Графиня поневоле. История продолжается

© Аскольд Де Герсо, 2019

ISBN 978-5-0050-1313-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Известие о нахождении любимого братишки в неволе на чужбине, сказать, что потрясло Лизавету, счётом ничего не сказать. Саму же весть доставил человек, случайным образом оказавшийся на том же корабле, но не имеющим отношения ни к самому кораблю, ни к экипажу. Доставил же известие в расчёте на хорошие деньги, что вручат ему за сообщение, как ему и было обещано. Мало того, неизвестно, когда вернётся любимый супруг из сибирской ссылки, кроме последнего письма, полученного уже около двух месяцев назад, где он писал о досрочном прекращении ссылки, более ничего не было.

Тут ещё одна напасть: родной братик в плену. Что произошло, в чём заключалась их вина – никто ничего определённого не мог сказать. Человек, доставивший весть также не был посвящён в детали произошедшего. Будь даже посвящён, едва ли можно у него расспросить потому, как получив деньги, он тут же отбыл восвояси.

Или, что тоже вполне вероятно, не желал говорить. Возможно, будь он лицом дипломатическим или из близких кругов дворцового окружения, давно бы были втянуты определённые структуры, вплоть до министра иностранных дел и сделано всё возможное, чтобы насколько возможно, скорее освободить. В данном контексте, приходилось уповать на Божью милость и собственные силы.

Батенька её, Вахруша Бахметьев, после многочисленных неприятностей, связанных как с собственным торговым делом, так и случившимся пожаром, нанёсшим немалый урон его делу, да ещё добавить арест и ссылку зятя – графа Александра Апраксина и пленение сына, сильно сдал и частенько стал жаловаться на сердце.

В живой природе тоже можно наблюдать подобное явление, когда крепкие дубы, которым, казалось бы, не страшны никакие морозы или сушь, вдруг в один сезон начинают чахнуть без каких-либо видимых причин, в то время, как другие деревья свободно переносят эти природные аномалии. С чем это связано, никто не разберёт, важно, что факт присутствует и его уж никак не отбросишь или обойдёшь вниманием.

И выходит, весь этот клубок распутывать Лизавете, у которой самой двое ребятишек, да немалое хозяйство. И едва ли она знала бы, что делать и как поступить, если не помощь Вареньки, но в ещё большей степени Ефремушки. Последний вообще справлялся со многими делами, улаживая вопросы с кредиторами, с акциями и, как само собой разумеющееся, с прислугой. Он же выезжал в имения, разрешая конфликты, обговаривая сроки доставки нового урожая. Мал золотник, да дорог, как говорится.

Как же была благодарна Лизавета им обоим за ту помощь и поддержку, что они оказывали не столько по долгу службы, сколько по доброте душевной. Немногие из высокородных семей осмеливались поддерживать отношения с Лизаветой, но и они предпочитали держать некоторую дистанцию, даже будучи стопроцентно уверенными в невиновности Александра Апраксина. Так уж у нас заведено, обжёгшись на молоке, потом долгое время ещё продолжаем дуть на воду.

Лизавета никак не могла решиться, как поступить вернее: дождаться Александра и вместе решить, как будет лучше или, не дожидаясь отправиться в дорогу. Хотя само слово дорога её пугало своей неизвестностью, да и к тому же местами периодически вспыхивали сражения между крестьянами и отставшими французскими солдатами Наполеоновской армии, не так давно, потеряв сотни тысяч солдат, отступавшими на запад.

Да и просто достаточно было произнести одно слово на французском, чтобы оказаться быть закопанным заживо или заколотым вилами, настолько была сильна ненависть к врагу, посягнувшему на Российскую империю. Но при всём при этом, в Санкт-Петербурге аристократия продолжала жить своей отрешённой жизнью, устраивая балы, светские приёмы, как если бы их это вовсе не касалось.

Обсуждались новые тенденции в моде, выходы в свет тех или иных дочерей графов и князей. В моде стала преобладать неестественная бледность у юных барышень и здоровый румянец у дам постарше, что тратили немалые деньги, опустошая кошели супругов, на всевозможные притирания и настойки. В наряды иной раз уходило до сорока метров шёлка или кисеи, батиста или газа.

