Развилки

Глава 1. Ноябрь – лучший месяц

На календаре первое ноября, из небесной черноты падает мокрый снег, москвичи пребывают в ожидании скрежета лопат дворников, а мы с вами заглянем в малогабаритную однокомнатную квартиру в Ростокино, где наш герой по имени Никита раскладывает кусочки селедки на огромную тарелку, украшенную по краям замысловатым орнаментом. Сверху он кладет кольца репчатого лука и останавливается в задумчивости: надо ли капнуть подсолнечного масла, или и так будет вкусно? На кухонном столе уже стоит корзинка с нарезанным черным хлебом, миска с солеными помидорами, в кастрюле на плите варится картошка, а в холодильнике, который из-за малости кухни стоит в коридоре, охлаждается бутылка водки.

Никита поджидал своего друга Макса. Уже не первый год первого ноября Макс приходил в гости, чтобы отпраздновать начало своего любимого месяца. Над привычной всем ноябрьской депрессией Макс смеялся и говорил Никите:

– Что бы ты понимал! Ноябрь – лучший месяц для начала нового проекта. До Нового года есть время понять его целесообразность, и, если что-то пойдет не так, остается время переключиться на что-то другое.

У Макса есть теория, что Новый год обязательно надо встречать с чем-то незаконченным и важным. Тогда Всемирный разум в лице Деда Мороза обязательно даст возможность закончить начатое и прожить наступающий год без особых потрясений.

– У меня это работало, работает и будет работать, – добавлял он, помогая накрыть на стол.

Никита возражал. И не из-за природной склонности к спорам (такое за ним не водилось), а пытаясь оправдать нелюбовь нормальных людей к ноябрьским вечерам, когда с неба сыплется то снег с дождем, то дождь со снегом.

– Выйдешь в магазин, – говорил Никита, – а на улице только всепогодные собачники да странные личности в капюшонах, а что ожидать от этих личностей, какие у них мысли под капюшонами – этого никто не знает, так что лучше держаться от них подальше.

Макс работал в банке, занимался переговорами с клиентами, которых надо убедить принять решение, выгодное банку. Переспорить его невозможно, искусство переговоров он освоил и всегда следовал правилу, что во всем надо сначала соглашаться, а потом использовать слова собеседника в свою пользу.

– Ты абсолютно прав! – говорил Макс. – Добавь еще промокшие ноги, сломанный ветром зонтик, забрызганные брюки и, как следствие, правильное нежелание выходить из дома. И это главное. Выключаешь телевизор, садишься за стол и начинаешь думать. Ноябрь – идеальный месяц для философских размышлений. Зимой праздники, лыжи, каток, весной – авитаминоз и томление духа, летом – жара или радости, которые нельзя отложить на другое время, золотая осень – время легкой меланхолии и любования красотой. Так что остается только ноябрь, и его надо провести с пользой.

Макс – философ и оптимист, умеющий радоваться жизни. К тому же он еще и писатель. Хотя, сейчас, в век соцсетей и самиздата, почти все мы писатели. «Графоманю понемногу», – говорил он, – когда его спрашивали, как он проводит свободное время. Писал он короткие рассказы, точнее, истории из жизни. Если зайти на его страницу в сети, то можно поразиться. Прошлого Макса хватило бы на десяток нормальных людей: путешествия, приключения в горах, на воде и под водой. А сколько стран он объездил!

– Ты и в Монако был? – спрашивал Никита.

– Фотографии видел? – отвечал Макс вопросом на вопрос.

Фотографии на его страницах в соцсетях Никита видел. Они подозрительно напоминали фотографии улиц сервиса Google Street View, но ведь Никита мог и ошибаться. В сети Макс не был самим собой. Там он представлялся Чайльдом Гарольдом, уставшим от перемены мест, пресыщенным впечатлениями, язвительным наблюдателем неправильного течения жизни. Гораздо интереснее был его дневник, записи в котором были полны переживаний за мир, который катится в пропасть, но все это скрашивалось юмором, который немного затушевывал трагизм нашего существования. В дневнике Макс был настоящим, каким его знали и любили друзья.

