Пробуждение

Странный сон. Ваал

Будит меня медленно открывшаяся крышка саркофага. Не понял, я же только что был в хранилище знаний! Или нет? Все, что я помню, оказалось сном? Не может такого быть! Или все-таки может?

Поднявшись из саркофага, вижу что, во-первых, одежды нет, а, во-вторых, зал выглядит иначе – капсулы будто свалены кучей, хотя некоторые горят синим светом индикаторов, а другие помаргивают зеленым. Что это значит, я не понимаю, но в этот миг мне чудится, что я слышу девичий крик, доносящийся издали. Сестренки!

Подскочив, я бегу в сторону подъемника – так быстрее будет. Я не знаю, было ли все пережитое мной сном или нет, но я не позволю мучить девочек. Я не знаю, что могу сделать сейчас, но и не способен просто ждать, пока тварь сдохнет сама. Надо защитить сестренок – эта мысль бьется в моей голове.

Подъемник легко возносит меня наверх, при этом меня совсем не заботит факт того, что я без одежды. Было это сном или нет, но день, когда я проснулся, мне еще помнится, и где это животное сейчас, я не забыл, поэтому спешу изо всех сил. То, что я сейчас не одет, играет на меня – я могу передвигаться почти беззвучно. И поступать, как во сне, точно не буду.

Выйдя из дверей остановившейся кабины, я не спеша иду вдоль стены, когда вижу валяющуюся железную палку. Судя по виду, это обломок чего-то, пока не идентифицированного. Думаю, что сон был предупреждением мне, если это был сон, конечно. Историй о том, что можно пережить одно и то же несколько раз, я не слышал, но это не важно, потом подумаю.

Заглянув в рубку, вижу этого зверя. Что бы он сейчас ни делал, я проверять его доброту не буду, потому что взгляд за импульс-наказующего цепляется сразу. Небрежно отставленный в сторону знакомый прибор в виде длинной палки с утолщением на конце заставляет вздрогнуть. Подавив дрожь, я как могу тихо вхожу в рубку, а потом со всей силы размахиваюсь и бью найденной палкой животное, обожающее мучить детей. Правда ли мой сон или нет, я проверять не буду.

Видимо, от неожиданности тот, кого мы называли Старейшим, падает вперед, а я хватаю импульс-наказующего и, приставив толстый конец к ненавистному телу, активирую разряд на полную мощность. Как ни странно, но этот зверь даже не дергается, хотя разряд идет. Я его убил, что ли? Почему-то эта мысль не вызывает никаких эмоций.

Отложив прибор, наклоняюсь, чтобы проверить и, если нужно, добить, но уже не нужно. Туша не подает признаков жизни. И вот теперь, осознав, что зверь мертв, я сажусь на пол и плачу. Я плачу, потому что он не будет мучить сестренок и они не будут плакать от страха ночами. Я думаю… стоп, а почему он холодный?

Еще раз проверив, понимаю, что зверь по названию Старейший очень холодный, что означает – не я его убил. Поэтому он не шевелился и так легко завалился вперед – он уже сдох. От этой мысли я ощущаю облегчение: я не убийца. Но что мне делать теперь? Сначала надо одеться и посмотреть, как там сестренки. Что это было, я потом подумаю, сейчас мне есть чем заниматься.

Выйдя из рубки, направляюсь в сторону нашей каюты, но дойти не успеваю. Навстречу мне с визгом бегут Еия и Иала. Они очень быстро бегут, чуть ли не сбивая меня с ног. Обняв всеми доступными конечностями, сестренки плачут. Кто же их так напугал? Кто посмел?

– Ты жив… – шепчет сквозь слезы Иала.

– Мы проснулись, а тебя нет! – я едва понимаю Еию, она плачет и пытается рассказать. – Мы испуга-а-а-ались!

– Я есть, все хорошо уже, – глажу я обеих, только что показавших мне, что если и было все увиденное сном, то каким-то странным, ведь до моего просыпания мы друг друга не знали.

