Нежданная гостья

© Аскольд Де Герсо, 2021

ISBN 978-5-0050-3068-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Тихая, размеренная до полудня погода начала разыгрываться. Легкая рябь на поверхности моря мягко покачивающая корабль со спущенными парусами словно мать, убаюкивающая ребенка в колыбели, заметно усилилась, на гребнях волн появились белые гребешки, матово отсвечивающие в неверном свете лунной ночи, с низко нависшими над горизонтом свинцово-тяжелыми тучами, предвещая приближающийся шторм.

Трехмачтовый тяжелый галеон «Всевидящее око» находился на небольшом расстоянии от укромной бухты, неприметной для незнакомых с данной местностью, как простолюдинов, так и бывалых мореходов из-за своих малых размеров и узкого прохода, скрываемого выступающими из воды скалами что, словно громоздились друг на друга и можно было вернуться, переждать надвигающуюся непогоду, но… находящиеся на борту два пассажира, контрабандный груз, которых требуется доставить вовремя.

Они ещё два дня назад должны были выйти в открытое море, что выделялось беловатой полоской на выходе из бухты, но последняя партия оружия задержалась в пути и лишь нынешним утром была доставлена на борт. Капитан корабля уже готов был отчитать контрабандистов, если бы не мальчонка, что увязался с ними. Он и раскрыл причину задержку, но поскольку для нас этот факт не представляется важным, останавливаться на нём необходимости особой не вижу.

Контрабанда всегда, во все времена, преследовалась законом, даже если сами законодатели снаряжали вооружённые тяжёлыми мортирами или лёгкими кулевринами корабли для этих целей, – чья «крыша» сидит в министерских или судейских креслах, – и имели достаточно весомые барыши от каждого удачного нападения на корабли ли торговые или прибрежные города на далеких островах где-либо в Атлантике или Индийском океане, в которых всегда можно было поживиться золотом, серебром также в свое время награбленное колониальным правительством, если уж совсем повезёт, то и живым товаром, как в обиходе называли негров- рабов, как и белых каторжников, сосланных за разные провинности.

Правда, надо отметить, белые рабы сильно уступали в цене африканцам. Они не долго выдерживали тропический климат, с его нещадно палящим солнцем и долгими дождями, что шли иногда по два месяца непрерывно. И сей факт значительно снижал им цены, как бы они не выглядели внушительно на первый взгляд.

Рулевой за штурвалом, не обращая внимания на изменения в окружающем пространстве, возможно же это только казалось стороннему наблюдателю, оставался невозмутимо спокойным, лишь руки крепче сжали дерево рулевого колеса и будь при свете дня, можно было рассмотреть, как побелели от напряжения фаланги, огрубевших от морской воды и соленого ветра, пальцев.

На баке вперёдсмотрящий наблюдал за горизонтом в подзорную трубу, в сумраке надвигающейся ночной непроглядной темноты. Со всех сторон корабль обступала чёрная вода. Но даже сейчас они не спешили зажигать фонари, продвигаясь по памяти, дабы понапрасну не оказаться обнаруженными, лишь через оконце двери в квартердеке проступал едва различимый неясный свет от лампы.

Экипаж, со сноровкой обезьян, резвящихся в джунглях на лианах, сновал на реях, вантах, марсах, готовясь встретить шторм во всеоружии. И именно по этой же причине они и покинули бухту, где корабль мог быть раздавлен об скалы. Усилившийся ветер обдувал лица пиратов солёным морским воздухом. Но какой ветер может остановить пиратов, кроме ветра смерти?

И только один человек оставался в стороне от разгуливающейся стихии, словно породнившийся с ней. Глядя на него, будь сейчас дневное время, трудно было определить, что он испытывает в эту минуту. Задумался ли он сейчас или занят созерцанием, ни одним мускулом лица не выдавал он своего состояния.

На юте, заложив руки за спину, сказывалась устоявшаяся за многолетнее пребывание и заточение в острогах и тюрьмах, стоял высокий поджарый мужчина с несколько длинными волосами, стянутыми чёрной повязкой вокруг головы. Временами ветер закрывал лицо прядями волос. На вид, ему казалось лет сорок- сорок пять, но положа руку на сердце, едва ли кто из экипажа, знал его подлинный возраст.

