…так кто ж ты, наконец?
– Я – часть той силы, что вечно хочет зла
и вечно совершает благо.
Гете. «Фауст»
ГЛАВА I
РАЗБИВШИЕСЯ В ПРАХ НАДЕЖДЫ
Бархатная осень осыпала улицы золотом. Листья шуршали под ногами – перешёптывались на забытом языке. Жаркое лето, пропитанное запахом нагретого асфальта и цветущих лип, уступило место сентябрьской прохладе.
Воздух наполнился предчувствиями. Аллеи горели багрянцем и охрой. Тени деревьев танцевали на земле. Каждый шаг – пропитан невидимым волшебством. Каждая улица – иллюстрация из детской сказки.
Но за позолотой, уютом кофеен и блеском витрин прятались шрамы, которые я не могла забыть. Серые улицы, нищие с пустыми глазами. Бандиты, исчезающие в переулках – словно тени. Время, когда будущее казалось чёрной дырой, где всем без исключения приходилось бороться за хрупкий луч света.
Но под слоем страданий теплилась надежда – сначала тихая, как хриплое эхо. Затем шёпот звучал всё громче и громче. Превратился в железный набат.
Рубеж тридцатых стал началом новой эпохи. Город сбрасывал траурные одежды. На месте старых руин возвысились театры, музеи, университеты. В столице снова забился пульс науки, искусства, жизни.
Но рай – иллюзия. Те, кто ещё вчера пировал на фоне всеобщего падения, теперь ощущали, как почва уходит из-под ног. Боль, которую они причинили, вернулась стократно.
По улицам, словно чума, ползли радикальные идеи – резкие, как запах гари. Лозунги, выкрикиваемые хриплыми голосами, разрывали тишину площадей.
– Мы больше не потерпим! – грозно выкрикнул кто-то из толпы. Эхо разнеслось по мостовым, ударяясь о стены.
Перемены требовали крови – а не пустых обещаний. Но мирные демонстрации тонули в криках, затем – в тишине после выстрелов. Страна разрывалась под натиском радикальных движений. Экстремисты дрались за души отчаявшихся людей.
И тогда пришёл сильный и неумолимый лидер. Он протянул руку – поднял нацию с колен. Над головой вновь, казалось, засияло солнце.
Но благородными намерениями выстлана дорога в ад. За масками спасителей скрывались палачи. Власть оказалась в руках безжалостных фанатиков, превративших улицы в театр жестокости. Там, под маской патриотизма, разыгрывалась кровавая пантомима.
Ослеплённые ядом пропаганды, они рыскали по городам – как стая голодных гиен. Пальцы, сжимавшие факелы, оставляли на корешках книг чёрные следы. Губы искажались в зверином оскале.
– Очистим общество! – восклицали они, сбрасывая в костры «вредные» полотна и книги.
Словно жертвоприношения неведомому богу. Потом пришла очередь людей.
За колючей проволокой лагерей время теряло смысл. Имущество, ценности, даже собственное имя – всё превратилось в чёрный дым газовых камер.
Жизнь узников была чередой издевательств. Подошвы сапог надзирателей глухо стучали по промёрзшей земле – отсчитывая последние минуты тех, кто «не приносил пользы».
А те, кому повезло избежать этой участи? Они молча наблюдали, как конвейер смерти жадно перемалывает кости несчастных. Делали вид, что не замечают, как сосед исчезает в чёрном автомобиле имперского директората.
Но у медали – две стороны. Были и те, кто поддерживал палачей, с гордостью заявляя: «Изгои нации сами виноваты…»
Яд пропаганды медленно отравлял души – превращаясь в пламя извращённого «правосудия». Сначала был шёпот и подозрения. Потом – погромы, оставляющие руины от еврейских домов и предприятий. Затем – убийства.
Насилие росло. Процветало. Становилось единственной валютой. «Предателей» со звездой Давида на каждом углу подстерегала опасность. Под горячую руку попадали старики, женщины, дети. От них избавлялись без жалости – оставляя тела на всеобщее обозрение.
Услышав о жестокости, вы, наверное, задумаетесь: а как же полиция? Чем она занималась, когда под её носом разгуливали убийцы и насильники?