Никита знал Макса уже несколько лет – жил Макс в соседнем подъезде, а познакомились они на собрании жильцов, где обсуждалось – нужно ли им написать коллективное письмо какому-то начальству, чтобы выдворить «Отель на час» из помещения бывшего молочного магазина на первом этаже. «Это не разврат, а культурный досуг», – парировали сторонники отеля. «Дети смотрят», – говорили противники такого досуга и добавляли, что дети смотрят на все это с большим интересом. Сторонники смеялись – дети в телефонах и не такое видели, а во дворе, как-никак, двадцать первый век, негоже отставать от современности, и что отель лучше, чем магазин, от которого с раннего утра был шум, а вечером мусор. Макс был за отель, так как вырос в малогабаритной квартире с родителями и понимал необходимость подобного досуга. Никита тоже поддержал отель, вспомнив, что с его появлением во всем доме исчезли тараканы.

Макс любил философствовать, но про себя рассказывал мало. Мои герои всегда встречались в квартире Никиты, пили пиво, ругали чиновников и объясняли друг другу, как нужно управлять государством – неисчерпаемая тема мужских разговоров. Когда пива было много, Макс расспрашивал, как Никита провел прошедший день, год и последние десять лет. Слушал внимательно, как будто и правда его это интересовало. «А она что? – перебивал он вопросами. – А он что?» Все Никитины действия Макс одобрял, и когда Никита описывал свои промахи, Макс говорил, что это жизнь такая, и ему ничего не оставалось, как сделать то, что он сделал. В общем, Макс был идеальным слушателем, и когда по неведомой причине он долго не появлялся, то Никита начинал скучать. В том году Макс пришел отпраздновать начало ноября не с пивом, а с огромным тортом, украшенным красными розочками из какого-то подозрительного крема.

– Сегодня нам нужны ясные головы, – сказал он. – Хочу кое-что обсудить. Алкоголь помогает приукрашивать действительность, размывает ее, но мешает нужному нам просветлению.

Никита кивнул, убрал со стола селедку и пошел ставить чайник. Откровенно говоря, он удивился – Макс за столом часто философствовал, и пиво ему ничуть не мешало. Год назад он развил теорию, что ноябрь – это месяц чудес или их ожидания.

– Ожидание чуда, – говорил Макс, – у многих является смыслом жизни. А в ноябре чуда ожидают все, даже неверующие и чрезмерно образованные. А коллективное ожидание, как всем известно, материально, и, если это вовремя не пресечь, то чудеса начинают случаться. То солнце пригреет вопреки прогнозам, то снег выпадет необычно пушистым, каким он даже в январе не бывает. А случается, что по телевизору такое пообещают, что всем сразу станет светло и радостно.

На этот раз все было серьезнее. Макс собрался обсудить теорию принятия решений: в чем ошибались великие мыслители, когда пытались понять, какой черт заставляет нас жениться на косоглазой распутнице, когда есть серьезные девушки, более подходящие для семейной жизни. Серьезные девушки умеют печь шарлотку, не любят кокетничать, поддерживают разговор о постимпрессионизме и к тому же почти наизусть знают древнеиндийский трактат Камасутру. А нам все равно нужна косоглазая неумеха-распутница.

Пока закипал чайник, Макс обругал Аристотеля и Декарта, а когда мои герои сели за стол и разрезали торт, он спросил, имеет ли Никита представление о философии Лейбница. Никита вспомнил, что Лейбниц независимо от Ньютона, открыл дифференциальное исчисление.

– Я о другом, – сказал Макс. – Ты мне голову высочайшей математикой не забивай, в данный момент я гуманитарий и смотрю на мир другими глазами. Чтобы понять гармонию мира, алгебра не нужна. Это только в банке она полезна – оцениваешь отношение риск/прибыль и выбираешь вариант, где это отношение меньше.