Чистое, до синевы выбритое лицо, несколько смуглое и резко очерченные линии – результат длительного пребывания на продувающем морском ветру, проницательный взгляд, наполненных грустью цвета воронова крыла глаз, казалось бы, всё, что можно сказать о нём. Его гордый профиль выдавал в нём представителя дворянского сословия из скандинавских кровей, что резко контрастировало с цветом глаз, более присущим южанам, населяющим Аппенинский полуостров.

Из- под длинного ниспадающего широкими складками плаща из дублёной кожи, с которым он не расставался почти никогда, виднелась белая шёлковая сорочка с кружевами, короткие кожаные брюки, плотно облегающие стройные и вместе с тем мускулистые ноги и такие же облегающие ботфорты. На перевязи висела достаточно длинная шпага в инкрустированных чернёным золотом ножнах.

Жизнь, весьма далёкая от света, так и не смогла заставить его отказаться от устоявшейся привычки и даже в самых невообразимых условиях, оставаться графом де Вир д’Оджоно, лишённого не только состояния, но и титула, предоставленного его предку самим королём Франции Людовиком Девятым ещё на заре крестовых походов.

А может быть, так оно и должно быть: оставаться человеком, несмотря на все перипетии жизни и хитросплетения судьбы? Слишком зыбко положение человека в высшем свете: достаточно заиметь пару недругов, несколько наскоро состряпанных клеветнических сплетен ли, кляуз, якобы несущих угрозу двору или кому- то из приближённых к трону фаворитов, коих не так уж мало вьётся вокруг венценосной особы и вот уже из круга приближённых, тебя отбрасывают далеко за периферию.

Но это самая малая из бед, что может ожидать опального дворянина, могут запросто и сгноить в подземельях Бастилии, что не раз бывало в истории королевства. И вся королевская челядь, что вчера готова была лизать твои пятки, сегодня отворачивается от тебя, как от прокажённого. Наиболее трусливые же боятся одного упоминания твоего имени, как бы немилость короля и до них не дотянулась.

– Мессир, – прозвучал голос за спиной капитана корабля, а в том, что человек в плаще – капитан, никаких сомнений не вызывало, едва ли кто- то ещё мог бы сохранять невозмутимое спокойствие в данной ситуации.

– Да, – коротко ответил он на голос, не оборачиваясь.

– Мессир, какие будут указания? В дрейф ложимся?

Нет, строго по курсу, – всё тем же, невозмутимым голосом, ответил он.

– Есть строго по курсу, – и сквозь шум, бьющихся о борт корабля свирепых волн, готовых сломать крепкий корпус из морёного дуба, который скрипел всем рангоутом, чьи брызги порой долетали до палубы, послышались удаляющиеся шаги и затем зычный голос боцмана, раздающего команды экипажу.

Капитан, хоть он и стороннему наблюдателю казался безучастным к экипажу, кораблю – его детищу, – именно по его собственноручному проекту на голландских верфях лучшие корабелы трудились над ним, воплощая все задумки заказчика, следил за всем, он отдавал команды, наблюдал за окружающей обстановкой, что менялась ежечасно, но помимо всего прочего его сейчас снедала забота о юной леди, загадочным образом этим вечером, оказавшейся на борту…

Глава 2

Он уже собирался отчаливать, уже оборваны концы, когда до слуха донёсся женский крик. Этот крик отчаяния, он не столько услышал слухом, сколько сердцем, ибо хлопанье раздувающихся под напором ветра спущенных парусов, шум моря, способны были поглотить любые сторонние звуки. Обернувшись на крик, он заметил на скалистом берегу у самого подножия скалы, невесть откуда взявшуюся девушку в лёгком платье.

Граф даже не мог предположить, что в этих местах могут быть люди, всё вокруг казалось настолько безжизненным, да и сама местность не располагает для обустройства человеческого жилья, чайки, кружащие над морем с неистовым пронзительным криком да дикие козочки, что появлялись на кромках скал, но и они, дети нетронутой природы, не боялись их присутствия. Тем паче берег изобиловал такими крутыми скатами, без единого намёка на выступы, что по ним возможно двигаться. Но то для человека незнакомого с морским ремеслом, матросам ничего не стоило, хватаясь за небольшие выступы камней, подняться на вершину.