Лизавета, помыкавшись, и, рассудив по-своему, решила съездить до родителей и уже после этого, посоветовавшись со старшими, выйти в дорогу. Дольше откладывать не имело смысла, на улице день ото дня становилось теплее и февральское солнце, пусть и не шибко греет, но снег заметно почернел. А там глядишь и таять начнёт, что однозначно подразумевает, что дороги развезёт и выехать куда-либо без опасения застрять, станет просто опасно. Да, приятного мало.

Вечером третьего числа Лизавета вызвала Ефремушку к себе. Последний, словно только этого и ждал, не замедлил явиться в своём тулупе, да в волчьей шапке, с которыми, казалось, и во сне не расставался. Постучавшись привычно, и, дождавшись ответа барыни, он вошёл и встал у порога, для приличия снял головной убор:

– Госпожа Лизавета, вызывали? – но сколько бы он ни старался выглядеть серьёзным, искры лукавства выдавали его с головой. Вот и сейчас на уголках губ теплилась хитрая улыбка.

– Да, Ефремушка, вызывала. Дело вот какое: к родным тятеньке с маменькой надо съездить. Дорогу-то, поди, не забыл? – о том, как Ефремушка с Петрушей гостили у родителей, ей поведал батенька, но сейчас Лизавета не стала раскрывать эту историю. Лишь полунамёком дала знать.

– Да нет, не забыл, – и ни тени смущения или виноватости. Как бы ты ни силился угадать по его глазам, что у него на уме, ни в жисть не угадаешь: то ли доброе помышляет, то ли хитрость какую затеял. Злого за ним во дворце не замечали, на те же подковырки и поддевки всегда находил, что-нибудь да ввернуть, да при этом такого, что поддевщик сам едва не становился объектом насмешек. А Ефремушке что? Он, как ни в чём не бывало, продолжает заниматься своим делом: мастерит чего или так, в карты перекидывается. Хоть и возмужал, в уголках глаз появилась сеточка морщин, но характером оставался всё тем же Ефремушкой.

Время, наш судья, властное над всеми: живыми и неживыми, никого не щадит. Лизавета Апраксина тоже ведь уже не та девушка, что выкрал её зимним вечером и сделал её своей супругой – графиней Апраксиной. Многое поменялось в её мировоззрении, кроме непреложных библейских заповедей и нравственных устоев. Ей, как и в девичестве, нравились тихие уютные домашние вечера, любила послушать пение дворовых девок во время вязания или прядения потому, как живо напоминало ушедшие годы.

– В таком случае, завтра с утра пораньше выедем. Сам видишь, снег чернеет, не ровен час начнётся таяние и уже тогда, до самой Троицы никуда не сдвинешься. Да и мне ли тебе говорить, ты здесь родился и вырос…

– Что правда, то правда, госпожа Лизавета. Болота, реки тут чуть ли не на каждом шагу, только в морозную погоду и ездить или уж, когда земля подсохнет. Так то, долгая история, – согласился с доводами госпожи Ефремушка.

– Петрушу или кого предупреди, возницей ехать. Сам, поди, никогда вожжей в руках не держал? – подтрунила всё-таки Лизавета, не сдержавшись.

– Чего не держал, того не держал, попусту врать не стану, и после добавил: – я могу идти, госпожа?

– Разумеется, Ефремушка. Только не забудь предупредить возницу, – и сделав небольшую паузу, добавила: – иначе сам на козлах поедешь…

Входившая в эту минуту Варенька, при этих словах не смогла удержать невольно вырвавшийся смех. Да и виданое ли дело, чтобы Ефремушка собственной персоной на козлах сидел. Перестав смеяться, она тоже вставила от себя словцо: – Лошади не потянут, сам в оглобли впряжёшься…

Тут уже и Лизавета рассмеялась, до этого как-то сдерживавшая смех, готовый вырваться наружу. Где-нибудь в салоне это, может статься, и выглядело не совсем прилично, где господа и дамы с самым чопорным видом старались не выдавать своих эмоций, но у себя-то, в светелке Лизавета могла позволить себе быть естественной.

Незадолго до того, как закончить день, Лизавета затвердила Вареньке свои наставления по уходу за детьми, чтобы уроков не избегали без особой на то надобности, да и прислуга свои обязанности справляла должным образом. Варенька внимала каждому слову барыни, порою переспрашивала не до конца понятное и, лишь в конце она, словно не совсем уверенная, осмелилась задать свой вопрос:

– Госпожа Лизавета, а коли вздумают ослушаться?

