Город, забравший моё имя

Думая в таком ключе, юный патрульный решил-таки выйти в свет. Ночной свет. Думая о том, что было, как о жвачке, которую он был вынужден мусолить в своей голове, сквозь бесконечно липкую, беспросветную субстанцию, он всё же смог подумать о чём-то схожем, что его внезапно побеспокоило и, вполне вероятно, было связано с тем, что господин Вудсон, витая в своём потоке мыслей, забывал делать перерывы на еду.

В следствии чего и возникла мысль:

– Как много людей едят мясо, но какой процент из них поистине знает, через что проходит тушка, перед тем как появится на столе престижного ресторана? – размышлял полицейский почти про себя. Неизвестно, от кого он хотел скрыть свои мысли, но их выдавал бубнёж мыслителя. – Наш город похож на ресторан, который с большим трудом, но пока что всё же пытается казаться хотя бы не заплесневелым. Да и, справедливости ради, стейки у нас неплохие, если поверить, что свет нашего общества ест то, что едим мы. Лишь слегка дороже. – На мгновение Уильям задумался, сказал он последнюю фразу всерьёз или же нет, но быстро махнул рукой. В данный момент он был, будто бы, к чему-то близок, и, натирая лоб ладонью, всё же зацепился: «Стоит ли искать того, кто хорошо владеет топором на местной скотобойне?» – Мысль казалась абсурдной, но именно поэтому подавленный Уильям не мог от неё отмахнуться. В его памяти всплыли обрывки того ночного кошмара: нечеловеческий взгляд, от которого стыла кровь, уцепился намертво в жертву. Чего уж говорить о звуке треснувших костей, когда казалось, что целого места на теле того «трудяги под прикрытием» просто не осталось. Это было не просто зрительное воспоминание: хоть в реальности Вудсон ничего более не ощущал, но в его воображении разыгрались обонятельные и тактильные галлюцинации.

Тем не менее, видимо, логические цепочки в полицейской академии учили выстраивать лучше, чем опознавать разного рода вещества, не предназначенные для легального использования. Но сейчас логика была ни при чём. Это было чутьё. Внутренний холодок, который он впервые почувствовал тёплой дрожью в позвоночнике. Тот самый холодок, что предшествует открытию. Он закрыл глаза, и память выдала обрывок: неясный силуэт с поднятым над головой тяжелым предметом, движение, отдалённо напоминающее замах мясника. Решение было принято. Не умом, а нутром.

Юный коп надевал пальто, укрытое бесчисленными заплатками, в то время как лицо его, кажется, имело выражение совсем противоположное – оно было полно свежести. Как и движения его, к слову сказать, отдавали жизнью каждым своим рывком. За окном осень, холодная ночь. И вот, в неё вступает душа, наполненная весной. Она не первая. Надежды многих тайно шепчут, что и не последняя. Вот только, ночь темна. До ужаса беспросветна была она именно в момент желания Уильяма пойти по указке своей дедукции. Однако, всё ещё, он оставался полный решимости.

Господин Вудсон, тем не менее, об осторожности не забывал. Жизнь в неблагополучном районе, как видно, научила его немногому, но о том, что дверь следует закрывать на два оборота он, слава Богу, знал. Пройдя пару этажей вниз можно было наконец вырваться из объятий табачного запаха и вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Возможно, стоило сделать так ещё вчера или позавчера, однако, лучше поздно, чем никогда. Подумав о том, что было бы неплохо наверстать упущенное, господин Вудсон решил пройтись пешком до места своего назначения. Впрочем, другого решения в такое время суток и быть не могло.

Ночная темень принялась испытывать нашего героя. Ведь нельзя было позволить ему разгуливать в добром здравии и хорошем расположении духа. Это выбивалось из общих рамок жизни маленького Койот Сити. Этот город – крайне немногочисленная семья, где не было место любви, а любые различия между вами становятся слишком заметны и неприемлемы на внутреннем уровне. Пожалуй, изменить это казалось невозможным из-за постоянных помех со стороны самой природы этих мест. Как бы весна внутри вас не пестрила цветами, они непременно завянут. Ночь и безнадёга их поглотят, насыпят на них столько земли, что похоронят заживо. То тут, то там во мраке виднелись и слышались отголоски прошедших событий, которые, разумеется, всё ещё тянули Уильяма в пучину раздумий и страха.

Стоило застать пару раз необычного рода сделку под мерцающими фонарями, как энтузиазм, изначально возникший из-за уверенности в своих детективных способностях, медленно гас. Однако, тут не обойтись без «спасибо» в сторону удивительного человеческого мозга, который довёл ходьбу до автоматизма. Из-за чего, даже если ты сомневаешься или напуган, ты всё ещё можешь продолжать свой путь, не особо сбиваясь с привычного темпа. Бешеные собаки, объединившись в стаи, могут даже помочь тебе идти быстрее. За это на них злиться не иначе, как грешно!