Всё казалось, живёт в первозданном виде, как задумал и воплотил Господь. Никаких намёков на присутствие жителей побережья, они не замечали здесь никогда. И тем удивительнее было услышать женский крик. Крик, взывающий о помощи и своей пронзительностью вполне могущий составить конкуренцию крикам чаек. Спервоначалу, он хотел проигнорировать её крик, но что-то внутри подсказывало: девушка не от хорошей жизни оказалась на этом странном месте и обращается к ним.

На фоне серого неба, когда сам воздух, казалось, представлялся серым маревом, он увидел сначала её силуэт и лишь, присмотревшись, разглядел саму девушку. Очертания её казались несколько размытыми в неверном свете. Но какие-то неведомые струны затронула в его душе её хрупкая фигура. Волосы цвета спелой ржи разметал ветер, и лицо её лишь изредка появлялось меж тяжёлых прядей. Возможно, он засмотрелся на девушку и не сразу обратил внимание на юношу, чуть поодаль стоящего там же на скале. Или всему виной был серый балахон, издалека сливающийся со скальной породой. Что за недолга могла привести их сюда в такое время? Капитан корабля терялся в догадках.

– Сальваторе, шлюпку на воду, – скомандовал граф.

– Есть шлюпку на воду, мессир.

Фалы на шлюпбалках со скрипом забегали, и послышался плеск, коснувшейся воды шлюпки, два пирата, спрыгнув с борта, и, взяв в руки вёсла, усиленно начали грести к берегу, оставляя за шлюпкой пенный след.

Капитан, опёршись одной рукой на фальшборт, наблюдал за сценой действий. Юноша на берегу, взяв девушку за руку, осторожно начал со всеми предосторожностями спускаться к воде, пользуясь козьими тропами. Порой камни, сорвавшись из-под его ноги, скатывались и с шумом падали в воду, отчего по воде долгое время расходились круги.

Каждый раз при этом юноша инстинктивно вздрагивал, замедлял своё передвижение и смотрел под ноги в поисках удобной опоры. В эти минуты он приостанавливался и высматривал следующее место куда можно безопасно ступить, не боясь сорваться. Иной другой же возможности сойти к воде нигде не просматривалось. Испуг девушки выдавали её скованные движения, оступаясь, она теснее прижималась к своему спутнику.

«Брат, жених, любовник?» – сам к себе обратился граф, наблюдая за странной парочкой. Действительно, в их отношении друг к другу, пока сходили к воде, нельзя было определённо сказать, кем они приходятся между собой и какая тайна связывает их, и в итоге привела сюда. «Да что понапрасну гадать. На борту они пребудут достаточно времени, чтобы определить родство. Отдадим всё на волю Провидения», – подытожил капитан, отвлекаясь прикурить сигару.

Одна из слабостей, к которой он приобщился, будучи на берегах Нового света, где также имел немало друзей среди местного населения – индейцев и даже успел завести приязненные отношения с вождём одной из племён – чероки. Но вот, хотя берег на том месте был достаточно крут, и с трудом можно было поверить, что возможно пройти по нему, девушка и юноша сошли к шлюпке.

– Дайте вашу ручку, мадемуазель, – вежливо протянул свою руку навстречу гостье капитан. Снизу девушку поддержали.

– Рады приветствовать вас на борту «Всевидящее Око». Добро пожаловать на борт, – и пусть слова прозвучали высокопарно среди обросших, бородатых пиратов, морских бродяг, девушка вела себя сдержанно, не выражая ни брезгливости, никаких-либо других эмоций. Вся команда собралась у самого борта в ожидании. Одежда на них представляла собою короткие штаны выше колен и просторные рубахи самых разных расцветок, уже порядком выцветших на солнце и под воздействием морской воды. Головы этих морских странников прикрывали шапочки, спасающие от палящего солнца. У иных она представляла собою косынку из куска парусины, повязанной на голову.

Девушка всё ещё продолжала оставаться во власти страха, что преследовал её и только лёгкое подобие улыбки, схожее с лучом солнца, вырывающимся из-за туч в ненастную осеннюю погоду, выражающее искреннюю благодарность, промелькнуло на её посиневших от холода губах.

