Мальчик с шарфом

© Даниил Александрович Каплан, 2025

ISBN 978-5-0068-3928-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Эта история родилась из тишины, оставшейся после детского смеха, и из тумана, что стелется над городом в предрассветный час. Она – о тех, кто умеет видеть звёзды в лужах и слышать музыку в тишине. О мальчике, который не боялся быть странным, о шарфе, связывающем миры, и о розе, цветущей вопреки всему. Но прежде всего – о том, как боль и потеря учат нас самому главному: оставаться собой, даже когда вселенная становится холодной и чёрной.

Для тех, кто рано повзрослел.

Глава I: Карта из света

Где-то далеком в забытом месте, где весна холодна, а зимы так теплы, как летом, жил мальчик, низенького роста, веснушки на лице, будто само солнце поцеловало личико, худые ноги в ссадинах, худые руки в ушибах. Однажды бегая по бескрайнему полю ромашек, я тогда по воспоминаниям упал стерев коленки об грубую землю. Главной моей особенностью был – шарф. Связанный из множества нитей с разных уголков планет, уверял я. Мне не верили. Чудики, так называем сверстники и взрослые всегда не понимали меня.

Я бежал голыми стопами по камушкам ласкового моря. Мама отпустила на ненадолго. Резвый смех разразился вдоль скал, такой звонкий, детский, наивный. Вода брызгалась игриво словно море – друг. Оно не осудит, не возразит, не скажет: «вырастешь – поймешь». Большими глазами я смотрел на небо. Они просто не видели того, что видел я. Пробежавшись вдоль берега, я очутился в месте, где была подводная пещера.

Из той пещеры был виден прямо из расщелины в камнях, без единой крупинки земли тянулся к малиновому небу тонкий, хрупкий стебель. А на его верхушке ослепительно-белый цветочек. Роза. Это самое удивительное, что видел я когда-то.

Чудики говорят: «невозможно и противоестественно», я же уверял, что это правда. Но кому дело до этого? Никому.

Я побывал на многих планетах и астероидов, где никогда за все свое путешествие не видел такой цветок надежды. Планета «часовщиков», где время идёт вспять, астероид «вечного спящего кота», чей храп был причиной землетрясений. А тут роза растет из скал…

Не заостряясь на этом, я убежал домой. В тот вечер начался ливень. Стучал по крышам с таким упорством, будто хотел продавить их и смыть весь этот хмурый город. Я сидел на подоконнике в своей комнате, прижав лоб к холодному стеклу. На улице зажигались фонари, превращая мокрый асфальт в россыпь тусклых, размазанных звёзд. Я укутался плотнее в свой шарф. На самом деле его вязала бабушка из толстой колючей пряжи всех оттенков синего и фиолетового. «Цвет ночного неба» – так называла она шарф.

Сегодня я путешествовал по планете «стеклянных морей». Её океаны были из жидкого хрусталя, вместо рыб в глубинах плавали застывшие мелодии. Местные жители, безмолвные скитальцы, ловили их сачками из солнечных лучей и складывали в библиотеки, где тишина была самым ценным сокровищем. Я знал, что нужно сделать, чтобы услышать музыку: подойти к одному из сверкающих шаров, аккуратно прикоснуться к нему пальцем и… Замереть. Внутри рождалась симфония, которую невозможно услышать ушами.

Говорят, они одиноки, эти скитальцы. Одиночество их лечит, но и губит. Я подошёл робко к одному из них:

– А что это вы тут с собой делаете?

– Встречаюсь с ней. – Ответил скиталец баритоном.

– Но… Она же…

– Знаю, – перебил он, – я тоже умираю встречаясь с ней.

– Как это «умираю»? А какое у неё имя? – Наивный я все никак не отставал от незнакомца.

– Ну какое у неё может быть имя? – Легко выдыхая он промолвил, – если она это всё…

Мы молчали смотря на холодное, синее, как лёд небо. Я не понимаю какого это. В каком смысле «всё»? Она – это вселенная? Удивленными глазами смотря на скитальца, я неоднократно поразился. Он, видимо, любит вселенную, точно, подумал я:

– А хотите, я вам подарю планету?