– Так то, Варенька, не твоя забота. Пусть об этом их учителя позаботятся…

– Так я не про детишек, госпожа Лизавета, о прислуге я…

– О том я предупрежу всех, Варенька. Никто не посмеет ослушаться, – успокоила Вареньку Лизавета.

Отходя ко сну, Лизавета попросила Вареньку разбудить, как можно пораньше.

– Охотно, госпожа Лизавета, – ответила Варенька, задувая свечи на канделябрах. Комната погрузилась в непроглядную тьму, покуда глаза не привыкли различать отдельные предметы.

– Доброй ночи, госпожа, – открыв дверь, Варенька покинула опочивальню. Уже сквозь сон, Лизавета ответно пожелала доброй ночи Варе.

Глава 2

На восточной стороне небосвода ещё только заалела заря, предвещая ясную погоду, как Ефремушка уже подготавливал карету для дальней дороги. Дабы скорее управиться, ему помогала Меланья, подавая дорожные принадлежности. Зимняя поездка своего особого подхода требует, знай, летом – сел в карету, приказал кучеру и поехал. Зимой же надо и тёплые вещи, и съестные припасы, хотя и планировалось останавливаться на ночь в постоялых дворах.

После инцидента, произошедшего тем далёким зимним вечером в одном из постоялых дворов, Лизавета нисколько не опасалась лихих людей. С таким защитником, как Ефремушка никакие разбойные люди не страшны. Пусть они опасаются, оказаться на его пути и даже намёком задеть госпожу.

Лизавета, вырвавшаяся из объятий сна, сладко нежилась в постели, не желая покидать тёплую постель. И как-то спонтанно ей вспомнилось, как в детстве она боялась петухов и гусей. Петухи то ладно – поквохчут, потопчутся на месте, словно соизмеряя силы, а вот гуси, те ни на что не смотрят, шеи вытянут, крылья расправят и бегут с шипением, что змеи. Как-то маменька отправила её трёхлетнюю к соседям, а возможно, что сама отправилась, разве сейчас в подробностях вспомнишь.

А на улице к ней привязалась гусыня с гусятами. Лизавета и шла-то в отдалении, зная их повадки, но не тут-то было. Едва завидев Лизавету, гусыня, забыв о птенцах, громко гогоча направилась в её сторону. Откуда только силы нашлись убежать. Гусыня же, высоко задрав голову, важно вернулась к гусятам. После этой истории, Лизавета за версту обходила этих бестолковых птиц. Какая же она пугливая была в детстве, сейчас сама себе удивлялась.

Да и становясь старше, она боялась многих явлений, недоступных понимания нашим сознанием, но вот в тот вечер, страха отчего-то не было. Шок от неожиданности присутствовал, но не страх. И в эту минуту, когда Лизавета предавалась воспоминаниям о счастливых и не очень воспоминаниях детства, в комнату, предварительно постучавшись вошла Варенька. Вид бодрствующей Лизаветы не сказать, чтобы удивил её, но немного да расстроил. Она-то шла уверенная, что госпожа продолжает пребывать во сне. Тем не менее, увидев Лизавету, она поприветствовала:

– Доброе утро, госпожа Лизавета. Как вам спалось?

– Ой, Варенька, какой чудный сон снился, – подалась вперёд Лизавета, торопясь поделиться с девушкой, и начала раскрывать свой сон. Завершив рассказ свой, она не замедлила вставить: – и приснится же такое… – то ли удивляясь, то ли в растерянности.

– Так то, госпожа Лизавета всего лишь сон. Не берите в голову…

– Варенька, а как там Ефремушка? Уже готово всё к поездке?

– Ефремушка, почитай, с рассветом уже начал подготовку. А вот, готово ль иль нет, не ведаю. Про то спросить у него надобно, но я думаю, что готово. Неужто, за такое время не управиться? – успокоила госпожу Варенька. Лизавета тем временем покинула постель и предоставила себя умелым и спорым ручкам Вареньки. Заплести косы или расплести для неё сиюминутное занятие, с той же шнуровкой корсета справляется, глазом моргнуть не успеешь.

– Вы уж, госпожа Лизавета, не позволяйте Ефремушке подолгу вас держать в холоде. Пущай, почаще делает остановки, чай, не лето на дворе. Как я за вас переживаю, госпожа, – тяжело вздохнув, произнесла Варенька.