Наконец, на горизонте, спустя целый час изнурительной ходьбы, показалось то, что манило и пугало одновременно – скотобойня. Поистине большое здание, оно высилось во тьме как тюремный замок, ощетинившись частоколом тусклых фонарей. Воздух здесь изменился: ветер донёс не запах моря, а едкую, сладковатую вонь дезинфектора, смешанную с отголосками медной крови и разложения. Это был запах, который въедался в одежду и в память. Некоторые и вовсе задавались вопросом, зачем это в портовом городе нужна столь огромная скотобойня?

– Пап, а зачем нашему городу такая большая скотобойня, если мы в доках рыбу ловим? Неужели не лучше нам делать что-то одно, – спрашивал как-то один малец, с подозрением скосившись в сторону мясной фабрики.

– А в этом городе всех людей за скот держат, сынок, – с лёгкой грустью чеканил отец, в такт своему шагу, справляясь со своей одышкой как мог. – Вот и получается, что чтобы всех рано или поздно на мясо пустить, такую домину отгрохали!

Шаги патрульного навстречу горящему в проёме свету благоволили ему оставаться незамеченным какое-то время. Чем ближе он подходил, тем больше здание вырастало из тьмы, обретая чёрные, облупленные стены, по которым струились ржавые подтёки. Воздух густел, превращаясь в тяжёлую, осязаемую субстанцию. Запах – это был не просто запах крови. Это была гремучая смесь хлорки, перебивающей вонь, металлический запах свежей крови и непередаваемый аромат миллионов частиц высохшей плоти, въевшейся в кирпич и асфальт за десятилетия работы. Этот воздух не вдыхали – его ели, и он вставал комком в горле.

Аккуратная поступь не выдавала желание разнюхать тут всё, докопаться до последней крупицы истины, будь она спрятана хоть на несколько десятков метров ниже. Более того, по мере приближения к цели становилось ясно, что любые звуки снаружи в принципе не так просто услышать, когда внутри звучит целая симфония: разделочные колоды десятками изничтожали кости тушек говядины. Это были огромные топоры, рубящая часть которых была в два, а то и три раза больше, чем их деревянная рукоять.

– Что же, это не похоже на то, что я видел в тот раз, – размышлял юноша почти про себя, одним глазом поглядывая на работу мясников. Большие двери фабрики были открыты настежь, будто бы кого-то дожидаясь. Тем не менее, нашему герою удавалось оставаться незамеченным. – Хотя, стоит ли думать, что кому-то было бы удобно рубить людей таким громадным топором?

Те, за кем мистеру Вудсону посчастливилось наблюдать, к слову, выглядели настоящими мастерами своего дела: каждый будто бы отбивал ритм собственной симфонии ни разу не сбиваясь. Несмотря на всю особенность такой работы, народ, в Койот Сити, всё же, был не из ранимых. Потому, вовсе не удивительны невозмутимые лица профессионалов, пока на их белоснежные фартуки в очередной раз попадали капли крови. Необычно было нечто другое…

Отец Уильяма был человеком донельзя простым, но искренне жаждал работать, дабы прокормить семью. Будучи совершенно обычным трудягой, без связей и какой бы то ни было особенности, он, как и многие мужчины его времени, взвалил на свои плечи неподъёмный для своих принципов груз ответственности во времена Великой депрессии. Имея характер вовсе не витиеватый, он и его семья тяжко обходились, смотря, как другие воровали с места работы всё, что плохо лежит. «Близкие простого и честного работяги никогда не позволят себе воровать!» – так он всё время твердил. Вдогонку к словам, будто бы гордясь своим нелепым положением, почти никогда не снимал тот своей рабочей формы. Много раз Вудсон-старший хотел податься в мясники. Сил хватало, устойчивости – не занимать! Вот только отказывали на скотобойне тогда всем подряд: формально – фразой: «знаем мы вас, грязный скот! Спите и видите, как будете ночами мясо домой таскать!».

И пусть сейчас это нельзя было бы назвать аргументом, но тогда этих слов вполне себе хватало, чтобы быстро тебе объяснить твои шансы на успех. Однако, годы шли, а попасть на мясокомбинат проще не становилось. Люди мало об этом говорили, ибо казалось, что нет ни одного знакомого, кто бы там работал. Да и потом, какой-то внутренний страх и сомнения подсказывали, что поднимать эту тему абы как, на улице, непонятно с кем уж точно не стоит.

Именно поэтому Уильям с таким странным, болезненным интересом наблюдал за этими мастерами. Он смотрел на них глазами своего отца – человека, которого всю жизнь отказывались пустить за этот забор. А теперь он, сын, стоял здесь как преступник, тайком. Ирония судьбы отдавала горечью, а само ремесло мясников смотрелось как некое представление крайне завораживающее. Будто каждый знает своё дело много лет и только и делает, что разделывает тушки.

Уильям смотрел на них и думал об отце. Он представлял его здесь, на его месте. Неужели его честный, простой отец, с мозолистыми руками и уставшей душой, мечтал стать частью этого бесчувственного механизма? Конечно, старик был прав в своём упрямом отказе воровать, чувствуя нутром, какая цена за это ждёт каждого. Ведь теперь его сын, нарушив все заветы о честной жизни, подглядывал в щель этого ада, чувствуя, как его собственная душа покрывается той самой ржавчиной, что была на стенах.