Ответ прост – ничем. Правосудию было не до них. Городская полиция закрывала глаза на эти «грязные еврейские преступления». Полицейские, словно слепые щенки, безучастно тыкались носом в пустые бумажки. Не слышали крики из-за запертых дверей.
Но даже среди всей грязи и ненависти были те, кто предпочёл страху – сопротивление. Каждый носил в душе рану, но ещё сильнее – огонь надежды. Они знали, что риск велик, но молчать было невозможно. Усталые глаза горели решимостью. Пальцы сжимали листовки – словно последний щит против беззакония.
И в этом кошмаре притаилось нечто мрачное, необъяснимое – желающее разорвать мир на куски.
Но обо всём по порядку…
И ГРЯНУЛ ГРОМ
Город окутал дымный сумрак. Мерседес – чёрный как смола – медленно подъехал к мощёному тротуару. Двери распахнулись с глухим стуком. Из салона выскользнули несколько фигур.
Водитель обошёл машину, опёрся на капот. В кармане блеснул серебристый портсигар – холодный как лезвие. Спичка чиркнула, пламя вспыхнуло. Озарило бледное лицо и резкие скулы. Запах серы – предвестник беды – смешался с вечерней сыростью. Его глаза скользили по окнам домов, по привычке искали свидетелей.
В двух шагах стояли два офицера. Свет фар освещал их чёрные мундиры. Перебрасываясь короткими фразами, они, как натренированные псы, терпеливо ждали приказа.
Кто они? «Элитные» подразделения – СС – внушали страх и ненависть – как своим, так и чужим. Элегантная форма, безупречная выдержка. Эти солдаты никогда не появлялись на пороге без веской причины – простой и одновременно ужасной. Вас предали! И самое пугающее – вы, скорее всего, очень хорошо знаете этот вероломный почерк, подписавший донос.
Предатели повсюду. Присмотритесь к своему приветливому и улыбчивому соседу, живущему напротив. Вы каждый день проходите мимо его дома, здороваетесь, обсуждаете свежие новости из газет. Ваши дети играют на одной площадке.
В длинном списке найдётся место друзьям, знакомым. И даже товарищам, с которыми бок о бок воевали на полях кровавых сражений. Но если говорить откровенно…
Вспомните: может быть, вы в пылу чувств обронили нелестное слово в адрес кого-то близкого? Поругались со злым и несправедливым начальником, лишившим последних заработанных крох?
Не спешите отвечать. Времени всё равно нет. Достаточно шёпота – и вот уже дело готово, а вы в камере, где крики и боль станут единственными соседями.
А я? Не стоит волноваться. Сегодня эти «благородные» солдаты призваны обеспечить мою безопасность.
✼✼✼
Часы над камином пробили девять – медленный, ритмичный звон разлился по кабинету, смешиваясь с тихим треском поленьев в камине.
Я отвлеклась от мыслей. Усталый взгляд скользнул по столу. Лунный свет пробивался сквозь тяжёлые шторы. Ложился на стопки бумаг бледными пятнами. Среди них – раскрытая папка, чёрная, с потёртыми уголками, необходимая на предстоящем заседании.
Идти на него не хотелось – прибывшие офицеры окончательно испортили настроение. Но разве генералу армии дозволено пропускать военные совещания?
Папка тихо хлопнула. Картон промялся под пальцами, когда я прижала её к груди. Шаг. Ещё один. Дверь кабинета закрылась с резким щелчком. Затем коридор – стены источали лёгкий запах старого дерева.
Большая гостиная встретила хрупкой тишиной. У дальней стены возвышались антикварные часы. Тик. Тик. Тик. Маятник качался мерно – словно отсчитывая последние минуты покоя.
Рядом, в молчаливом ожидании, стояла девушка – от силы девятнадцать лет. Лицо с тонкими чертами обрамляли длинные шелковистые пряди цвета спелой пшеницы. В руках – чёрный плащ и фуражка с позолоченным орлом, символом генеральского чина. Глаза – как чистое зимнее небо – неотрывно следили за секундной стрелкой.
– Добрый вечер, госпожа, – её голос, лёгкий, но с едва уловимой дрожью, заставил вздрогнуть. Она повернулась, сделала лёгкий поклон. Свет скользнул по светлой шее – оставил на коже мерцающий след. – Как велели, я подготовила вашу одежду.