– Дни то, тёплые, солнышко, – в ответ произнесла Лизавета.

– Тёплые, оно, конечно, так, то обманчивое тепло. Оглянуться не успеешь, как прихватит, а хворать, сами знаете, хорошего мало, – всё же не согласилась с госпожой Варенька.

И пока Варенька занималась туалетом Лизаветы, в дверь постучали.

– Да, входите, – отозвалась Лизавета.

– Доброе утро. Госпожа Лизавета, карета подана, – произнёс Ефремушка, едва появившись в дверях.

– Ефремушка, вначале интересуются, как госпоже спалось. Всему то тебя учить надо, – поддела легонько Варенька в шутку. Ей непременно нужно было задеть его, дабы после наблюдать, как он станет выкручиваться. И ведь, никогда не растеряется и не обидится, всегда так или иначе отбреет пожелавшего подшутить над ним.

– Прошу прощения, госпожа Лизавета, – всерьёз воспринял её слова Ефремушка.

– Да полноте вам, – успокоила обоих Лизавета, и уже обращаясь к Ефремушке: – сейчас позавтракаем и выедем.

– Добро, госпожа Лизавета, – Ефремушка поклонился барышне и покинул комнату, прикрыв дверь, и, оставляя Лизавету с Варенькой.

Выехали же они, когда солнечный диск заметно оторвался от горизонта, но пробивающиеся сквозь туман лучи нисколько не дарили тепла.

– Ты уж, Ефремушка, присмотри за барышней, – напоследок напутствовала Варенька, прежде чем Петруша, понукая лошадей, тронул с места карету на санях. Андрей и Сильвестр остались ещё в своих кроватях, да и Лизавета не пожелала, чтобы дети, расставаясь, плакали. «Достаточно и того, что немало слёз я сама пролила за эти годы», – решила она про себя.

В карете, обложенной тёплыми вещами холод поначалу как-то не чувствовался, и Лизавета огорчилась даже, что не выехали немного да пораньше, упустили время. Но, пока снег был мёрзлый, они немалое расстояние покрыли, около десятка деревень промелькнуло за окошком. Призывно из труб низеньких избушек шёл дым, клубясь поднимался ввысь и там в синеве терялся.

Лизавета, устав от молчания, решила завести разговор с Ефремушкой, что, уткнувшись в воротник, то ли дремал, то ли просто сидел и о чём-то думал. Но, она-то знала, как бывает обманчиво поведение Ефремушки, за столько лет жизни во дворце, она немного да поняла его характер, не в полной мере, конечно, но достаточно, чтобы определить его дальнейшие поступки. Вот и сейчас, она безо всяких предисловий обратилась к нему:

– Ну вот, Ефремушка, когда-то без моей воли, насильно умыкнул меня из родительского гнезда, а нынче сам везёшь обратно, – поддразнила Лизавета, которой надоело ехать в полной тишине, которую нарушал только скрип полозьев по снегу.

– Так, госпожа Лизавета, не по своей же воле, а барина, – начал оправдываться Ефремушка, не зная к чему клонит Лизавета.

– Своя-то голова на что? – не унималась Лизавета, войдя во вкус.

– Своя, говорите, госпожа? Своя голова дана для того, чтобы в нужную минуту не оплошать и действовать сообразно ситуации, – витиевато ответил на этот выпад Ефремушка, – головушка-то, она одна, её беречь надобно.

– И завсегда-то у тебя подготовлен ответ, – улыбнулась Лизавета его витиеватости, – поди, посреди ночи разбуди и задай какой вопрос, тоже, небось, ответишь тут же?

– Госпожа Лизавета, вы так скажете… Ночью, чай, люди спят?

– Однозначно, спят, – вынуждена была согласиться Лизавета, но опыт светских бесед, в которых упражняться ей недосуг было в Петербурге, требовал выхода:

– Но и всё же, мил человек. Вы так и не удосужились представить полновесный ответ, подтверждающий или отрицающий мою правоту…

– Госпожа Лизавета, по правде, если посреди ночи разбудить меня, что по работе, на любой, поди, вопрос ответ представлю, ну, а насчёт других, как-то не задумывался…

Ефремушка, пусть и не посещал светские салоны господ, но разговор практичный завсегда готов был поддержать, где надо умело подтвердить, где словечко умное вставить. А где и вообще, лучше промолчать, дабы беседа не оставила у собеседника неприятный осадок от общения. «За столько лет жизни во дворце кой-чему да научился,» – отговаривался он при случае.