Никита посмотрел на Макса с уважением. Так изыскано он выражался редко. Никита узнал, что Лейбниц, как Сартр и Милль, тоже были неправы, и все ждал, что нового Макс хочет поведать миру. Он и без Макса знал: все теории ни к черту не годятся, что мы принимаем решения не с помощью вдумчивого анализа последствий, а вопреки ему, по принципу «была не была!» Лично у него все происходило именно так. Играет он, например, в шахматы, рассчитывает комбинации: если я так пойду, а противник так, тогда я вот так… Считает, считает, потом вспышка в голове, и он двигает коня просто потому, что ему так понравилось. Без всяких расчетов, просто захотелось двинуть именно коня.

– Это называется интуитивным методом принятия решения, – сказал Макс, когда Никита рассказал про коня. – Сработало подсознание, которое ты не можешь контролировать.

Герои съели уже половину торта, а Макс все рассказывал о работе подсознания, приводил примеры, когда водители нажимают тормоз за мгновение до того, как на дороге сложится аварийная ситуация. Потом началось нечто совсем занудное. Макс говорил, что, по его мнению, у нас нет никакой свободы воли, что все решения принимаются вне нашего сознания.

– Мы живем под действием внешнего окружения и происходящих вокруг нас событий, – сказал Макс. – Именно подсознание, а не логика с теорией вероятностей в конечном итоге определяет нашу жизнь. Так что на развилках надо идти туда, куда глядят глаза. Они всегда смотрят в правильном направлении.

Никита понял, что ноябрь Макс проведет плодотворно и его надежды, что они будут ругать коммунальщиков за неубранный снег, не оправдались. После чая Никита достал бутылку коньяка, чтобы рассказать ему о дневном разговоре с шефом. Он не знал, как сработало подсознание шефа, куда глядели его глаза, но он предложил Никите стать начальником группы. Макс от коньяка отказался, сказал, что ему предстоит непростая ночь и что алкоголь, конечно, стимулирует полет мысли, но мешает эти мысли четко сформулировать. С этими словами он подошел к окну, скрестил руки на груди и долго стоял, разглядывая заоконную темноту.

– Мир изменится в лучшую сторону, если мы научимся управлять подсознанием, – сказал он и вернулся к столу.

Потом Макс развил эту мысль: если все будет так, как он задумал, то все будут жить долго и так счастливо, что и представить невозможно. На этом он простился. Никита закрыл за ним дверь, послушал, как загудел лифт, и пошел убирать со стола.

Только не подумайте, что сейчас я буду рассказывать о философских теориях, которыми Макс напичкал Никиту в тот вечер. Они оба мне рассказывали про этот вечер. Я мало что запомнил, кроме, пожалуй, теории Милля: на развилках надо идти по пути, где увеличивается счастье всего человечества. Никита даже захотел применить эту теорию на практике и предложил торт доесть, а не прятать его остатки в холодильник. «Мы ведь тоже часть человечества», – сказал он, но Макс мгновенно перешел на идеи других мыслителей, и затея сорвалась. Вообще я подозреваю, что Макс не так уж много понял у перечисленных философов. Тогда он просто пересказывал их мысли без обычной для него критики, как будто читал лекцию сонным студентам. Вообще к философам у меня некое предубеждение. Была у меня знакомая, окончившая философский факультет. Вот с ней практически невозможно было разговаривать. Спросишь, как дела, а она потребует уточнить определение слова «дела», вспомнит про древних греков, объяснит, что дела могут быть разными, потом начнет выпытывать, что именно я имел в виду и как я буду реагировать, если у нее все дела замечательные и она готова рассказать о каждом из них. Но это я отвлекся, простите. А то получится как у Швейка, у которого был готов рассказ из своей жизни на любую обсуждаемую тему.

