Выдать маму замуж

Gerald Durrell

MARRYING OFF MOTHER

Copyright © 1991 by Gerald Durrell

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

All rights reserved

© С. Э. Таск, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

Предуведомление

Все эти истории правдивы или, если быть совсем точным, какие-то правдивы, а какие-то содержат зерно правды в орнаментальной скорлупке. Одни случились со мной лично, другие, от кого-то услышанные, я использовал в своих целях, что только подтверждает слова: «При общении с писателем держите язык за зубами, если не хотите стать литературным персонажем».

У меня нет ни малейшего желания объяснять, в каких историях содержится правда, а в каких полуправда, но надеюсь, это не помешает вам получить от них удовольствие.

Эсмеральда

Среди многих мест в La Belle France[1] есть одно, уже само благозвучное название которого добавляет блеску глазам гурмана, его щеки розовеют от предвосхищения, а изо рта текут слюнки, – это Перигор. Здесь каштаны и грецкие орехи поражают своими размерами, а земляника душиста, как будуар куртизанки. Здесь яблоки, груши и сливы напитаны божественными соками, здесь мякоть цыпленка, утки и голубки прочна и бела, масло своей желтизной напоминает солнечное сияние, а если его взбить маслобойкой, в этом густом замесе запросто удержится стакан с вином. Но главный приз Перигора прячется в суглинке дубовых рощ – это трюфель, гриб-троглодит, живущий в лесополосе, черный, как кот ведьмы, и неотразимый, как аравийские запахи.

В этом восхитительном уголке я обнаружил очаровательную деревеньку и остановился в маленькой гостинице под названием «Три голубка». Моим хозяином был Жан Петтион, весельчак с румяным от вина лицом, напоминающим яблоко сорта пепин. По случаю осени леса превратились в роскошный гобелен, игравший золотом и бронзой. Чтобы насладиться этим видом в полной мере, я попросил месье Петтиона приготовить мне все для пикника. Припарковав машину, я вошел в лес и порадовался блеску красок и причудливости росших повсюду поганок. Я уселся на крепкий пень от старого дуба и устроил себе ланч, а когда закончил, зашуршали заросли мертвого папоротника цвета имбиря, и передо мной явилась огромная свинья. Мы оба сильно удивились и какое-то время с интересом друг друга разглядывали.

Она была весом под сто килограммов, гладко-розовая, с персиковой белой шерсткой и декоративными черными пятнышками, которые Природа расположила на теле с продуманной соблазнительностью, подобно тому как в семнадцатом веке дамы наносили себе мушки на лицо и на грудь. В ее золотистых глазках сквозили мудрость и озорство, уши висели по бокам, как головной убор монашки, а гордо торчащее, с морщинками рыльце порождало ассоциации с надежным викторианским инструментом для прочистки сточных труб. У нее были изящные, хорошо отполированные копытца и великолепный розовый хвостик в виде вопросительного знака, этакий моторчик жизнеобеспечения. Вместо ожидаемого запашка она источала тонкие ароматы, какие исходят от луга в весенних цветах. Вот тебе и свинья! Я не сразу вспомнил, когда последний раз вдыхал такие волшебные романтические запахи. В тот день я вошел в лифт в отеле, где проживал, и ехавшая вниз роскошная дама одарила меня вот таким же сладчайшим букетом. Я спросил даму, как называется этот чудесный парфюм, и ответ был такой: «Радость».

