: «Помолчи! Ты сам не знаешь, что говоришь. Картина более служит чувствам, чем твои вирши, восхищаться которыми может слепой, но не тот, кто ищет гармонии мира. Я хочу видеть, я хочу осязать, а не только слушать. Твое произведение я могу положить рядом с собой и обратиться к нему в любой момент; а творение художника держу перед собой обеими руками и не могу оторваться от него. Мои руки сами потянулись к нему, они желают служить более достоверному чувству, чем слух. Я думаю, что именно так должны соотноситься между собой наука живописи и наука поэзии, как собственно органы чувств, которым они служат. Наша душа жаждет гармонии, а гармония рождается только тогда, когда я вижу пропорциональность и красоту. В твоей науке – поэзии – нет пропорциональности, рожденной мгновением, твою поэму можно оценить, только прочитав ее всю, одна часть следует за другой. А живопись создает гармонию целого, гармонию момента, и в этом ее великое чудо! И поэтому говорю я тебе, что твое ремесло, твое искусство стоит значительно ниже, чем искусство живописца. Его творение доставляет мне великое удовольствие тем, что в нем собраны все пропорциональные части, составляющие божественную красоту, и я могу охватить их глазом одновременно, радуя свою душу и услаждая ум. Нет никакой другой вещи на земле, которая дала бы мне такое же высокое наслаждение».