Разговор с Максом Никиту задел. Он даже пожалел, что Макс ушел так быстро. На кухне Никита сел у окна, стал смотреть на падающий снег и думать о своей жизни, которая ему все больше не нравилась. Позади престижный институт, где его обучили физико-математическим премудростям, а работал он верстальщиком в издательстве, выпускающем научные книги. Взяли его туда потому, что он не пугался формул и графиков и мог расставлять их в тексте не абы как, а с пониманием. Авторы были довольны, что не скажешь о владельце издательства. Тот считал, что можно работать быстрее, и что он платит Никите зарплату из жалости и еще из уважения к его диплому. Зарплата была невелика, но однокурсники Никиты получали в научных институтах еще меньше. Это и удерживало его желание красиво хлопнуть дверью и уйти в свободный поиск. Сегодняшнее предложение шефа проблем Никиты не решало – обязанностей становилось больше, чего не скажешь о зарплате.

Личная жизнь… вот об этом Никите думать совсем не хотелось. Управлять подсознанием он не умел, а оно (как приятно свалить свои ошибки на что-то неподвластное контролю) наворотило столько, что в итоге он оказался в пятиметровой кухне с закопченным потолком, потрескавшимся линолеумом и замызганными шкафчиками из советских времен. Можно, конечно, начать ремонт и купить новую кухонную мебель, но на это не было ни денег, ни желания. Скорее, не было желания.

Макс любил пофилософствовать о необходимости ремонта кухни Никиты. Он рассказывал о художнике Тернере, сначала богатом и успешном. Однако в последние годы своей одинокой жизни он запустил свое жилище. Капает с потолка во время дождя – ну и ладно. Дождь ведь не все время идет. Что говорить, у всех есть пожилые знакомые, которым было все равно: на потолке пятна, а окна не мыты уже много лет.

– Рановато тебе стало все равно, – говорил Никите Макс. – Хочешь одолжу денег на ремонт?

Никита благодарил, говорил, что деньги на ремонт у него есть, и переводил разговор на другую тему. Он вообще не любил разговоры о деньгах и смысле жизни. Календарь безжалостно сообщал, что ему за сорок, а это, как говорит безжалостная статистика, уже половина жизни. И за эту половину Никита ничего не достиг: никого не сделал счастливым, да и сам перестал чему-либо радоваться. Просто ходил на работу, по вечерам пил пиво и не огорчался, что молчит телефон. Он, что самое неприятное, даже перестал завидовать энергии Макса.

– Кризис среднего возраста – страшная штука, – говорил Макс.

Он любил рассуждать на эту тему и несколько раз повторял заезженную шутку: средний возраст, когда тебя перестали любить женщины, которые тебе нравятся, и начинают любить те, которые еще не нравятся.

– В этом возрасте обязательно надо хранить заветную папку с начатой работой, которая должна потрясти мир, – рассуждал Макс. – Возможно, ты никогда не откроешь эту папку, но она обязательно должна быть, согревать душу. Вот сядешь ты на кухне, выпьешь пива и поймешь, что большая часть жизни прожита, а ничего не сделано. И тут вспомнишь об этой папке, достанешь, смахнешь пыль, откроешь и поймешь свое предназначение.

– Какая еще папка? – спрашивал Никита, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь.

– Папка – это условно. Это может быть набор красок, старая книга на древнем языке, твоя дипломная работа или карта необитаемого острова с сокровищами капитана Флинта.

Такой «папки» у Никиты не было. Разве что в шкафу лежала тетрадь с формулами и графиками, но о ней он старался не вспоминать. И старая шутка про женщин Никите не нравилась, потому что правды в ней было больше, чем юмора.

И тут в дверь позвонили.