В жизни у меня было много необычного, но я впервые столкнулся вот так, в дубовой роще, с симпатичной, надушенной дорогими духами свиньей. Она не спеша подошла, положила рыльце мне на колени и издала затяжной и несколько пугающий звук, какой можно услышать от врача на Харли-стрит[2] перед объявлением, что ты болен неизлечимой болезнью. Затем она глубоко вздохнула и начала пощелкивать челюстями. Чем-то это напоминало кастаньеты в руках лихих испанских танцоров. Она снова вздохнула. Стало понятно: дама чего-то хочет. Она обнюхала мою дорожную сумку, а когда я ее открыл, принялась радостно повизгивать. Там не было ничего, кроме недоеденного сыра. Я его вынул и, не потакая ее попыткам схватить весь кусок, отрезал ломтик. К моему удивлению, он остался лежать у нее во рту. Она его смаковала, как какой-нибудь сомелье смакует вино, впитывая весь букет. А затем осторожно, не торопясь принялась его пережевывать, тихо и довольно похрюкивая. Только сейчас я заметил на ее толстой шее очень изящный золотой ошейник, вроде жемчужного ожерелья, какие носят вдовы, а свисавший конец цепочки был оборван. Элегантность этой свинки не оставляла никаких сомнений в том, что она дорога хозяину и что она потерялась. Она приняла от меня еще немного сыра, похрюкивая от удовольствия и благодарности, и каждый ломтик пару секунд выдерживала на язычке, как истинный ценитель. Последний кусок сыра я использовал в качестве приманки и с его помощью выманил свинку из леса и привел к моему фургону. Судя по всему, она была привычна к такому способу передвижения, потому что сразу удобно устроилась на заднем сиденье, откуда по-королевски выглядывала в окно, а рот у нее был набит сыром. Пока я вез ее в деревню, подозревая, что там ее дом, она положила рыльце мне на плечо и уснула. Вряд ли, решил я, сочетание духов «Радость» и зрелого рокфора гарантируют ей внимание противоположного пола. Приехав в отель «Три голубка», я снял с плеча благоухающее рыльце, дал свинье остаток сыра, а сам отправился на розыски доблестного Жана. Он со всем тщанием полировал стаканы, периодически дыша на стекло и добиваясь идеального блеска.

– Жан, – начал я, – у меня проблема.

– Какая проблема, месье? – поинтересовался он.

– У меня завелась свинья.

– Месье купил свинью? – изумился он.

– Нет, я не покупал. Завелась. Я ел в лесу ланч, когда вдруг появилась эта свинья и решила разделить со мной трапезу. Свинья довольно необычная. Мало того что у нее страсть к рокфору, так на ней еще золотой ошейник и она пахнет дорогими духами.

Стакан, который он протирал, выскользнул у него из пальцев, упал на пол и разбился вдребезги.

– Господи! – воскликнул он, глаза у него округлились. – Это же Эсмеральда!

– Хотя на ошейнике нет имени, – сказал я, – но вторая такая свинья в округе вряд ли найдется, так что, скорее всего, это действительно Эсмеральда. И кто ее хозяин?

Он обошел конторку, давя ступнями осколки и снимая фартук.

– Ее хозяин месье Кло, – сказал он. – Боже мой, если она пропала, он сойдет с ума! Где она?

– В моей машине. Приканчивает рокфор.

Мы подошли к фургону. Эсмеральда, поняв, что жестокая судьба лишила ее сыра, приняла философское решение: поспать. От ее храпа автомобиль дрожал, как при работающем двигателе.

– О-ля-ля! – сказал Жан. – Это она, Эсмеральда. Месье Кло сойдет с ума. Вы должны немедленно отвезти ее домой. Она для него – свет в окошке. Срочно верните ее на место, месье.

– Я с радостью это сделаю, если вы мне скажете, где живет месье Кло, – ответил я с некоторым вызовом. – Мне в жизни не хватало только свиньи.

– Свиньи?! – на лице Жана изобразился ужас. – Какая же это свинья, месье? Это Эсмеральда!

– Мне все равно, как ее зовут, – сказал я с горечью. – В данный момент она лежит в моей машине, и от нее несет, как от парижской шлюхи после попойки, где она закусывала сыром. Я буду только рад поскорее от нее избавиться.

Жан напрягся и уставился на меня, словно не веря своим ушам.

– Шлюха? Вы называете ее шлюхой? Но всем известно, что Эсмеральда девственница.