Вопрос в том, был ли среди них тот, кто устал разделывать одну лишь говядину со свининой и принялся за себе подобных?

Пока патрульный пристально вглядывался в лицо каждого скотобойца, будучи уверенным в своей наблюдательности, издалека послышался стремительно приближающийся звук мотора автомобиля. В маленьких городах, особенно с такой репутацией как у Койот Сити, машины, разъезжающие во тьме ночной несут дурное знамение. Так что, пока на горизонте не зажглись фары, Вудсон смекнул, что надо бы зайти за угол, а потом, как будет возможность, вернуться, якобы с проверкой.

Опасения обернулись реальностью – машина заехала внутрь здания самым беспардонным образом. По-видимому, именно её прибытие сосредоточило в себе всю важность сегодняшнего вечера. Чёрный Fiat остановился на полпути внутрь, слегка перекрывая вид через распахнутые, массивные двери. «Беспардонным», однако, можно было посчитать сам факт того, что кто-то решил, будто может вот так просто прервать столь важный процесс: приготовление еды для всех граждан города. Сам же водитель затормозил мягко.

Мотор заглушили и через несколько секунд послышалось открытие дверцы и, не выжидая особо долго, но тем не менее неторопливо, можно даже сказать вольготно, на асфальт ступили оксфорды. Возгласы и перешёптывания волной покатились внутри здания. Часть из них были слышны даже полицейскому с обратной стороны от входа. Но все замолкли, стоило этой паре оксфордов начать идти внутрь. Такая реакция людей и этот особенный звук шага – народ в Койот Сити привык ассоциировать его строго с одной деталью о человеке, но делать поспешных выводов самопровозглашённый детектив пока не хотел.

Тело отреагировало раньше сознания. По спине пробежал ледяной судорожный озноб, ладони стали влажными и холодными, а во рту пересохло так, будто он наглотался пепла. Это был уже не просто страх, а животный, первобытный ужас, посылающий в мозг один-единственный сигнал: «БЕГИ». Но ноги стали ватными, приковав его к месту. Он понял: это не просто опасность. Это – та самая сила, что держит весь город в ежовой рукавице, и сейчас он, мелкий и никому не нужный коп, оказался у неё на пути. Осознание этого прижало его к холодной стене сильнее любого физического усилия. Кое-как, будто скованный тяжелейшими кандалами страха, Уильям сумел не спеша подступиться к углу скотобойни от которого можно было бы получше расслышать о чём беседуют внутри.

– Вас-то я видеть рад, даже не сомневайтесь, дорогой друг! – первый, кого услышал Уильям, рассыпался в сладких речах перед вторым. Хоть и голос его звучал словно скрежет метала, то и дело вызывая желание заткнуть его поскорее, тот всё же изрядно старался. А взглянув на него украдкой можно было решить, что бедолага ещё и слегка горбится, разумеется, специально. Всё, чтобы удовлетворить любые, даже самые низменные потребности дорогого гостя. – Но для меня всё же удивление, что Вы прибыли сюда без него.

– Подумал, что новоиспечённому дону вовсе не обязательно быть с Вами, – баритон из уст второго звучал совсем иначе. Даже не видя его лица, в одном только голосе слышалась необыкновенная вкрадчивость. Будто бы всё, что говорит он далеко не так тривиально, как то, что ему обычно говорят в ответ. Одним словом, он ставил точку. Поняв, что это он и есть – те самые «оксфорды» – все роли в этом разговоре ему открылись. – При всём уважении, Гектор. Я к Вам по очень мелкому вопросу, много времени не отниму.

– Даже так! Очень польщены Вашим внезапным визитом! Все мы!

– Разумеется. Я Вам верю. Но сейчас не об этом. Как должно быть понятно я забочусь о том, чтобы наш с Вами босс не расстраивался лишний раз. Он, знаете ли, молодой! Голова горячая! Если он увидит, что доходы семьи упали, то очень сильно расстроится!

– А они упали?! – голос первого, казалось, вот-вот сорвался от напряжения.

– Ну конечно упали, Гектор! Ведь кто-то из твоих ребятишек рубит направо и налево наших бегунков с «сюрпризом». Или у тебя есть своя версия, кто это может быть, м?

В наступившей тишине Уильяму почудился новый звук – частый, прерывистый. Его собственное сердце, заколотившееся где-то в горле, готовое вырваться наружу. Ещё миг – и они услышат его. Ещё миг – и скрип его подошвы по бетону выдаст с головой. Внутри всё сжалось в ледяной ком. Теперь дело было за малым: оторваться от стены и бежать. Бежать, не оглядываясь, пока этот бархатный баритон не обратился прямо к нему, пока чьи-то оксфорды не развернулись в его сторону. Но ноги не слушались, пригвождённые к месту этим тихим, беспощадным вопросом, повисшим в воздухе, пахнущем кровью и страхом.