Я улыбнулась, подойдя ближе:
– Спасибо, Мария, – плащ лёг на плечи. Но что-то было не так – ее сердце под лёгким платьем билось слишком быстро. Дыхание прерывалось. – Все… хорошо? – я медленно повернулась к ней, и козырёк фуражки бросил резкую тень на моё лицо. – Ты выглядишь обеспокоенной…
– Вы снова уходите… – голос дрогнул, губы сжались. – Так поздно…
В словах звучала лёгкая обида и упрёк. Но я понимала – Мария говорит не со зла. Как большой винтик в военном механизме, я давно забыла, что значит принадлежать себе. Бесконечные совещания, командировки, ночи за картами и докладами. Часы отсутствия превращались в дни, а иногда – в недели. Это огорчало её. Она скучала, беспокоилась.
– Всё будет хорошо, – я улыбнулась. Голос звучал тихо, словно я успокаивала маленького ребёнка. – Сегодня вернусь пораньше. Обещаю.
– Я… понимаю, – она мимолётно кивнула, делая вид, что поверила, но взгляд остался тревожным. – Будьте осторожны. На улицах неспокойно.
✼✼✼
Вечерний воздух смешался с сыростью – горький запах бензина. Город словно выдыхал усталость после долгого дня. Я сошла с порога, замерла. Приятная прохлада скользнула по лицу. Недовольно посмотрела в сторону машины.
Эсэсовцы – крысы, бегущие с корабля при малейшей опасности. Они мелькали перед глазами как тени. Хитрые. Услужливые. Виляли хвостом перед каждым, чьи погоны блестели золотом. Предавали, подставляли, перебегали – лишь бы собственная шкура осталась целой.
Я с трудом подавила желание вернуться в дом. Ровно пять шагов до машины. Офицеры, заметив приближение, резко вскинулись по струнке. Разговоры смолкли. Начищенные сапоги щёлкнули каблуками. Руки взметнулись в салюте. Отточено. Резко. Раздражающе.
– Приветствую! Старший лейтенант СС Матиас Вебер, – его голос звучал с безупречной чёткостью, но в уголке глаза дрогнула тень усталости. – Четвёртый столичный гарнизонный полк, – он чуть подчеркнул «столичный», словно предлагая услуги. – Прибыл для сопровождения. К вашим услугам, генерал-инспектор.
Тишина. Я безразлично окинула его взглядом – словно оценивая товар на дальней полке. Молод, не больше двадцати шести. Глаза голубые, холодные – как ледяное озеро. На левой щеке – едва заметный шрам, след неудачной дуэли в юнкерском училище. Короткие русые пряди выбивались из-под фуражки с тусклой эмблемой.
Мундир сидел, как на манекене – ни складки, ни пылинки. На кителе выделялись особые петлицы с изображением медведя.1 Потёртая кобура на поясе тускло блестела от постоянного касания – следы городской службы.
Зигфрид Герхард, второй офицер, замер рядом. Он оказался младше по званию, но не по выдержке. Пальцы на мгновение сжались в кулаки, словно ловили невидимую нить раздражения. Затем расслабились.
Последним представился тот, кого я по ошибке приняла за водителя.
– Капитан СС Ульрих Беккер, АМТ-6, – его голос был низким и слегка хриплым, словно от долгих ночных дежурств.
Рука взметнулась к фуражке в приветственном жесте. Он был заметно старше своих «подопечных». Далеко за тридцать, может, ближе к сорока. Немногословен. Линию брови пересекал шрам – старый, след от шрапнели. На кителе красовался орден за храбрость2 – эхо окопов. Пронзительный взгляд говорил: «Я прекрасно знаю цену этой награде».
– Генерал-инспектор Ерсель Розенкрофт, – в знак уважения представилась я, поправляя перчатку. – Имперский Департамент Порядка. Специальный отдел.
Он кивнул. Не поклон подчинённого – знак между равными. Но правое веко подозрительно дёрнулось.
– Прошу, генерал-инспектор.