Не схожу ли я с ума? Стою возле своего фургона, в котором спит надушенная свинья по имени Эсмеральда, и обсуждаю ее половую жизнь с хозяином гостиницы «Три голубка»? Пришлось набрать в легкие воздуха, чтобы привести себя в чувство.

– Послушайте, – говорю, – меня не интересует половая жизнь Эсмеральды. Даже если ее изнасиловали все кабаны Перигора.

– О господи! – Жан побелел как полотно. – Ее изнасиловали?

– Нет, насколько мне известно. Ее не лишили девственности, если у свиней это так называется. Надо быть особо похотливым кабанчиком, совершенно лишенным обоняния, чтобы позариться на свиноматку, пахнущую, как дорогая шлюха субботним вечером.

– Месье, пожалуйста, я вас умоляю! – страдальчески воскликнул Жан. – Не произносите такие вещи… особенно в присутствии месье Кло. Она для него святая.

Меня уже подмывало сказать какое-то богохульство про святую свинью из страны Гадаринской[3], но я сдержался, видя, насколько серьезно мой собеседник ко всему этому относится.

– Вы говорите, что месье Кло будет обеспокоен пропажей Эсмеральды? – сказал я.

– Обеспокоен? Обеспокоен? Да он с ума сойдет.

– Значит, чем скорее я ее верну, тем лучше. Где он живет?

Как человек, чье детство прошло в Греции, где расстояние измеряется в выкуренных сигаретах (вот только я в десять лет не курил), я неплохо научился вытягивать из местных жителей подробности, как куда добраться. К этому следует относиться с упорством археолога, счищающего наслоения веков, чтобы обнаружить некий артефакт. В чем главная проблема? Люди исходят из того, что ты так же хорошо знаком с данной местностью, и потому требуются время и терпение. В этом смысле Жан превзошел всех.

– Месье Кло живет в Лез-Арбузье, – ответил он.

– А это где? – уточнил я.

– Рядом с месье Мермо.

– Я не знаю месье Мермо.

– Вы не можете его не знать, это же наш плотник. Все столы и стулья для «Трех голубков» – это его работа. А также стойка бара и полочки в кладовке, хотя тут я не уверен… кажется, их делал месье Девуар. Он живет в долине у реки.

– А где живет месье Кло?

– Я же вам сказал: рядом с месье Мермо.

– А как добраться до месье Кло?

– Надо проехать через деревню.

– В какую сторону?

– В эту. – он показал.

– А потом?

– Возле дома мадемуазель Юбер повернете налево.

– Я не знаю, где находится дом мадемуазель Юбер. Как он выглядит?

– Коричневый.

– В деревне все дома коричневые. Как я его узнаю?

Жан всерьез задумался. И наконец разродился:

– Сегодня четверг. Значит, она будет убираться. Enfin[4], она вывесит в окне спальни красный коврик.

– Сегодня вторник.

– Ах да. Тогда она будет поливать растения.

– Итак, я поворачиваю налево возле коричневого дома, где женщина поливает растения. А дальше?

– Вы проедете мимо военного мемориала, мимо дома месье Пеллиго, а перед деревом повернете налево.

– Каким деревом?

– Возле поворота.

– В Перигоре огромное количество деревьев. Вдоль каждой дороги. Как я отличу это дерево от других?

Жан с изумлением на меня посмотрел:

– Возле этого дерева покончил с собой месье Герольт. На каждую годовщину его вдова приносит туда свежий венок. Такая вот примета.

– Когда это произошло?

– В июне пятидесятого. Шестого или седьмого, точно не скажу. Но в июне.

– Сейчас у нас сентябрь. Значит, у дерева будет лежать венок?

– Ну что вы. После того как цветы увяли, его выбрасывают.

– И как тогда я узнаю дерево?

– Это дуб.

– Здесь полно дубов. Есть какие-то особые приметы?

– Там есть вмятина.

– Итак, я повернул налево. И где будет дом месье Кло?