Во всём этом была заслуга графа Апраксина, не пожалевшего своего времени, чтобы в итоге из уличного бродяжки сделать светского человека. Что до положения в обществе, Ефремушку вполне устраивало, как есть и он ни за какие коврижки не поменял бы его на что-то иное. Да и сейчас, едет он словно господин в карете, чем плохо? Никто его не загружает сверх меры. И в отличие от остальной прислуги обитает он не в людской, а в собственной каморке: хочу лежу, хочу сижу, никто не указ.

В другой раз Лизавета попросила Ефремушку поведать какую-нибудь, да историю.

– Госпожа Лизавета, так ведь до всяких историй я не особо мастак, по этой части у нас Варенька умелица-мастерица. Я больше по хозяйственной части умелец…

– Так, Ефремушка, Варенька в Петербурге осталась…

– Что ж, так и быть по сему. Расскажу я одну историю, только, чур, не бояться, – то ли всерьёз, то ли в шутку сказал он, но Лизавету заинтриговал, вызвав интерес. – Произошла та история в давние времена, поди царей-то ещё не было…

– Ну, уж скажешь тоже, царей не было…

– Госпожа Лизавета, прошу великодушно простить, запамятовал. Был царь, был, Горохом звали. Вот, значит, в такие древние времена происходила история…, – Ефремушка остановился в задумчивости: как бы дальше-то продолжить? Ну, не дал Бог таланту сказителя, хоть ты лопни…

– Ладушки, пусть Горох будет, всё одно хоть какое-то имечко есть у царя, – улыбнулась Лизавета находчивости Ефремушки, – ну, а дальше-то что?

– Так, госпожа я вспомнить пытаюсь и на самом интересном месте вы меня сбили с мысли, – отвертелся и на сей раз он.

Да и не столько история интересовала Лизавету, сколько в сокращении времени в пути. За разговором дорога заметно сокращается. Солнышко, перешагнувшее полдень, ослабило силу лучей, да и заметно стало, что ветер поднимается, местами были заметны свежие наносы снега. Ещё немного и обагрится закат, подморозит.

– Ефремушка, ладно с историей, по дороге есть какой постоялый двор? Чаю ил кофею бы горячего испить, согреться…

– Чего госпожа Лизавета не ведаю, того не знаю. Петруша знаток в этих делах. Но, думается должен быть, ямские же не станут мёрзнуть в пути в зимнюю пору. Обязательно должен быть… А Варенька, вас предупреждала, госпожа Лизавета…

– Так она Ефремушка, не только меня, но и тебя прежде всего предупреждала…

– О том я помню…

– Так я тоже не забыла и что за невоспитанность перечить госпоже? – придала своему лицу Лизавета сердитый надменный вид, что скорее вызывал улыбку, нежели трепет перед господами. Не умела она сердиться взаправду, не получалось как-то. Да и не до того сейчас, Лизавета, после упоминания о горячем чае, внезапно ощутила, как она замёрзла. Но тут же оба услышали, как возница постучал по передней стенке кареты.

– Чегой там, Петруша? – громко, чтобы тот услышал, отозвался на стук Ефремушка.

– Так, это… постоялый двор… Будем останавливаться? – поинтересовался возница мнением пассажиров. Ему-то, что, он почувствует, как морозец начинает пробираться внутрь, слезет с облучка и немного пробежится рядом с санями. Глядишь, немного, да согрелся.

– Знамо дело, будем, – перейдя на крестьянский говор, ответил Ефремушка, – заворачивай.

У Лизаветы тут же отлегло от сердца, иначе, через минут десять-пятнадцать она уже готова была стучать зубами от холода. Стенки кареты хоть и обиты войлоком, да только нет-нет да, откуда-то задувает ветер. Вот уже слышно, как Петруша покрикивает на лошадей, да и в окошко сбоку видно, в доме свет горит.

– Приехали покамест, – приоткрыл Петруша дверь, и следом вышел Ефремушка, чтобы подать руку госпоже.

– Прошу, госпожа Лизавета, – он аккуратно принял её, поставил на ноги. Ладно хоть валенки надела, а то, что бы было с ногами? Да и так, Лизавета с трудом стояла на ногах.