– Зачем?

Никто никогда мне так не отвечал на мой самый искренний подарок. Вопрос ввел в ступор:

– Она же вселенная, планета часть её, мистер.

– Ты не так понял малыш, смерть никого не щадит. – Посмеялся легко и отчаянно он не отвечая на самый мучительный вопрос: «почему»?

Что вообще значит «умираю»? Что такое «смерть»? Это что-то страшное? Если да, то я её поругаю, чтобы она не пугала и не обижала никого. Тут я уставил взгляд на камень:

– А как она выглядит, «смерть»?

– Никак, малыш.

Никак значит, может он не видел её?

– Это просто костлявая женщина с косой. – Скиталец заявил как-то наигранно.

– Я её найду и поругаю, что она никого не обижала!

Я попрощался со скитальцем направляясь искать эту костлявую мадам с косой. Однако, поиски приостановились. Мама с теплотой звала на ужин. Резво пробежавшись по скрипучим ступенькам, я словно ронял холодные капли звёзд из карманов. Рассыпались по всему деревянному полу.

Сев за стол чуть ли его не опрокинув я взял вилку и как дикий зверь принялся есть нежную лапшу, словно это нити сама вселенная и котлета – планета, часть этой вселенной. Отец молча сидел и читал газету:

– Что нового, малыш? – Её голос звучал ровно, что в этом я улавливал в нём легкую дрожь, будто мама балансировала на канате над пропастью собственных тревог.

Я отложил вилку. Мои глаза неистово загорелись:

– Сегодня я был на планете «стеклянных морей», – начал я, и мои пальцы непроизвольно потянулись к шарфу нащупывая невидимые нити. – Там живут скитальцы, они…

– Опять эти твои фантазии, – вздохнул отец, даже не глядя на меня. – В твоем возрасте я уже в гараже помогал деду моторы чинить.

– Мне сегодня учительница, – продолжила мать. – Сказала, что у тебя всё плохо с математикой. Займись, пожалуйста, учебой, а потом летай сколько хочешь.

Они не понимали. Они думали, что я лентяй и бездельник. На самом деле это не так. Настоящих бездельников я видел на планете «лентяйства».

Мама меня укладывала спать. Теплые, но усталые прикосновения накрывали одеяло на мое звездное тело. Мама ничего больше не сказала как кроме: «спокойной ночи» и предварительно потушив свет.

Как только дверь закрылась, я резко подбежал к окну. Открывая её, словно как Иисус по воде я стал шагать по воздуху. Детский смех раздался по всему хмурому городу. Настоящий крик счастья. Роняя звёзды они медленно, то быстро падали разбиваясь на множество таких же звёздочек. Я кружился в эту ночь в танце со всеми планетами и астероидами, на которых я бывал. Ночное баловство над дремучим городом – это то, чего не хватало мне – увидеть впервые восход солнца…, и я его увидел. Не из окна своей комнаты, а с самой высокой ветрины, что только мог найти, – с крыши старого дома с черепицей, похожей на спинки дремлющих черепашек. Сначала небо по краю прошила тонкая серебряная нить, потом она растопилась, превратившись в розовое молоко, которое пролилось на спящие улицы, на гнёзда голубей под карнизами, на мой шарф, ставший вдруг еще ярче и яснее.

Я протянул руку, чтобы поймать луч, и мне показалось, что я держу не свет, а ту самую нить, из которой бабушка вязала мой шарф. Нить, соединяющую ночь и день, сон и явь, Землю и планету стеклянных морей. Она это всё, вспомнились вдруг слова скитальца.

Что значит «всё»? Если это не вселенная. Я огляделся. Вот дом, вот дерево, вот лужа, в которой тонет небо. Вот я. Разве это – «всё»? Мне казалось, что «всё» – это что-то огромное, что не поместится даже в самой большой коробке. А оно, выходит, помещается в каждой капле росы на паутинке. Даже во мне самом. Видимо «всё» это не только вселенная, но и планеты, дома, деревья, лужи, и сами мы.

Спускаться с крыши пришлось цепляясь за водосток, такой холодный и скользкий. Я был похож на разведчика, возвращающегося с секретной миссии. Миссии по спасению рассвета от скуки.