Дверь Мерседеса открылась с глухим стуком бронированного механизма. Его рука замерла. Пальцы были неестественно прямыми – словно вытянутыми по линейке. Жест безупречно вежлив, но я знала – в этой машине не бывает случайных пассажиров. Из глубины салона пахло холодным металлом и горьким миндалём – слишком знакомым тем, кто работал с ядами.
✼✼✼
Густая тишина прерывалась гулким стуком колёс – они скользили по мокрому асфальту ночной дороги. Я уткнулась лбом в холодное стекло. За окном проплывали безлюдные улицы. Одинокие фонари бросали на тротуары тусклые пятна.
Оцепеневшая пустота – словно на кладбище – была заслугой шефа городской полиции. Параноик в погонах, дрожавший при каждом звуке сирены, он настоял на жёстких мерах: «Комендантский час с 20:00 до рассвета. Нарушителей – в имперский директорат! Без предупреждения!» А там? Там ожидала одна из самых опасных – и, возможно, последних – бесед в жизни.
Неожиданно тишину разорвал визг шин. Меня и Матиаса швырнуло вперёд, мир на миг поплыл перед глазами. Мерседес дёрнулся и застыл на месте. В слепящем свете фар мелькнула фигура в военной форме.
– Немедленно остановитесь! – голос щёлкнул, словно затвор.
Солдат схватился за автомат, снимая его с предохранителя. Палец нащупал сталь курка – острую как лёд. Он вскинул левую ладонь, перекрывая дорогу.
Ульрих сжал пальцы до белых костяшек, глотая раздражение, копившееся с каждой минутой. Сердце билось учащённо. Он резко отпустил руль и вышел из машины. Дверь хлопнула – тихое эхо раздалось по проспекту.
– Проклятье! – сапоги гулко стучали по брусчатке, когда он шагал к постовому, поправляя портупею. В свете фар орден вспыхнул кровавым отблеском. – Что происходит? Зачем вы нас остановили?!
Солдат замер – будто манекен в витрине. Только пальцы, побелевшие на стволе автомата, выдавали напряжение.
– Эта территория под охраной, – голос прозвучал механически, словно читая устав. – Приказ досматривать все машины, проезжающие…
– Машины с государственными номерами не подлежат осмотру! – резко оборвал Ульрих. Ладонь замерла в воздухе – на грани удара. – Разве тебе это неизвестно?
– Приказ, – солдат не дрогнул. Слегка наклонил голову. В глазах – холодная решимость. – Все. Без исключений.
Ульрих замер. На лице – маска гнева. Он открыл рот, хотел возразить. Но спорить с правилами – пустая затея. Шёпотом выругался, пальцы потянулись в верхний карман кителя, доставая документы.
Небрежно швырнул их солдату. Тот прочитал каждую строчку – медленно, методично, словно врач, изучающий карту пациента перед операцией.
– Пассажиры, – взгляд солдата скользнул к машине. – Пусть выйдут.
– Нет! – Ульрих резко вскинул руки, в жесте звучала почти отчаянная мольба. – В машине важная фигура!
Солдат провёл ладонью по прикладу – медленно, как перед выстрелом.
– Не заставляйте применять силу, – грозная пауза висела в воздухе.
Я невольно усмехнулась, наблюдая за этим цирком абсурда. Солдат заслужил почтение – мальчишка с упрямством, для которого уставы важнее страха. За месяцы на пункте досмотра он научился отличать пустые угрозы от реальной опасности. Но…
– «Если бы он знал…» – подумала, заметив, как Ульрих сжимает кулаки, а висок пульсирует от едва сдерживаемой ярости.
Стремление выполнять приказы в точности – похвальное качество. Но иногда риск не оправдан. Если бы на моём месте был другой генерал или кто-то из высшего командования, солдат быстро бы понял: правилами иногда нужно пренебречь.
– Осторожно с подобными жестами, сержант, – дверь хлопнула, когда я вышла, – шаг. Свет прожектора скользнул по мундиру. – Они могут дорого обойтись.
Солдат вздрогнул – будто удар током. Сердце забилось быстрее, рука метнулась к фуражке.
– Приветствую, генерал-инспектор! – голос сорвался на высокой ноте, слишком громкой в ночной тишине. – Прошу простить. Не…
– Меньше слов, – я подошла ближе, протянула документы.