Тело же, прикрытое лёгким, не по сезону, платьем дрожало мелкой дрожью, и кто-то из экипажа, накинул на её плечи подобие камзола, от чего дрожь поубавилась, пока не прекратилась совсем. Она даже поблагодарить не успела за столь щедрый жест, поелику всё её внимание было приковано высоким человеком в чёрном на борту – капитаном.

На нём в очень редких случаях видели другие цвета и среди пиратского братства, бороздящего морские просторы, по этой привычке давно утвердилось прозвание «Демон», что в некоторой степени соответствовало как во внешности, так и в поведении в жизни, которую они знали.

О том, что была великосветская жизнь до этого, об этом он старался ни сам не вспоминать и другим не напоминать. Да и немного было таких, кто знал о его блестящем прошлом, где яркие дамы в пышных туалетах, залы с тысячами свечей и нескончаемой музыкой.

«Главное в жизни не бояться начинать всё с чистого листа. Ибо не столько страшно падение, сколько отсутствие желания подняться», – вывел для себя он формулу и в минуты отчаяния всегда советовал приятелям, таким же романтикам морских просторов. Давно ли было то время, когда он не имел ни единого су в кармане, весь истерзанный шёл в потёмках, сам не совсем осознавая, куда он направляется? Его вела единственная мысль: «выжить во что бы то ни стало, что в итоге ему удалось сделать. В то время властвовала в его душе позиция, которая казалась единственно верной: он не останется на земле… Не станет преклоняться перед кем-либо, не станет изображать верность кому-либо. Его путь – это бескрайнее море.

Возможно, когда-нибудь он вернётся сюда, но даже самому себе он не мог назвать дату, когда это произойдёт. Антуан ещё в отрочестве познал истину: если пытаться играть на две стороны, можно легко и просто потерять себя, собственную душу. Она не будет принадлежать тебе, погрязнув в грязи интриг и склоков, сплетен и вражды. Ибо, жить в грязи и оставаться чистым невозможно, всегда кто-то измажет. Попытка же вырваться обернётся смертью. Потому как толпа, даже если она состоит из высокородных господ, остаётся толпой, подчинённой идее, которую ей навязывают.

И в этой толпе, что копошится в жиже, именуемой громко двором, ты должен также плести интриги, как и окружающие, в противном случае, тебя проглотят, как это попытались сделать с ним несколько позже, и даже не подавятся. Море же… Море – это свобода, свобода от всего. Море – единственное, кто не предаст, но перед этим не единожды испытает тебя на прочность. Задаст вечный вопрос: а чего ты стоишь, человек? В море или океане ты никогда не сможешь солгать себе».

– Спасибо, мы вам так благодарны, наш спаситель, – только и промолвила девушка тихим голосом, более уместным в дворцовом зале, нежели здесь, среди шума и грохота волн, свиста ветра, гудящего в снастях и хлопающего парусами.

– Да полноте. Вам спасибо, что удостоили быть полезными вам и стать Вашим спасителем. – Легко и непринуждённо отпарировал граф де Вир.

Несколько усталое лицо девушки озарила благодарная улыбка, на миг обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Мадемуазель, несмотря на всё пережитое в последние часы, держалась с достоинством, хотя того, что она продрогла, ей скрыть не удалось не только от проницательных глаз капитана, но и матросов. Единственное, что уловил взгляд капитана – страх. Страх, поселившийся в её сердце, при всём умении и старании скрыть, выдавали глаза. Страх был не только следствием этого вечера, нет, он имел более древние корни, не известные не посвящённому и уже успел укорениться в сердце мадемуазель.

Вслед за девушкой, он также поддержал юношу, помогая перейти на борт в лучших традициях, выражая приветствие гостю. Не важно кого ты подобрал, куда важнее, как проявит себя он позже и тогда, соответственно, отношение также может поменяться вплоть до противоположного.

– Добро пожаловать на борт, – произнёс он вторично. Затем перепоручил юношу заботам боцмана. На борту вопросами экипажа, как то: размещение, командование установкой и уборкой парусов, сменой вахтенных, всё это входило в прямые обязанности боцмана Франсуа Вилларсо.