– Его невозможно пропустить. Приземистое вытянутое белое строение. Настоящий старый фермерский дом.

– Значит, я должен высматривать белый фермерский дом?

– Да, но с дороги его не видно.

– И как же я тогда пойму?

Он хорошо подумал.

– К дому месье Кло ведет деревянный мостик с выпавшей доской.

В этот момент Эсмеральда перевернулась на другой бок, обдав нас волной запахов. Мы невольно попятились.

– Итак, – говорю, – проверим, правильно ли я вас понял. Я поворачиваю налево там, где женщина поливает растения. Проезжаю мимо военного мемориала и дома месье Пеллиго и еду прямо, до дуба с вмятиной, там поворачиваю налево и высматриваю мостик с выпавшей доской. Все правильно?

– Месье, вы как будто родились в нашей деревне, – с восхищением сказал Жан.

Я таки добрался до места назначения. Правда, мадемуазель Юбер не поливала растения и в окне ее спальни не висел красный коврик. Она спала, сидя на солнце. Я вынужден был ее разбудить, дабы удостовериться, что она та самая мадемуазель Юбер, возле дома которой я должен повернуть налево. На дубе была вмятина, и довольно основательная, из чего я заключил, что месье Герольт выпил изрядную порцию пастиса, прежде чем врезаться в дерево на своем «дё-шево»[5]. У мостика действительно отсутствовала одна доска. Инструкции местного жителя, при всей их загадочности, всегда отличаются точностью. Я ехал вдоль изрезанной колеями дороги, по одну сторону которой тянулись зеленые луга, испестренные особями крупного рогатого скота породы шароле кремовой расцветки, а по другую – целое поле подсолнухов, обращенных молитвенно-восхищенными желто-черными ликами к солнцу. Я миновал рощицу и увидел дом месье Кло – вытянутое приземистое строение, белое, как голубиное яйцо, с крышей из старинной черепицы, толстой и темно-коричневой, как плитки шоколада, и украшенной золотистым лишайником. Перед домом стояли две машины – полицейская и «скорая помощь», и я припарковался рядом с ними. Заглушив мотор, я тотчас услышал, несмотря на храп Эсмеральды, доносящуюся из дома странную какофонию – крики, вопли, стоны, завывания и даже скрежет зубовный. Я предположил – и не ошибся, – что исчезновение Эсмеральды не прошло незамеченным. Я подошел к настежь распахнутой двери и, взявшись за медный дверной молоток в виде руки, сжимающей шар (в этом было что-то фрейдистское), громко постучал. На бучу в доме это никак не повлияло. Повторный стук снова не дал результата. Тогда я забарабанил с такой свирепостью, что даже удивительно, как молоток не отвалился. На мгновение бедлам утих, и через несколько секунд на пороге появилась молодая женщина редкой красоты. Ее длинные волосы были растрепаны, что только добавляло им очарования; цвета закатного солнца, они собой воплощали мечту, порой несбыточную, всякого осеннего листа. Ее слегка загорелая кожа казалась шелком персикового оттенка. Темные брови, подобно крыльям альбатроса, накрывали ее огромные золотисто-зеленые глаза. Губы ее своими очертаниями и мягкостью заставили бы дрогнуть самого верного супруга. По ее щекам текли слезы, настоящие бриллианты в двадцать два карата.

– Месье? – вопросила она, вытирая щеки тыльной стороной ладони.

– Бонжур, мадемуазель, – сказал я. – Могу ли я увидеть месье Кло?

– Месье Кло никого не принимает. – она сглотнула, а по щекам снова заструились слезы. – Он нездоров и не принимает гостей.

Тут из задней комнаты, где снова начался бедлам, вышел громадный брюхастый жандарм с глазами, как две черные смородины, винно-красным носом в голубых жилках и черными усищами, похожими на висящего мертвого крота. Окинув меня оценивающим взглядом, в котором органично соединились подозрительность и недоброжелательность, он повернулся к прекрасной даме.