Дома всё было как всегда. Пахло жаренным хлебом. Мама, уже собранная, но с тенью усталости в уголках глаз, ставила на стол моё молоко:

– Опять не спал? – Спросила она, но без упрёка. Словно просто констатировала факт, как погоду за окном.

– Встречал солнце, – честно ответил я, усаживаясь за стол.

Она лишь вздохнула, но я поймал её взгляд, скользнувший к моему шарфу, висевшему на спинке стула. Мне показалось, что в её глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Не на веру в мои планеты, нет. А на понимание того, что мне почему-то это важно. И в этот миг этого было достаточно.

Выскакивая на улицу, меня ждал корабль. Он был не из блестящего металла, а из старого дивана, выброшенного соседями, с парусом из маминой забытой на верёвке простыни. Я забрался на борт, свернул свой шарф в тугой канат и привязал его к спинке – это был штурвал, ведущий меня сквозь океан. Я крутил его, и мой корабль послушно вилял между лужами, обходя подводные рифы из треснувшей плитки. Ветер бил в парус-простыню, и она трепетала, как живое крыло. Я уже почти видел позади очертания моего дома.

Вдруг раздался смех по улице. Это были чудики, которые шли по пути в школу. И тут корабль в мгновение стал снова диваном. Парус повис скучной тряпкой. Море превратилось в ряд обычных столбах.

Со стыдом я слез с дивана. Острый прутик пружины уколол мне ладонь. Боль была настоящей, крошечной и очень конкретной. Больше, чем обида. Это было чувство, будто тебя только что выдернули из одного мира и швырнули в другой, где всё проще, грубее и безрадостнее.

Я побрёл по улице, волоча шарф по земле. Звёзды в карманах словно потухли. Что-то странное, что-то пустое во мне оседало. Я подошёл к тому месту, где вчера видел розу. Прилив уже прошёл и вход в подводную пещеру снова был открыт. Я полез внутрь, в прохладную влажную темноту, пахнущую водорослями и тайной.

Она была на месте. Роза. Её ослепительно-белый цветок казался единственным источником света в пещере. Я сел напротив, поджав коленки:

– Тебе тоже одиноко? – Спросил я её. – Тебя тоже никто не видит?

Роза молчала. Но в её молчании было больше понимания, чем во всех словах мамы и папы, чудиков, учителей вместе взятых. Она просто была. Противоестественная, невозможная, но – была.

Я просидел с ней, кажется, очень долго. Смотрел, как свет из расщелины падает на её лепестки, и думал о словах скитальца. «Она это всё». Может быть, «всё» – это пещера? Эта роза? Я, который пришёл к ней, потому что больше некуда идти. И боль ладони от укола пружины. Усталость мамы, смех чудиков, возражение учителей. Всё вместе. Хорошее и плохое. Ты не можешь взять только планеты, отбросив ужасное. Ты должен принять всё целиком.

Когда я вылез обратно, солнце уже стояло высоко. Я посмотрел на свой шарф, испачканный в земле. Я не стал его отряхивать. Эти пятна были теперь частью его истории – частью карты.

Я пошёл домой. Не бежал, не летел, а просто шёл. Я уже знал, что вечером снова вылезу в окно, чтобы уронить несколько звёзд в дремучий город. Потому что это было моё дело. Так же, как розе – цвести среди камней. Скитальцу – встречаться со своей «всей» вселенной.

И если «всё» включает в себя и боль, и одиночество, то, может быть, оно включает в себя и вот это – тихое, упрямое счастье, которое помещается в одной пещере, внутри одного цветка и в узлах одного потертого шарфа.

Глава II: Крушитель миров

Сначала трещины были почти незаметными, как тонкие паутинки на стекле. Но с каждым днём они расходились всё шире, угрожая разбить хрустальный купол моей вселенной на осколки.

Первым признаком стала тишина за ужином. Раньше её заполняли мамины расспросы о школе и отцовские редкие шутки. Теперь же слышен был только стук вилок о тарелки и навязчивое тиканье часов в прихожей. Отец словно окаменел. Он приходил с работы, молча ужинал и уходил яростно в свою комнату, закрывая дверь. Его плечи всегда такие уверенные, теперь были ссутулены, словно под невидимым грузом.