Послушник, как окрестил юношу капитан, среди членов экипажа хоть и вызвал поначалу неприятие из-за своего монашеского одеяния, но приглядевшись к нему поближе, взгляды стали мягче, за отсутствием креста, непременного атрибута духовных лиц их подозрения окончательно рассеялись. На борту «Всевидящего ока» до этого момента не было ни одного духовного лица, за всё время эксплуатации галеона, как оно обычно бывает на военных кораблях королевского флота, даже в качестве пассажира.

Да и как могло быть иначе, если помимо одеяния – балахона, его худое телосложение, бледное измождённое лицо, присущее обитателям монастырей – всё говорило о принадлежности к духовному воинству, как они именовали себя повсеместно, где только оказывались, на островах в Океании, на новых землях, отхватывая для монастырских нужд наиболее плодородные земли, прикрываясь якобы продвижением христианства. И ради этого не гнушались отправлять на костёр неугодных.

Но, многие оказываясь вдали от цивилизации и папского присмотра, предавались разврату, не меньшим сладострастием, что и язычники, которых они пришли просвещать в истинной вере. И хоть сомнения капитана де Вира, у кого были свои счёты с духовенством, развеяла мадемуазель дю Плесси, экипаж оставался в неведении и только благостное расположение капитана к юноше, сдерживало матросов.

…Капитан де Вир, в своё время из-за распрей, вспыхнувших в среде духовенства между католиками и протестантами, улицы Парижа ещё не забыли криков и стонов погибающих безвинных людей, чья вина состояла лишь в одном: они имели честь появиться на свет в семье гугенотов, лишился своих владений, всех привилегий и даже семьи и был брошен в застенки Бастилии, замок на чью долю выпало принимать всех отверженных королём, Папой Римским и откуда выход оставался, только один: на кладбище или костёр на Гревской площади, ещё один памятник мракобесия. О многом могла бы рассказать сия площадь, обрети она хотя бы на несколько часов способность говорить.

О неприязни к духовенству графа де Вира и подоплёке, послужившей этому, неплохо информирован был единственный член экипажа, бессменный боцман Франсуа Вилларсо, с кем судьба свела его после долгих скитаний. Суть же всей этой истории состояла в том, впрочем, обо всё по порядку.

Глава 3

Столкновения или неприязненные отношения между графом де Вир дю Пон д’Оджоно и сановными лицами духовенства начались не вдруг и не на пустом месте, они если быть пунктуальнее, поначалу имели вполне лояльный вид. Антуан де Вир, являясь католиком, каждую неделю посещал местный собор, и никто не смог бы упрекнуть его в вероотступничестве.

Владея несметно богатым поместьем, граф периодически позволял себе вносить местной епархии немалые суммы, исчисляемые сотнями золотых, нимало не заботясь, на что они расходуются, поскольку сие для него не представляло ни малейшего интереса, да и дорогу друг другу в то время они не пересекали.

Хотя даже человеку, весьма далёкому от епархии, легко было определить, что в священническом гнезде ничего по существу не обновлялось, и не менялось, новых приобретений также не было; но вот епископ смог позволить себе обосноваться в новом замке в готическом стиле с высокими шпилями на угловых башенках, как если бы имел намерение насадить на них облака, как кусочки мяса на шампуры.

Имея свои уши в окружении епископа, граф доподлинно знал, на что, вплоть до сантима, используются средства казны епархии, но поскольку всё это до сих пор его не задевало никаким образом, предпочитал не тревожить осиное гнездо, руководствуясь правилом: не буди лихо, пока оно тихо.

В общих чертах, до поры, до времени их пути шли параллельно, нигде не пересекаясь, и, не задевая друг друга. Что уж скрывать, де Вир сам тоже жил не без греха, да и есть ли в этом мире поистине безгрешные люди, помимо доходов от поставки насыщенно-рубинового цвета густого виноградного вина; у него была ещё одна статья дохода – скрытая от любопытных глаз, снующих всюду, и втискивающих свой нос во все щели без страха, что могут и прищемить, и об этом едва ли кто догадывался. А если бы и так, то нужно ещё доказать всё это. Да только любопытство в описываемое время, как и в любое другое, наверное, не очень-то поощрялось теми, чьи интересы задевались.