– Мадам Кло, – произнес он медоточивым голосом. – Я должен идти, но вы можете не сомневаться, я сделаю все возможное, чтобы вывести на чистую воду негодяев, совершивших это злодеяние, головорезов, из-за которых вы пролили эту чистую жемчужную слезу. Я переверну небо и землю, чтобы бандиты предстали перед судом.

Он глядел на нее, как голодный школьник на пончик с заварным кремом.

– Вы так добры, инспектор, – сказала она, зарумянившись.

– Ради вас я готов на все… на все. – С этими словами он схватил ее руку, и тонкие пальчики на миг исчезли в его усищах – так в прежние времена кавалер зарывался носом в муфту дамы. Затем этот бугай пронесся мимо меня, втиснулся в машину и под жуткий скрип покрышек исчез в облаке пыли, этакий святой Георгий, отправившийся на поиски дракона.

– Мадам, – заговорил я, – я вижу, что вы расстроены, но, мне кажется, я смогу вам помочь.

– Никто не может мне помочь… это конец, – воскликнула она, и по щекам снова покатились слезы.

– Мадам, если я произнесу имя Эсмеральда, для вас это будет что-то значить?

Она отшатнулась к стене, устремив на меня свои прекрасные глаза.

– Эсмеральда? – повторила она хриплым голосом.

– Эсмеральда.

– Эсмеральда?

Я кивнул.

– Эсмеральда, – повторила она едва слышно.

– Свинья, – уточнил я для полной ясности.

– Так это вы тот самый дьявол в человеческом обличье… вор, похитивший нашу Эсмеральду! – вскричала она.

– Мадам, позвольте мне все объяснить…

– Вор, грабитель, бандит! – взвыла она и побежала в дом с криком: – Анри, Анри, этот вор требует выкуп за Эсмеральду!

Мысленно отправив всех свиней в чистилище, я последовал за ней по коридору в дальнюю комнату. Там моему взору предстала душераздирающая картина. Красивый, сильный молодой человек и тучный седой джентльмен со стетоскопом на шее пытались удержать больного – не иначе как месье Кло, – отчаянно пытавшегося встать с пурпурного шезлонга.

Это был высокий, тонкий как блесна мужчина в черном вельветовом костюме и огромном черном берете. Но главным его достоинством была борода. Ухоженная и обласканная, аккуратно подстриженная, она падала каскадом аж до пупа, такое пегое сочетание смоляных и седых волос.

– Пустите меня! Я задушу этого выродка Сатаны! – кричал месье Кло, вырываясь из объятий.

– Сердце, не забывайте про ваше больное сердце, – напомнил ему доктор.

– Побереги свое сердце, – вторила ему мадам Кло.

– Месье Кло, я с ним разберусь, – сказал молодой человек, сверля меня синими, как горечавка, глазами. Он производил впечатление здоровяка, способного гнуть подковы.

– Пустите меня, я вырву ему яремную вену, – прокричал месье Кло. – Вор! Сатанинское отродье!

– Ваше сердце, ваше сердце! – причитал доктор.

– Анри, успокойся! – отчаянно взывала к нему мадам Кло.

– Я выпущу ему кишки, – пообещал накачанный молодой человек.

Проблема французов заключается в том, что они горазды болтать, но не умеют слушать. Порой складывается впечатление, что они даже себя не слышат. И когда ты попадаешь в такую французскую свистопляску, тебе остается только одно: всех перекричать. Я набрал в легкие побольше воздуха и проорал:

– Тихо!

И сразу повисло молчание, как будто я взмахнул волшебной палочкой.

– Месье Кло, – отвесил я ему поклон, – позвольте внести ясность: я не убийца и не бандит и, насколько мне известно, не являюсь незаконнорожденным. А теперь готов признаться в том, что в моем распоряжении оказалась свинья, которую, насколько я понимаю, зовут Эсмеральда.

– Ааааааааа! – возопил месье Кло, чьи худшие опасения подтвердились.