Именно поэтому я веду плачущих моих девочек в каюту, чтобы одеть. В первую очередь надо одеть, успокоить, расспросить, а потом и покормить. Звездолет немного отличается от того, что я помню, но теперь он выглядит как-то более реалистично. Ну, по крайней мере, зал, в котором я проснулся. И память себя ведет странно – она будто двоится. Интересно, что это значит? Должно что-то значить…

В процессе одевания малышки мои успокаиваются, всё пытаясь объяснить мне дрожащими голосами, что проснулись, не увидели меня и побежали искать. А об одежде и не вспомнили. Но вот тот факт, что я был тоже без одежды, заставляет обеих пугаться еще сильнее, напоминая мне о том, что падаль из рубки надо выкинуть в космос. Не могу я о нем думать как о разумном существе, потому что мама говорила, что напасть на ребенка не всякий зверь решится.

Каюта выглядит иначе – как семейная, то есть имеется большая кровать и два набора кроватей для детей – на четверых. Но мы и на большой отлично поместимся, кто знает, какие у них сны теперь будут. Что-то мне подсказывает, что не самые простые, поэтому такой вариант лучше всего. Комбинезоны им впору, мне тоже, только с конечностями не очень хорошо. Я вижу, что у Еии подергивается верхняя пара, а это значит – надо покормить сестренок. Пугать их совершенно точно не надо, им хватит.

Нужно приказать убрать падаль. По идее, на звездолете есть погрузчики, которые с уборкой отлично справятся, а вот потом мы будем разбираться, где находимся и что вокруг происходит. Хотя память мне, кажется, на это намекает. Такое ощущение, что проявляются в памяти знания, которых прежде не было. Я это обдумаю позже, потому что очень есть хочется, и маленьким моим, скорее всего, тоже.

– Мы проснулись в каюте, – рассказывает мне успокоившаяся Иала. – Больно не было, но очень дрожательно. Еия вся тряслась, а у меня только верх. Так бывает… ну…

– Он сдох, – твердо произношу я, очень хорошо понимая, о чем она говорит. – Его больше нет.

– А потом мы к тебе побежали, – заканчивает она, хотя я понимаю, что испугались очень даже сильно.

Одно мне понятно: Старейший в реальности оказался гораздо хуже, чем «во сне», если это был сон. Раз малышек трясло, то он их мог и до обморока, и до смерти замучить, потому что, от чего описанное ими бывает, я уже помню. Также помню, откуда мы взялись на звездолете. Это в странном том сне мог не помнить, а теперь уже знаю. Сейчас мы поедим и пойдем в хранилище знаний. Теперь я точно не буду слепо тыкаться, потому как уже знаю, что и где искать.

Почему «во сне» я не помнил, что взрослые начали сходить с ума и нас всех под предлогом спасения просто выкинули в Пространство, даже и не знаю. Но теперь у меня в памяти не только ласковые руки, а еще и брезгливый взгляд. И много чего сверх того… Да, теперь я знаю, все знаю.

***

Было ли все нами пережитое сном или нет, я не знаю, но теперь мне вспоминаются многие детали, о которых я раньше не помнил.

Провожать этого зверя в последний путь я не стал, просто приказав выкинуть мусор из рубки. Младшие спят на диванчике в хранилище знаний, потому что без меня им оставаться очень страшно. А я в это время читаю. Теперь-то я знаю, что именно надо читать, а во сне мне намеком художественная книжка была.

Насколько я помню, все началось с выступления какого-то ученого. Все взрослые слушали это самое выступление, а я, дурак, в игры играл. Надо было тоже послушать, о чем таком важном говорил тот самый ученый, ведь именно после этого выступления взрослые сошли с ума. Да, именно тогда появились импульс-наказующие, рассказы о том, что боль во благо, и страх… Ежедневный страх, от которого начинались кошмары.

А затем… Я помню этот день в школе и брезгливые взгляды учителей. Тех самых, что раньше нас любили! Отвернувшаяся мать… Замахнувшийся всеми верхними конечностями отец… И рухнувший мир. Последовавшая боль, принудительная закладка в саркофаги после этого воспринимаются фоном, ведь нас всех предали родители. Что с ними случилось? Кто может ответить на этот вопрос?