Папа был коллекционером кораблей. Каждый раз с работы, он брал пустую, стеклянную, прозрачную бутылку, затем собирал из нужных материалов кораблик, и вскоре подворачивая паруса помещал внутрь. Его самым любимым был «Санта-Мария» на котором плыл Христофор Колумб, тот самый открывший новый континент. Корабль стоял на самом видном месте полки. Отец гордился им, восхищался. Иногда он доставал его и осторожно смахивал с него пыль, и его лицо на миг становилось прежним – светлым и спокойным.

Но в тот вечер всё было иначе.

Я сидел на ковре в своей комнате, размышляя как же найти ту костлявую мадам с косой, где она может быть. В этот миг, мои размышления прервались. Из комнаты отца донёсся приглушенный, но резкий звук – словно осколок упал и разбился на тысячу невосстановимых осколков.

Я замер. Тишина, последовавшая за ним, была страшнее любого грома. Она была тяжёлой, густой, как смола. Я высунул голову в коридор. Дверь был приоткрытой. Отец стоял спиной ко мне, склонившись над столом и мама рядом шокированная от такого. Его мощные плечи были напряжены до дрожи. На полу, у его ног, лежали осколки стекла. Среди них белели обрывки парусов и крошечные обломки мачт. Эта была «Санта-Мария» – самая любимая из всей коллекции разбилась вдребезги.

Я не видел отцовского, хмурого лица, но почувствовал, что случилось непоправимое. Это был не случайный удар локтем, не неловкие движения. Это был взрыв. Взрыв молчания, который копился неделями:

– Еще месяц, максимум два, – говорил отец, и его голос был чужим, будто треснутым от холода. – Потом кредиты, ипотека… Не знаю, что будет дальше.

– Всё наладится, – безнадёжно пыталась утешить его мама. – Найдёшь другую работу.

– В моем то возрасте? С моей профессией? – Раздался горький, короткий смех. – Рынок рухнул. Я никому не нужен.

– Ну чего ты так, дорогой. Все будет хорошо. – Хотела приобнять мать отца.

– Что хорошо? Что? – Резво, как-то дико и громко прорычал он. – Ничего хорошего из этого не выйдет, сын у меня бездельник, я боюсь представить в кого он вырастит, в глупого деда? Который тоже таким был. Или еще хуже… В бабушку…

– Не говори ты так. – Серьезным тоном ответила мать.

– А что я не так говорю? Я правду говорю! Да лучше помру, чем здесь жить! – Кинув какие-то бумаги, папа ушел прочь из дома.

– Что это такое?! Почему ты не говорил мне про это? Быстро сплюнь слова! Нельзя такое говорить! – Пыталась остановить его мама, но, попытки были бесполезны.

Я замер у двери, сжимая деревянный косяк. Я не до конца понимал слова «кредиты» и «ипотека», но острый холод в голосе отца, я понял прекрасно – страх. Тот самый, что жил под кроватью, не давая спать ночами напролёт. Только он вырос и заполнил весь дом.

Резкий, беспомощный материнский крик раздался по дому. Заперев дверь, по моим щекам текли ручьями слезы. Такие ледяные, колющие. И вопрос в голове: «что я не так сделал»?

Планета «потухших звёзд». Я плыл на маленьком кораблике. Ветер меня уносил куда-то вдаль. Со мною на кораблике была букашка – сверчок, освещавший путь в небытие:

– Куда мы плывем? – Спросил неосторожно я.

– Не знаю. – Сверчок протянул протяжно букву «з».

– А что вы знаете?

– Знаю, что ничего бессмысленнее не делал, освещать путь и плыть неизвестно куда.

– Вы давно тут?

– Давно.

– И как вы тут живёте?

– Обычно, знаю, что эта тишь успокаивает.

– Меня тоже это успокаивает.