– Тихо! – прорычал я, и он упал в свой шезлонг, а его изящная наманикюренная рука распласталась, словно бабочка, на груди, а точнее, там, где, как он подозревал, должно находиться его сердце. – Я встретил Эсмеральду в лесу, – продолжил я. – Она разделила со мной ланч, а потом я выяснил в деревне, кто является хозяином, и привез ее домой.

– Эсмеральда здесь? Она вернулась? Где? Где она? – месье Кло снова попытался встать с шезлонга.

– Не так быстро, не так быстро, – предупредил его доктор. – Помните о своем больном сердце.

– Она в моей машине, – сказал я.

– И какой… какой вы требуете выкуп? – спросил хозяин.

– Я не прошу выкуп.

Месье Кло и доктор обменялись красноречивыми взглядами.

– Не просите выкуп? – удивился хозяин. – Это очень ценная особь.

– Я бы сказал, бесценная, – добавил доктор.

– Она стоит пятилетних выплат, – заявил мускулистый молодой человек.

– Она дороже бриллиантов в короне королевы Елизаветы. – мадам Кло решила приукрасить и без того роскошный образ, добавив женский угол зрения.

– Как бы то ни было, я не прошу выкуп, – сказал я твердо. – Я рад, что могу ее вам вернуть.

– Без выкупа? – месье Кло, казалось, чувствует себя оскорбленным.

– Без выкупа, – подтвердил я.

Он посмотрел на доктора, а тот развел руками:

– Voilà les Anglais[6].

Вырвавшись из рук доктора и молодого человека, месье Кло все-таки поднялся.

– В таком случае, месье, я ваш большой должник. – он сорвал берет и прижал к груди, а голову склонил в поклоне.

Затем аккуратно надел берет и, подбежав ко мне, как щенок, которого заманили обманом, заключил меня в свои объятья. Его борода прошуршала шелком по моим щекам, когда он облобызал меня с пылкостью, на которую способен только француз, целующий другого мужчину.

– Mon brave, mon ami[7]. – Он стиснул меня за плечи, проникновенно глядя мне в глаза, а в его великолепную бороду падали слезы, похожие на прозрачных головастиков. – Отведите же меня к моей ненаглядной.

Мы вышли из дома и разбудили Эсмеральду. Она вылезла из машины. Ее обнимали, гладили и целовали все, включая доктора. После чего все, включая свинью, вошли в дом, и месье Кло настоял на том, чтобы открыть лучшую бутылку вина – «Шато монтроз» урожая 1952 года. Мы выпили за королеву свиней, которую мадам Кло покормила шоколадками с мятой.

– Месье Даррелл, – обратился ко мне хозяин. – Возможно, вы считаете, что мы подняли слишком много шума из-за пропажи Эсмеральды.

– Вовсе нет, – ответил я. – Любой бы расстроился, потеряв такого домашнего любимца.

– Она не просто домашний любимец, – сказал месье Кло, благоговейно понизив голос. – Эсмеральда – трюфельный чемпион Перигора. Она пятнадцать раз получала серебряный кубок как свинья с самым тонким нюхом. Трюфель может залегать в двадцати сантиметрах под землей и в пятидесяти метрах от нее, но она безошибочно его найдет. Это не свинья… это… это… летучая рыба.

– Поразительно, – сказал я.

– Завтра в восемь утра, если вы любезно составите нам компанию, мы отправимся в лес вместе с Эсмеральдой, и вы сами убедитесь, на что она способна. Мы будем счастливы, если потом вы окажете нам честь и останетесь на обед. Поверьте, моя жена Антуанетта – одна из лучших кулинаров в округе.

– И самая красивая женщина, – галантно вставил доктор.

– Вот именно, – сказал мускулистый молодой человек, глядя на мадам Кло пылающим взором. Я не удивился, узнав, что его зовут Хуан.

– Почту за честь составить вам компанию, – сказал я и, допив вино, откланялся.