Я сижу сейчас в хранилище знаний, изо всех сил сдерживая слезы, потому что никак не могу понять, отчего добрые, ласковые взрослые, для которых мы были очень важными, вдруг превратились в зверей. В страшных, диких, безумных… Иала этого не помнит, я проверил. Она вообще не помнит ничего из того, что было до корабля, ну Еия тоже, но с ней хотя бы понятно, учитывая как подергиваются и непроизвольно сворачиваются верхние конечности. Я бы сам с ума сошел…

Надо взрослеть. Мое детство закончилось тогда, когда отец с радостной улыбкой впервые наградил меня болевым импульсом. Когда мать, моментально переставшая быть близким существом, удерживала мои верхние конечности, не давая закрыться. Наверное, я все-таки сошел с ума, потому что такого просто не может быть. А вдруг родителей подменили? Или мы все оказались в какой-то страшной виртуальности?

Я знаю, что цепляюсь за любую вероятность в своем стремлении объяснить произошедшее… Но возможности это объяснить нет. Нужно найти информацию о том, что говорил тот дядька. Только так я смогу понять, что именно произошло и что теперь делать. Впрочем, что делать – понятно. Нам нужны знания, чтобы управлять звездолетом, еще посмотреть нужно, кто выжил, и держаться подальше от представителей нашей расы.

А если это какая-то болезнь, отнявшая разум? И все Содружество поражено? Надо посмотреть, кто еще есть в саркофагах. Если там обнаружатся представители других рас, тогда… А если нет? Это же ничего не значит, на самом деле. Я пролистываю еще несколько страниц, когда, наконец, натыкаюсь на слово «эксперимент». Вот тут мне нужно почитать внимательнее, но пискнувшая Иала заставляет меня бросить то, чем я занимаюсь, и метнуться к ней, чтобы обнять.

Непростые сны у сестренок. Подозреваю, что у меня будут тоже… И тут будто наяву я слышу злые слова: «Вы неразумные существа, могущие обрести разум! Вы будете бояться поступать неразумно…» Помотав головой, прогоняю страшное видение существа, не могущего быть наставником. Пытаюсь выровнять дыхание, понимая при этом, что мне вспомнилось что-то очень важное. Отчего-то взрослые от ласки перешли к боли… Могли они чего-то испугаться? Могли ли считать, что это единственный путь?

– Ваал! Ваал! – хнычет Еия сквозь сон, и я бужу ее ласковыми движениями.

– Все хорошо, ты здесь, ты со мной, – негромко произношу я, но малышка дрожит, кажется, все сильнее, а во всех глазах ее отражается ужас. – Тише, тише, я тебя никогда не брошу…

Кажется, я правильные слова нахожу, потому что она постепенно успокаивается в моих конечностях, при этом почему-то не делая попытки ни обнять, ни сесть. И вот тут в голове моей появляется страшная догадка: ей могли что-то повредить импульс-наказующим. Помню, кто-то рассказывал, что такое может быть… Но она же ходила и бегала еще… Не понимаю.

– Лежи, все хорошо, все пройдет, – ласково говорю я малышке, и из ее глаз уходит страх. Верит она мне, что хорошо, даже очень.

– Не шевелится, – тихо произносит она, явно собираясь заплакать.

– Все пройдет, – уговариваю я ее, понимая, что почему-то конечности перестали шевелиться. Причин может быть очень много, только я ни одной не знаю – не доктор я, сам еще ребенок…

– Ой… – вот и Иала просыпается.

– У маленькой нашей, – по-прежнему ласково говорю я, – почему-то не шевелятся конечности. Поэтому мы будем на братике ездить, да?

– Да… – также шепотом говорит Еия, глядя на меня с надеждой.

Иала, что интересно, моментально понимает, в чем дело. По крайней мере, мне кажется, что она понимает. Встав с кровати, она устраивается рядом со мной, чтобы погладить младшую. Наверное, надо будет придумать, как возить, если Еия встать не сможет… Или лучше в конечностях, чтобы не пугалась? Совершенно точно нужно посмотреть литературу, а сейчас мы отправляемся есть. Надеюсь только, что я младшую донесу. Во сне-то получалось ее носить, но то сон…

– Сейчас мы отправляемся кормить хороших девочек, – стараясь говорить все также ласково, произношу я, а затем аккуратно прижимаю к себе тело младшей.

– Сначала мы боялись, – негромко говорит мне Иала. – Потом сильно боялись, а потом ты нас одел и успокоил, Еия расслабилась и… – она тихо всхлипывает.

– Ничего, поправится наша младшая сестренка, – я говорю уверенно, чтобы даже и не думали паниковать.