Сверчок кивнул положительно просто гребя веслом в пучину неизвестности. Мы плыли в безмолвной тишине, если не считать барахтанье весла. Вокруг не было ни души. Ни вспышек далеких галактик, ни шёпота спящих метеоритов. Только густой, непроглядный мрак и тихий, едва уловимый звон, будто кто-то бесконечно стучит по хрустальному бокалу:

– А звёзды они совсем потухли? – Спросил я, почти боясь нарушить здешний покой.

– Нет, они просто устали светить.

Я присмотрелся в небо. Сначала видел только черноту, но потом, будто глаза мои привыкли, я начал различать едва заметное, тлеющее свечение. Не яркие точки, а скорее призрачные отсветы, угли, которые еще хранили память о пламени. Они висели в безвоздушном пространстве, как пепел после грандиозного пожара:

– Будешь кушать, юнга? – Спросил сверчок доставая горсть сырой рыбы.

– Спасибо, я не голоден, – сделал я недолгую паузу, затем прошептал, – они всё еще красивые.

– Ага, красота теперь иная.

Мне вдруг стало их жалко до слёз – этих уставших звёзд. Мне захотелось их согреть всех, зажечь снова, но я не знал как. Я лишь укутался плотнее в свой шарф, словно мог своим теплом растопить льды этой планеты, согреть воды:

– А они еще загорятся? – Спросил я, и в голосе моём дрогнула надежда.

– Не знаю, возможно, когда-нибудь. Если они захотят. – Сверчок на мгновение задумался.

Наш кораблик проплыл много тусклых звёзд, но… Где-то в небе всё еще горит огонь, такой яркий, оранжевый, как закат солнца. Сама надежда на часть чего-то большего. Лёд встречал тут как тут. Ажурная гладь. Сверчок принялся стучать по нему. Однако, я его остановил. Не касаясь ко льду, он растаял легким шёпотом тишины. Сверчок удивленно фыркнул:

– Как?

– Я побывал везде, и знаю выход.

И там должен быть выход. Сверчок на прощание мне дал бутыль с розовым, ярким молоком.

Вприпрыжку я бежал по ночному небу все так же спящего города. В руках бутыль молока немного освещавший мне путь и шарф будто развивался в порыве ветра. Звёзды из карманов падали зажигаясь на мокром асфальте, а не как в тот раз разбиваясь.

Опускаясь к окну предварительно открыв, я аккуратно прибрал свои заросшие волосы убрав листочки от деревьев. Робко выходя из комнаты, я услышал тихий, приглушенный плач. На цыпочках идя к месту источника звука, краем глаза я увидел маму склонившая голову и сидя на краю кровати. Отца не было. Мама сжимала крепко в руках один из осколков разбитой «Санта-Мария» – крошечный обломок мачты и бумаги с какими-то медицинскими подписями.

Я не знал даже слов, которые могли бы её утешить. Взрослые слова были полны трещин, они ранили, а не лечили.

Вместо этого я подошёл к ней, протягивая бутыль розового молока. Она вздрогнула, когда я вошёл, и быстро вытерла глаза тыльной стороной ладони%

– Что это? – Устало спросила она.

– Это розовое молоко с планеты «потухших звёзд». Сверчок говорил, что любое лекарство не сравнится с ним.

Мама посмотрела на меня. Не сквозь меня, как это бывало ранее, а прямо в меня. Её глаза были красными и бездонно усталыми. Она медленно взяла бутыль, сделав небольшой глоток:

– Спасибо, – прошептала она. И в уголках её губ дрогнуло нечто отдалённо напоминающее улыбку. Очень слабую и хрупкую. Как тот первый луч солнца на рассвете.

В эту ночь я не полетел ронять звёзды. Я сидел у окна в своей комнате и смотрел на улицу. Мой шарф лежал рядом, и в лунном свете грязь на нём казалась не пятнами, а частью какого-то нового, неизведанного созвездия.

Снова падая в размышления, я понял, чтобы найти костлявую мадам с косой, которая напугала моего отца, мне нужно сначала понять, где она прячется. А пряталась она, я чувствовал, не на планетах и астероидах, а здесь. В датах отцовского блокнота, в молчании за завтраком, в страхе, что поселился в нашем доме.

Мир взрослых оказался самой сложной и самой страшной планетой из всех. На ней не было карты. Её только предстояло нарисовать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.