Это был Колян. Вообще-то он Николай Петрович, но Никите представился Коляном. Пару месяцев назад с женой и сыном-раздолбаем он въехал в соседнюю квартиру и стал иногда захаживать. Обычно Колян просил шурупы или дюбеля, что удивляло – Никита ни разу не слышал у соседей каких-либо звуков, напоминающих о ремонте. Был Колян крупным и плотным, о таких говорят «настоящий мужик», однако его озабоченный взгляд и наморщенный лоб свидетельствовали о постоянном ожидании, что окружающий мир хочет Коляна обмануть или по меньшей мере обидеть. Никита так и не выяснил, где он работает, но свою работу Колян любил. «Главное, – говорил он, – сутки отпахал, потом два дня моих. Что хочу, то и делаю». Что он хотел делать в эти два свободных дня, было непонятно. Казалось, что мечта Коляна – вообще ничего не делать.

Я рассказываю об этом визите не случайно. Понимаю, что новые действующие лица затрудняют чтение текста, но мы еще встретим Коляна. Его практическая сметка и критическое восприятие действительности поможет нам объяснить некоторые загадочные происшествия.

В это раз Коляну не были нужны ни шурупы, ни дюбеля. Он протиснулся в прихожую, задом прикрыл дверь и почти шепотом произнес:

– Ты видел, что камеру слежения во дворе поставили?

Камеру прилепили на угол дома, она смотрела на шлагбаум, преграждавший въезд чужим машинам.

– Теперь все! – Колян сделал театральную паузу. – Конец личной жизни, мы под колпаком.

– Тебе-то что скрывать? – спросил Никита. – У тебя даже машины нет.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал Колян. – Вот так начинается дорога в цифровой концлагерь. Мы каждый день мимо камеры ходим, а кто-то это фиксирует.

– И рассчитывает, когда киллеру надо залезть на крышу и расчехлить винтовку, – развил Никита его мысль.

– В том числе, – кивнул Колян. – А тебе что, по барабану?

– По нему, – сказал Никита. – Как должно быть и тебе. Я сейчас в таком возрасте, что этот барабан стучит все чаще. А ты чего не спишь?

– Услышал, что Макс ушел, решил зайти, посоветоваться.

– Откуда про Макса узнал? – удивился Никита, хотя, зная Коляна уже не первый день, он должен был привыкнуть к его бдительности.

– Я всегда в глазок смотрю, когда лифт на нашем этаже останавливается. Мало ли что.

Колян был серьезен. Впрочем, он всегда был серьезен. Постоянное ожидания подвохов и неприятностей не способствует легкомысленной радости от бытия.

– Молодец, с тобой нам никакой фашист не страшен. А чего узнать хотел?

– Тебе по телефону никогда не предлагали купить элитную квартиру? – спросил Колян.

– Предлагали. Я им обещал, когда за картошкой пойду, то заодно и квартиру прикуплю.

Колян задумался, пытаясь понять – шутит Никита или издевается. Он наморщил лоб и внимательно посмотрел на светильник над зеркалом, светильник мигнул. Колян моргнул в ответ, и, отгоняя последние сомнения, сказал:

– Тогда ладно, а то я подумал, что они хотели узнать, сколько у меня денег.

– Слушай, – Никите уже надоел этот разговор, – все нормально, я спать собрался, поздно уже.

– Ладно, – Колян открыл дверь, но на секунду задержался. – А насчет камеры ты подумай. Не нравится мне все это. Может на собрании вопрос поставить, пусть снимут?

– Можно и поставить, – Никита закрыл дверь и снова пошел на кухню.

А все-таки хорошо, что Колян прервал поток горестных мыслей Никиты. От таких мыслей никакой пользы, они только вызывают потерю аппетита и увеличивают риск неудержимого потребления алкоголя. От них трудно перейти к продуктивным решениям, как, например, начать делать утреннюю гимнастику и уменьшить потребление жиров, углеводов и кофе.

Из дневника Макса

В этой книге я буду приводить записи из дневника Макса. Это немного оживит повествование и поможет лучше понять мотивы поступков моих героев. Записи Макс вел нерегулярно, но в тот вечер он не поленился и написал следующее:

Никита с каждой нашей встречей становится ниже. Вот, нашел я подходящее слово – именно ниже! Низкие видят только то, что рядом. И другие люди перестают их интересовать – ведь чтобы посмотреть на кого-то, им приходится задирать голову, а кто хочет напрягаться? И зачем я перед ним распинался? Ему, похоже, уже ничего не интересно. Аристотель, Лейбниц – они уже слишком высоки для него. Тут как ни задирай голову – ничего не увидишь.