Интересно, откуда старшая из сестренок знает такие вещи? Я вот, например, не знал, что последствия могут наступить позже, а она знает. Именно обдумывая этот вопрос, я иду в столовую. Еия, кстати, не совсем пушинка, но очень легкая, как будто ее не кормили вообще. Могли ли ее не кормить? Я уже сейчас во что угодно поверю, потому что совсем ничего не понимаю. Память моя кажется не моей, чужой какой-то, будто происходило все с кем-то другим… А ведь согласно ей, мы так прожили три, по-моему, года, прежде чем нас просто выкинули, как что-то совершенно ненужное.

Наверное, рано или поздно мы узнаем, что именно произошло с нашими взрослыми, вот только доверия к своей расе у нас точно не будет. Не знаю, правда, как к другим, но учитывая, что наших никто не остановил…

Упавшие в дикость. Виктор

Все, кто находится сейчас вне вахт, дежурств и прочих занятий, смотрят информацию, добытую с планеты. Я даже не предполагаю, что именно там увижу, но сейчас совершенно точно ощущаю – это должны знать все. Очень важно, чтобы добытое на планете именно все увидели, но вот почему это важно, я вряд ли могу объяснить.

– Расследование доказало правоту уважаемого Р’какши, – с экрана на нас смотрит вполне канонический кхрааг, очень похожий на расу, показанную в мнемограмме Александра Синицына. – Таким образом, мы… – изображение пропадает, идет полосами, затем снова появляется, – отказываем в разумности! Вы дикие звери, недостойные… – картинка становится серой.

– Ничего не понятно, – качаю я головой, а Варя молча перещелкивает кристалл.

Пока что нам понятно, что на планете произошло некое событие, в результате которого ее жители утратили способность к мышлению. По крайней мере, у меня пока именно такое ощущение. Жаль, качество записи не самое лучшее, поэтому я не знаю, кому отказали в разумности. Но этот кристалл не последний, и мы смотрим дальше.

– Эксперимент по перевоспитанию недостойных, в котором приняли участие все расы, зашел в тупик, – звучит с экрана спокойный голос, но бегущая строка сообщает, что говорят на языке химанов на этот раз. – Будучи помещенными в виртуальное пространство, кхрааги подмяли под себя другие расы.

– Возможно, причина в том, что остальные знают о виртуальности, не желая сопротивляться? – слышу я другой голос, осознавая теперь, что на записи мы видим разговор нескольких существ.

– Необходимо проконтролировать параметры пространства, – добавляет кто-то третий, кого я не вижу. На экране же двое представителей расы иллиан, у Синицыных младшие дети этой расы.

– Да, все непонятно, – вздыхает Варенька, перебирая кристаллы. Мне же кажется, что мы увидели что-то важное, пока почему-то не осознав увиденного.

Трансляция прекращается, квазиживые возвращаются к своим делам, а мы с Варей продолжаем отсматривать материалы. При этом мне мало что понятно. Вот только что мы просмотрели кусочек фильма-знакомства, очень похожего на тот, что есть у Человечества, а в следующий момент буквально несколько кадров всеобщей паники. Людей в такой панике я себе представить просто не могу – не хватает у меня воображения на подобное. Стоп, а тут что?

– Давай этот посмотрим? – предлагаю я Варе. – Не зря же он в чудом сохранившейся упаковке?

– Ну давай, – кивает она, кладя вдруг голову мне на плечо, отчего я на мгновение дышать забываю.

Главное, не спугнуть, но сопротивляться себе все сложнее, поэтому я приобнимаю ее за талию. Агрессивной реакции не следует. Интересно… Что это на Вареньку нашло? Обычно она меня старательно держит на расстоянии, а сейчас… Впрочем, думаю я не о том. Вынув кристалл из явно жаропрочной упаковки, вставляю его в считыватель, чтобы в следующее мгновение вздрогнуть.

– Дети превыше всего! – патетически заявляет какой-то кхрааг. – И наша задача научить их быть, в отличие от нас, разумными существами!

– Это что? – ошарашенно спрашивает меня напарница.

– Руководство это, – грустно отвечаю я, потому что уже понимаю, что последует.