Бумага шуршала, как опавшие листья. Он схватил их слишком быстро – почти вырвал – и вдруг замер. Взгляд остановился на имперской печати – фиолетовой, с гербом специального отдела, знаке опасной власти.
– Всё в порядке?
– Так точно! – он отпрянул, будто от огня, резко вытянул руку в сторону дороги. – Можете проезжать.
✼✼✼
Департамент Имперского Порядка вершил судьбы страны: сопровождал дипломатические миссии, пресекал измены и предательства, расстреливал за коррупцию и «инакомыслие».
Здание, возведённое без оглядки на расходы, поражало величием. В высоких окнах отражалось небо – словно закованное в свинцовые рамы. Мраморные стены отполированы до зеркального блеска. Лепнина с вычурными завитками напоминала то ли корону, то ли оскал. Каждая деталь кричала о несокрушимости империи, которой, по замыслу творцов, предстояло править миром.
За массивной дверью с величественным лозунгом: «Порядок через истину» – предстал просторный холл – наполненный тяжёлым ароматом воска и старого дерева. Стены украшали полотна, вывезенные из покорённых столиц. Казалось, они впитывали шёпот чужих историй.
У стойки секретаря лежали трофеи: египетский скарабей, норвежский амулет, османский кинжал с потускневшей насечкой – будто на алтаре кровавой победы. В конце располагалась лестница, устланная красным ковром, ведущая на верхние этажи.
Матиас ускорил шаг, поднялся на две ступеньки. Рука замерла в приглашающем жесте. Уголки губ дрогнули в натянутой, фальшивой улыбке, которую он даже не пытался скрыть.
Я остановилась. По спине пробежали мурашки – знакомое предчувствие ловушки. Его осанка, безупречный мундир, даже этот жест – всё было отточено до автоматизма.
– «Заманчиво», – промелькнула мысль, но мгновенно утонула в горечи.
Он был привлекательным. Идеальный инструмент. Нам ничего не мешало познакомиться «поближе». Ничего, кроме репутации – что говорила сама за себя.
– Оставьте наигранную галантность при себе, – мой голос прозвучал высокомерно. – Уверена, она пригодится вам… в другом месте.
Принимать помощь от эсэсовца – чревато. Почти каждый их поступок продиктован низменными мотивами и желанием продвинуться по службе. И неважно, какой ценой.
Демонстративный отказ и насмешливый тон задели самолюбие. Матиас опустил руку. Во взгляде читалось скрытое презрение. Но эта жалкая пародия на ненависть только позабавила.
Я молча прошла мимо, не удостоив его взглядом. Шаги глухо отдавались в пустом коридоре. В конце показался конференц-зал. До совещания оставалось около двадцати минут, но изнутри доносились приглушённые голоса – шёпот заговора или просто светская болтовня?
Матиас потянулся к ручке. Дверь скрипнула. Ладонь раскрылась в приглашающем жесте – но в нём чувствовалась угроза. Улыбка на мгновение потускнела, уголки губ дёрнулись в раздражении. Он сделал шаг вперёд, но замер – словно подавляя вспышку гнева.
– На этом мои полномочия исчерпаны, – пальцы дёрнулись к фуражке, будто поправляя невидимую корону. Голос звучал ровно – как зачитанный по бумажке приговор. – Мы будем ждать вас на улице.
Он сделал резкий разворот, но в глазах мелькнула тень сомнения – редкое проявление слабости. Шаги эхом разнеслись по мраморному холлу – глухие, тяжёлые, будто ноги волочили невидимые кандалы. Руки исчезли в карманах. Плечи сгорбились под тяжестью мыслей.
Было ли его жаль? Возможно. Ослеплённые парадными маршами и блеском орлов на мундирах, молодые юноши не понимали, что их ждёт. Карьера? Мечты? Чушь. СС – змеиное логово, не прощающее слабостей. Каждый день на службе – игра в русскую рулетку с полным барабаном. Каждый соратник – потенциальный палач. Каждая ошибка – путь к бесславному концу: отставка с клеймом предателя, петля из собственного ремня в камере или пуля в затылок во дворе штаба.