Утро выдалось ясным и солнечным, небо голубело, как незабудка, туман спутанной шалью стелился под деревьями. Когда я приехал на ферму, месье Кло несколько бестолково наводил марафет Эсмеральде, добавляя последние штрихи. Натирал копытца оливковым маслом первой выжимки, аккуратно расчесывал и закапывал ей в глазки специальные капли. А напоследок достал флакончик духов под названием «Радость» и спрыснул за ее свисающими ушами. Ну и, наконец, надел на рыльце мягкий замшевый намордник, чтобы исключить всякое поползновение схрумкать обнаруженный трюфель.

– Voilà! – месье Кло победно потряс в воздухе лопаткой для выкапывания трюфелей. – Теперь Эсмеральда готова к охоте.

Следующие несколько часов были для меня познавательными, поскольку я никогда не видел, как свиньи охотятся на трюфели, не говоря уже о такой звезде, как Эсмеральда. Она шла по дубовой роще, примыкающей к ферме месье Кло, с достоинством оперной дивы, устроившей свое очередное прощальное выступление. При этом она тихо похрюкивала фальцетом. Вдруг она остановилась, подняла голову, зажмурилась и втянула в себя воздух. Потом подошла к статному дубу и начала принюхиваться к почве.

– Нашла! – прокричал месье Кло и, отодвинув Эсмеральду, вонзил лопатку поглубже в землю. А когда он ее вынул, на ней красовался черный благоухающий гриб величиной со сливу.

Я не понимал, как опрысканная духами Эсмеральда могла его унюхать. Словно желая доказать, что это не случайная удача, в течение часа она обнаружила еще шесть трюфелей, таких же крупных, как первый. Мы торжественно принесли их в дом и вручили порозовевшей мадам Кло, суетившейся на кухне. Эсмеральду отвели в ее чистенький загон, где она получила награду – разрезанный пополам багет с вложенным в него сыром, а мы с месье Кло услаждали себя «Киром»[8].

Вскоре мадам позвала нас к столу. Хуан – не иначе как в мою честь – надел пиджак и галстук, а месье Кло снял свой неизменный берет. Первое блюдо – прекрасный куриный бульон с тонкими ломтиками лука и плавающим золотистым яичным желтком – подали в чудесных глиняных чашах, хрупких, как осенние листья. За этим последовала пухленькая треска без костей, начиненная нежнейшим муслином с мелко порубленным чесноком и фенхелем, а в качестве гарнира выступали сладкий, как сахар, миниатюрный горошек и мелкая картошка, смоченная в отваре мяты. Но это было лишь прелюдией к главному блюду, которого все так ждали. Мадам убрала грязные тарелки и поставила чистые, тепленькие, как свежевыпеченный хлеб. Мы притихли, а месье Кло ловко откупорил «Шато Бран-Кантенак» урожая 1957 года, понюхал пробку, налил несколько капель в бокал и пару секунд его посмаковал. В эту минуту он удивительно напоминал Эсмеральду, дегустирующую сыр. С одобрением кивнув, он разлил по бокалам вино, красное, как кровь дракона. И тут, как по команде, вошла мадам с большой тарелкой, а на ней четыре хрупких изделия из теста, желтых, точно спелая кукуруза. Каждый из нас получил по одному образцу. Мы все хранили молчание, как на церковной службе. Месье Кло поднял бокал и произнес тост за прекрасную даму, а потом за меня и Хуана. Мы пригубили вино и покатали его во рту, готовя вкусовые сосочки к продолжению. В ход пошли ножи и вилки, хрупкие золотистые корочки развалились, как скорлупа ореха, и нашим взорам предстали черные-пречерные трюфели, а в ноздри ударили удивительные запахи осеннего леса, пряные, больше ни с чем не сравнимые, от которых сразу потекла слюнка. Мы ели в благоговейной тишине. Даже французы во время трапезы прекращают разговоры. Когда последний кусочек растаял у меня во рту, я поднял бокал.