И как свидетельства тому: то в канаве найдут с перерезанным горлом подобного соглядатая, то ещё где-нибудь, что не мешало другим занимать их место, поскольку жалованье их целиком и полностью зависело от осведомлённости. Но что было забавным для лиц, посвящённых в тонкости, наниматели тоже не испытывали восторга от особо ретивых ищеек, потому как те требовали повышения жалованья и последние просто исчезали, куда и как, никому не было интересным.

Горожане, побогаче умом, несомненно, догадывались о происходящем, но поскольку всё это не затрагивало их, предпочитали молчать, а другим, что живут сегодняшним днём и о завтрашнем вовсе не задумываются – более интересны и занимательны злачные места и притоны, где можно отвести душу и низменные потребности. Большее их ни на йоту не занимало.

Первая искра между епископом и графом де Вир, вспыхнула и потухла, в тот момент, когда де Вир решил уменьшить размер подаяния, да и, посвятив себя больше делам, пропустил несколько месс, что не осталось незамеченным святыми отцами, о чём епископ не замедлил высказаться графу в глаза, не церемонясь, что он в своём лице представляет духовенство и их главная забота – это содержание паствы в чистоте душевной и духовной. И в этом плане граф де Вир позволяет себе нарушать правила. Но епископ начал с другого конца:

– Мессир де Вир, а не кажется ли Вам, что размер Вашего подаяния не соответствует Вашему высокому положению и Вы утаиваете от Господа нашего, восседающего на небесах?

– Ваше Святейшество, в Писании сказано: только плоды трудов, да идут в счёт…

– С чего это Вы решили, что мы мало трудимся, мессир де Вир? Мы ежедневно и еженощно возносим свои молитвы во благо земли королевства, за души, населяющих её людей, независимо от сословной принадлежности. И, Вы мессир, смеете упрекать меня в отсутствии усердия в служении?

– Святой отец, я сказал то, что считал нужным сказать, только и всего. И что отдал, то и есть моя посильная лепта в материальном плане. А что же до духовного составляющего, святой отец, смею надеяться мои молитвы, превозносимые мною в уединении, ни в чём не уступают вашим в чистоте помыслов, как, впрочем, и моя жизнь.

На этой ноте, сочтя разговор законченным, не дожидаясь ответа, граф поспешил откланяться и покинуть епископа, что разумеется, противоречило общепринятому этикету. В этом плане Антуан давно для себя решил, что правила этикета, большей частью состоящие из расшаркиваний и поклонов, ничего не стоят и на это способны обученные существа даже, лишённые разума, не имеющие об этом ни малейшего преставления.

Но граф де Вир не учёл одного: когда дело касается финансовой составляющей, даже враждующие между собою когорты, способны объединяться в травле одного и тем более, если он представляет из себя лакомый кусок. В этом они преуспели, как ни в чём другом.

Чего стоили одни виноградники Антуана, приносившие немалый доход, как и копи. Но запасы копей в последнее время истощились, только о том никто кроме графа и рабочих, занятых в них, не знал. Те же рабочие, получали ту же сумму, что и ранее, а разницу граф покрывал из контрабанды.

Сей выпад со стороны епископа был первым заброшенным камнем, не ведающей жалости, рукой инквизиции, на что Антуан по беспечности не стал обращать внимания. И это оказалось, как показало время, его непростительной ошибкой. Второй ошибкой графа было то, что он не примкнул ни к гугенотам, ни к католикам – последователям Папы.

Колесо инквизиции против графа Антуана де Вир запустилось, и дело оставалось за малым: дождаться какой-либо ошибки за ним, чтобы уже полноценно предъявить против него обвинение, что же до доказательств, всё это выудит из него пыточная машина правосудия, как она привела на эшафот немало безвинно осужденных голов.

Возможно то же самое, такая же кончина ожидала и самого графа Антуана де Вир, не подсуетись его хорошие высокопоставленные друзья, которых действительно можно называть друзьями, коль они не побоялись вступить в противоречие с правосудием, не побоялись оказаться рядом с ним в одной камере, в одной пыточной. Они применили все возможные методы, но в итоге смогли устроить побег, за что Антуан до сих пор чувствовал себя в долгу перед ними.