***

Возможно ли управлять подсознанием? Для этого надо уметь его чистить, избавляться от лишнего, мешающего жить. Возвращать подсознание к «заводским настройкам». На столе у меня куча книг о том, как лучше запоминать. И ничего, как можно забывать.

***

Забывать сложно, но можно окружить вредные мысли защитной стеной. Мощной такой, высокой, чтоб даже не возникло желания через нее заглянуть. Например, мысли о курении защищены стеной из мыслей о раке легких, дряблой коже, желтых зубах и запахе из рта.

***

Одна беда – защитная стена от неприятностей защищает еще и от радостей. На то она и стена.

***

Вот так и можно управлять подсознанием. Но как понять, что из увиденного тебе повредит, что поможет, а что будет просто занимать место в голове? Где строить стену, а где открыть все двери?

***

Вот и ноябрь наступил! Главная ноябрьская ошибка – нетерпеливое ожидание прихода зимы. Впрочем, любое ожидание является ошибкой. Надеюсь, что Никита сегодня это понял.

Глава 2. Пропавший

Перенесемся не две недели вперед.

Все оказалось просто. Не подсознание у шефа Никиты сработало, а новость, что издательство получило заказ на издание учебных пособий для технических университетов и возникла необходимость взять на работу еще двух верстальщиков. Вернее, верстальщиц: Татьяну и еще Татьяну. Обе Татьяны были дочками каких-то знакомых шефа, и Никите, как начальнику группы, предстояло их научить искусству верстки текстов с формулами и таблицами. Здесь надо отметить, что обе они были стройны, красивы и выглядели умницами.

– Мы заодно и математику с физикой подучим, – бодро сказала первая Татьяна, высокая брюнетка с кошачьим взглядом – долгим и неподвижным.

Вторая Татьяна, похожая на испуганную мышку, ничего не сказала, вынула из рюкзачка огромный блокнот и приготовилась записывать.

И тут позвонил Колян.

– Слушай, тут такое, – он замолчал. Никита слышал сопение, что означало, Колян явно подыскивал слова, чтобы красочнее описать случившуюся катастрофу.

– Что случилось? – спросил Никита, подняв брови и округлив глаза. Это был знак Татьянам, что разговор предстоит важный и неотлагательный.

– Вы же друзья с Максом, – наконец сказал Колян.

– Не тяни, – Никита начал беспокоиться. – Что с Максом?

– Нет больше Макса, – сказал Колян. – Его полиция ищет, две машины во дворе. Сестра Макса здесь. Хотя нет, полиция на одной машине, вторая – сестры. Ты бы приехал, тут всех опрашивают.

– А на работу ему звонили? Может командировка или в отпуск уехал.

– Сестра сказала, что на работе его и хватились. Уже две недели, как он пропал. Телефон не отвечает, машины во дворе нет, сестра плачет, никто ничего не знает.

Никита посмотрел на часы. До обеденного перерыва полчаса, за полтора часа успеет обернуться.

– Хорошо, – сказал он, – выезжаю.

Сунул Татьянам листки с инструкцией, сказал, чтобы они сделали копии, подготовили список вопросов, надел куртку и отправился домой. По дороге он попытался позвонить Максу, услышал, что абонент недоступен, и тут до него дошло – с Максом и в самом деле что-то случилось. Последняя запись в его блоге была сделана вечером первого ноября, сразу после его ухода. Макс написал о «дорогах, которые мы выбираем», извинился за использование чужих слов и развил мысль, что дороги выбираем не мы. Никита пробежал пост до конца, узнал, что все это замечательно, иначе мы бы знали свое будущее, что привело бы к массовой депрессии, а также к научно-техническому и культурному регрессу.