✼✼✼
Сигаретный дым сжимал горло – словно удавка, оставляя горький привкус на языке. В зале собралась военная элита: генералы с красными от бессонницы глазами, заместители с тщательно скрываемой дрожью в пальцах. Они теснились у дубовых панелей – будто ища опоры. Их тени, вытянутые под косыми лучами люстр, напоминали тревожные стрелки на невидимом циферблате.
Я остановилась недалеко от входа. Спина упёрлась в шершавую стену. Холод штукатурки проникал сквозь ткань кителя. Взгляд медленно блуждал по этому морю скрытого бессилия и опустошённости.
В центре внимания, как всегда, стоял Генрих Гиммлер. Его очки бликовали, скрывая холодные глаза. Не повышая голоса, он методично унижал начальника Имперского Криминального Директората – Клауса Хайнце. Тот послушно опустил голову. Но его молчание – холодное и непроницаемое – говорило громче любых обвинений – скрывало в себе угрозу, от которой не спасут ни слова, ни оправдания.
Он мастерски вёл закулисные игры – перчатки носил не для тепла, а чтобы не запачкать руки. Аристократ с профилем оперного злодея: холодные глаза, чуть приподнятый подбородок, улыбка, от которой хочется проверить – заперта ли дверь?
В детстве – уроки фехтования вместо сказок, в юности – кинжалы интриг вместо цветов. Фанатик. Карьерист. Змея, которая притворялась тростью, пока не нашла плечо для опоры – Гиммлера.
Увязший в бюрократической паутине, он метался между необходимостью «очистить» ряды СС и страхом перед собственными тенями. И это стало «золотым шансом» для Хайнца.
– Почему бы не превратить пытки в форму бюрократии? – прошептал он, играя пальцами с манжетой. – А бюрократию – в орудие абсолютной власти?
Гиммлер замер. Запах жжёной бумаги смешался с горечью меди – то ли от чернил, то ли от крови, впитавшейся в гербовые печати. Так родился Имперский Криминальный Директорат – гибрид тайной полиции и министерства юстиции. Здесь пытки и смертные приговоры оформлялись актами в трёх экземплярах.
Я всегда держалась подальше от «великих» лидеров – словно от чумы. Даже с весом генеральских погон на плечах предпочитала не вязнуть в политических интригах. Но реальность упрямо толкала в самое пекло. Начальство поручало одно «дело» за другим. Каждое пачкало руки. Словно шептало: «Сколько продержится твоя совесть – прежде чем утонет в этой глубокой трясине?»
Тяжёлые, медленные шаги разорвали приятное одиночество в клочья. Перед глазами возникла статная фигура в чёрном мундире.
– Добрый вечер, фрау Розенкрофт, – губы дрогнули в мимолётной улыбке, но глаза остались холодными. – Надеюсь, поздняя поездка не слишком вас утомила?
Эрнст Штальграф – статс-секретарь Департамента Имперского Порядка. Правую щёку рассекал шрам – эхо студенческой забавы. Волевой, с холодной харизмой. Он поднялся с самых низов, подмяв под себя полицию. После прихватил власть над армией и всеми теневыми делами империи.
– Не беспокойтесь, – мой голос звучал плоско, выдавая желание уйти от дальнейшего разговора. – Это долг генерала.
– Рад слышать, – он кивнул, но взгляд остался равнодушным. – Нам предстоит обсудить… многое.
Я не разделяла радости. В отличие от других «энтузиастов», слишком уставала от нескончаемых заседаний. От «инцидентов» предательства и всевозможных сценариев, угрожающих правительству.
И… тот вечер не стал исключением. Северные рубежи фронта трещали по швам, на дальних границах назревала буря. А верховное командование? Оно срывало злость на генералах, те – на офицерах.
Они выступали с пустыми докладами, перекладывали ответственность за провалы на плечи друг друга: обвиняли в некомпетентности, несостоятельности. Всё как обычно. Их волновала только собственная шкура. А убитые и раненые солдаты? Литры крови на чужой земле? Безмолвные цифры в отчётах, которые без единой эмоции озвучивали в подходящий момент.
✼✼✼
Эхо полуночи медленным и тяжёлым звоном растворилось в сигаретном дыме. Затянувшийся спектакль – жаркие споры и ледяные взгляды – подошёл к концу.