Глава 3

Тяжело ступая, в расстёгнутом тулупе Ефремушка зашагал вперёд, пока Петруша задавал корма лошадям, укрывал попоной. Едва открыл дверь в комнату, навстречу вырвался запах отменного борща с мясом, хлеба духмяного и клубы пара.

– Встречайте гостей, господа, – поприветствовал он хозяев и пропустил вперёд Лизавету.

– Благодарю.

В горнице значительное место занимала русская печь, облицованная изразцами, от которой исходило приятное тепло. Возле неё, у небольшого стола, возилась хозяйка – женщина средних лет и не хрупкой комплекции. Её миловидное круглое лицо, – на котором в глаза тут же бросались большие миндалевидные глаза с поволокой, – выражало искреннее радушие при виде гостей. Тем паче, что в последнее время постояльцев было немного, а вошедшие же одеты богато, в плане прихода не обделят. Увидев гостей, она засияла вся:

– Доброго вечера вам, господа и дамы. Как хорошо, что вы завернули к нам, на улице то, вон как, подморозило. Конец февраля на дворе, а мороз ничуть не желает отпускать, держит в своих тяжёлых рукавицах, – видно, заскучала по постояльцам и вот спешила, наконец, выговориться.

– Что правда, то правда. Валенки, и те не спасают от мороза, – согласилась с её доводами Лизавета. – Хозяюшка, можно чаю покрепче и погорячее…

– Конечно же можно, и не только горячий, и крепкий, а с молоком и мёдом. В такой холод и простыть не долго. Далеко ли собрались-то?

– С самого Санкт-Петербурга едем до родителей…

– Вот не побоялись вы выйти в дорогу, да столь дальнюю. Тут до ярмарки ехать в соседний город и то боязно, смелая вы дама…

– Дело не в смелости, надобность вынуждает…

Разговаривая с Лизаветой, хозяйка тем временем не простаивала, а наливала чай из пузатого, до блеска начищенного медного самовара, вытащила мёда в розетке: липовый, – подчеркнула, и, обращаясь к Ефремушке с Петрушей: а господа чего желают?

– Господа желают утолить голод и обогреться, – расплылся в улыбке, от обращения хозяйки двора к нему, как к господину. – Чай, сами, знаете, какой на улице собачий холод.

– Ничего, русские мужики и не такие морозы выдерживали… А, крепкого никто не желает? Медовуха есть знатная… – хитро подмигнула Петруше, определив опытным взглядом возницу.

– Медовухи можно попробовать, – от глаз Ефремушки не ускользнул недовольный взгляд Лизаветы, на что он ответил: – госпожа Лизавета, не поверите, до мозга костей пробрал холод… – и настолько с серьёзным видом он произнёс свои слова, что Лизавета не знала, как их воспринимать. Слугам слабинку продемонстрируешь, они ведь и обнаглеть могут, запретишь – они всё одно пропустят и не одну. После минутного раздумья она согласилась:

– По чарке и только, – сказала она.

И пока они ужинали, в горницу с улицы зашёл хозяин двора.

– Приятного аппетита, гости, – пожелав им, он отряхнул шапку меховую, стряхнул снег с овчинного тулупа и самокатных валенок и продолжил: – теперича у нас дня два будете пережидать непогоду. Не иначе, с утра завьюжит, ни зги не будет видно.

– Авось, пронесёт, – поинтересовался Ефремушка.

– Да, едва ли… В этом месяце, коль уж завьюжит, то надолго. Далеко ли путь-то держите?

Лизавета назвала родной городок.

– Не шибко дальний путь, ещё пару дней и будете на месте при доброй погоде… – подчеркнул мужчина, знающий наперечёт города, расположенные в округе вёрст на сто-двести. Да и как не знать, коль почтовые ямщики и те не минуют его хлебосольного двора, а про путешественников и говорить нечего, они непременно здесь останавливаются.

– Мы сами так и рассчитывали добраться, да вот морозец и вьюга. Нехотя, а пришлось вот заехать к вам, – объяснил Ефремушка.

– Добро же, – заулыбался довольный хозяин двора, – постояльцев в зимнюю пору не шибко много бывает, больше почтовые ямщики. Гостям мы всегда рады: хлеб да соль, как говориться. Издалека, хоть, едете?

– Из самой столицы, то бишь Санкт-Петербурга.