– «Наконец этот зоопарк успокоился», – мысль вспыхнула искрой в тёмном подвале. – «Теперь можно пойти домой…»
Я закрыла глаза, ощущая, как свинцовая усталость давит на плечи. В череде потерянного времени радовало одно – обещание, данное Марии, будет выполнено. Но хрупкую надежду раздавил резкий звук шагов. Передо мной возникла фигура шефа – твёрдая, не оставляющая места для возражений.
– За мной, – сухо бросил он, не удостоив объяснений.
Мы вышли из зала, поднялись по лестнице на этаж выше. Две минуты ходьбы по коридору – и упёрлись в двери, обитые сталью.
Кабинет был воплощением власти и контроля. Первое, что бросилось в глаза – окна. Высокие, узкие как бойницы. Без штор. Чтобы удобнее было наблюдать за казнями провинившихся подчинённых.
Рядом стоял стол – огромный, из тёмного дуба. На нём, словно опасные звери, притаились три телефона, латунная чернильница и подставка для перьев. За столом кресло – трон: кожаное, с высоко поднятой спинкой.
На стене – портрет. Не изображение, а присутствие. Казалось, глаза фюрера следят за каждым движением. По бокам два имперских штандарта шептали: «Мы везде».
Слева, словно безмолвный хранитель тайн, стоял шкаф. Не просто мебель, а утёс из чёрного дерева – стеклянные дверцы едва сдерживали натиск папок. Казалось, ещё миг – и они вырвутся наружу потоком кошмаров.
Поодаль – зона для «отдыха»: мягкий стул, поставленный чуть ниже хозяйского, чтобы гость невольно чувствовал себя просителем. Рядом – овальный столик с хрустальным графином и двумя рюмками. Намёк на «гостеприимство», которое можно отозвать одним движением руки.
У двери стоял сейф с отчётами о «спецоперациях». Напротив – кожаный диван для «особых гостей». Рядом – скромная ваза с белыми лилиями3 – циничная ирония судьбы для палача.
– Располагайтесь, – шеф прошёл к столу, рука указала на диван. – Нужно будет подождать.
Ожидание было кратким. Десять минут. Затем стук – три чётких удара, будто шпилька процарапала лёд.
– Войдите! – шеф заметно оживился.
Дверь скрипнула, пропуская мужчину в чёрной форме. Фуражка с золотым орлом блеснула под светом лампы. Серебряная оправа очков – тонкая, как лезвие – скользнула по переносице.
– Приветствуем! – мы резко привстали, руки вскинулись в унисон. На мгновение воздух застыл – будто заражённый ядом слепого повиновения.
Рейхсфюрера и главу СС – Генриха Гиммлера было сложно не узнать: низкорослый и худой. Он напоминал хищного пингвина в чёрном мундире – но за этой нелепой маской скрывался ум гильотины. Холодный. Расчётливый. Не знающий жалости – ни к врагам, ни к подчинённым. Его боялись. Ненавидели. Но уважение? Даже он не мог себе этого позволить.
– Добрый вечер, – его кивок был точным, как удар скальпеля. – Фрау Розенкрофт, герр Штальграф, – он опустился на край дивана. Кожаный чехол взвизгнул. – Присаживайтесь. Нас ждёт долгий разговор.
– Что-то… случилось? – мой голос звучал тихо, словно боялся навлечь на себя гнев дракона.
Его взгляд, обычно непроницаемый, на мгновение дрогнул – словно в нём мелькнуло отражение чего-то чужого и невысказанного. Рука взметнулась вверх – жест, от которого офицер в проходе вскинулся, будто его дёрнули за невидимую нить.
Я мельком взглянула на мужчину: высокий, статный, молодой. Короткие волосы цвета пшеницы на закате. Китель имперского директората облегал плечи с холёной точностью. На воротнике – орден за храбрость. В левой руке – папка с документами, в правой – фуражка, сжатая так, будто он хотел её сломать. И этот взгляд – пронзительный, знакомый только тем, кто видел смерть вблизи.
– Приветствую, – он остановился ровно в двух шагах от стола. Сапоги чётко щёлкнули каблуками. Голос звучал ровно, с едва заметным австрийским акцентом. – Капитан СС Вальтер Шульц, АМТ-6. У меня срочное донесение, – продолжил он в сдержанном тоне. – Два дня назад в польском городе Кракове произошёл инцидент: среди мёртвых тел мирных граждан были обнаружены два генерала.
Тишина упала тяжёлым свинцовым колпаком. Казалось, даже часы на стене замерли. Услышанное стало шоком для нас.
– Как… – Штальграф нахмурился. Брови сомкнулись в глубокой складке. Лицо залилось багровым румянцем. – Как вы могли это допустить?
– Шестой отдел проводит расследование, – Вальтер не дрогнул. Зрачки сузились, как у кота перед прыжком, но голос остался ледяным. – Задержан предполагаемый убийца. Но… – он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе – как петля на виселице.
– Что ещё? – Штальграф терял терпение. Каждое слово выводило его из себя. Ещё немного – и капитану светит «выговор».
– Он молчит, – Вальтер судорожно сглотнул. – Наотрез отказывается говорить.
– Объяснитесь, – мой голос прозвучал на полтона выше, чем планировала.
Ногти впились в ладони, оставляя кровавые полумесяцы. Мысли путались, как провода под напряжением. Шестой специальный отдел – часть тайной политической полиции – эта идеально отлаженная машина пыток и расследований… вдруг дала сбой.
– Я… – он замолчал, собираясь с мыслями. – Каждый раз, когда мы приступаем к допросу, что-то ломается: техника выходит из строя, свет меркнет, у следователей внезапно начинается сильная мигрень. Никто не может даже толком начать разговор – словно вокруг сгущается… что-то чуждое…
Все усилия прошли даром. Следователи не выяснили о незнакомце ничего: ни откуда он, ни как в его руках оказались компрометирующие улики, связанные с убийствами, ни даже настоящего имени.
– Вы что, шутить над нами вздумали? – Штальграф едва сдерживал гнев. Вены на шее пульсировали, готовые лопнуть. – Что за откровенный бред вы говорите?!
Воздух в кабинете сгущался – словно перед бурей. Я ощущала, как сердце колотится в груди. Пальцы непроизвольно сжали ткань плаща, оставляя влажные следы. Убийство генералов… Это вызов самой системе. Но паника – роскошь, которую мы не могли себе позволить.
– Герр Штальграф, ваша злость понятна, но бесполезна, – я повернулась к Вальтеру. В его взгляде читалось что-то, напоминающее страх. – Капитан. Расскажите подробности.
– Вам… – он замешкался. Глаза метнулись к Гиммлеру, получив одобрение, положил на стол открытую папку с материалами дела. – Лучше самим взглянуть…
Фотографии, приложенные к отчётам, поражали жестокостью: тела, застывшие в неестественных позах, пальцы, впившиеся в паркет, рты, искажённые немым криком – всё говорило о мучительной агонии. Кровь на снимках казалась густой и тёмной, почти чёрной – словно сама смерть оставила свой автограф.
– Герр Штальграф, – голос Гиммлера прозвучал тихо, но с той особой интонацией, от которой холодела спина. – Это дело… – он сделал паузу, доставая платок и протирая очки, – требует особой… деликатности. Я могу доверить его только вам.
– Можете положиться на меня! – он отвлёкся от снимков и выпрямился, как пёс, учуявший поощрение. Его глаза блеснули тщеславием. – Департамент Имперского Порядка основательно займётся этим делом!
Уголки губ Гиммлера дрогнули в подобии улыбки. Он кивнул и медленно поднялся с дивана. Вальтер бросился открывать дверь – его спину покрывала испарина, заметная даже под тщательно отглаженным кителем.
Когда дверь закрылась, шеф разразился гневными тирадами. Допустить подобное, по его мнению, было верхом некомпетентности. Он не стеснялся в выражениях, называл следователей и детективов директората идиотами, простофилями, не способными «…найти собственный дом на пустынной улице!».
Слушать возгласы было настоящим испытанием. Шеф великолепно владел ораторским искусством, превращая обычный выговор в шекспировскую трагедию. Но кульминация столь «пылкой речи» – предсказуема: всё самое сложное достаётся подчинённым.