– Всепрощение хорошему не научит! – тем временем надрывается на экране уже, скорее всего, мертвый представитель расы. – Лишь пульсирующая боль! Сильная, с долгим периодом угасания, направленная…

Изображение на экране ужасает. Сначала кхрааг объясняет словами, почему мучить детей – хорошо, а затем приступает к демонстрации, и мне приходится отключать воспроизведение. Это непредставимо просто – прикрываясь фразами «все для детей» и «дети превыше всего», мучают болью маленьких представителей расы так, что те просто боятся что-то не так сделать или сказать.

– Вот так они становятся ближе к правильному поведению, видите? – изображение исчезает, а мне хочется просто разорвать этого зверя на много маленьких частей.

– Мамочки… – шепчет Варенька, а я ее просто обнимаю. – Но… как они так могут?

– Боюсь, это не конец, – качаю я головой. – Что-то мне подсказывает, что на боли они не остановятся.

– Давай… Потом, а? – жалобно просит она меня, ничуть против моих объятий не возражая.

Мы квазиживые, но тоже умеем чувствовать, переживать, проявлять эмоции. И вот сейчас мы с Варенькой увидели нечто такое, что не укладывается в нашу картину мира. Для нас критерий разумности человечества является чем-то незыблемым, абсолютным, а тут, прикрываясь такими же словами, просто мучают детей. Это… непредставимо…

Я отвожу Вареньку в каюту, чтобы дать ей полежать и прийти в себя, понимая – дальше я посмотрю сам. Мне очень важно узнать: они были такими изначально или что-то случилось? Вот те слова об отказе в разумности случились хронометрически перед тем, как была произведена эта запись. Может ли так быть, что все не совсем так, как кажется на первый взгляд, ведь настолько дикая цивилизация…

– Давай я дальше сам посмотрю, а если будет что-то важное, тебя позову? – предлагаю Варе, доведя ее до каюты.

– Спасибо… – негромко отвечает она, на мгновение всего прильнув ко мне. – Я…

– Отдыхай, милая, – ласково произношу я, не успев поймать себя за язык, но Варя не реагирует на это слово. Поверить в то, что моя хорошая не услышала, я не могу, и это наверняка что-то значит, но у меня сейчас совсем другая задача.

И я возвращаюсь в рубку, чтобы отсмотреть оставшиеся кристаллы. Пока Варенька отдыхает, мне необходимо построить общую картину. Нас этому Илья учил, и вот сейчас у меня картины не получается. Можно было бы объяснить дикарской цивилизацией, но при этом многое из картины выпадает, что сразу ставит версию под сомнение.

Что можно вынести из предыдущей записи? Пожалуй, только то, что до определенного момента детей мучить принято не было, ибо показанное на экране – просто невыразимая жестокость. Не всякий дикий народ до такого опустится, а тут получается, что переход к жестокости, оправдываемой благом для детей, произошел довольно резко, а это противоречит версии дикости. Значит…

Дойдя до рубки, я разделяю кристаллы на те, что находились рядом с защищенным, и все остальные. Начну я именно с них, потому что мотив перехода к жестокости неясен. Оправдание оной – это одно, в истории Человечества и не такое встречалось, но вот именно мотив… Если бы не Синицыны, я бы и не знал разницы, но вот сейчас я ее очень хорошо понимаю…

***

Хочется ругаться. Очень нехорошими словами, и даже с употреблением флотского традиционного наречия. Нет, мотива я все еще не нашел, но теперь проблема у нас очень серьезная: дикари погрузили детей в криосон, так называемую гибернацию, после чего заполнили ими корабли и… просто отправили в разные стороны. То есть у нас есть корабли, полные спящих детей, не верящих, по крайней мере, своей расе.

– Варенька, подойди в рубку, пожалуйста, – прошу я напарницу, пытаясь сообразить, что делать.

– Сейчас буду, – отвечает она мне через коммуникатор.

На «Перуне» я сейчас старший, и решение принимать именно мне. Я не бегу от ответственности, но вот что сейчас делать, просто не представляю. Нет инструкций на этот счет, но зато у меня есть логика. И эта самая логика говорит о том, что нужно звать наших. Нужно объявлять глобальный поиск, ибо один корабль ничего сделать не сможет.

Сейчас посоветуюсь с Варей и подумаю, что предпринять, хотя в целом понятно что. Нужно звать живых, потому что нет ничего важнее жизни детей. Не имеет значения, какой они расы и насколько дики их родители, что нам и Винокуровы, и Синицыны очень хорошо показали. А пока Варя идет, попробую выяснить, сколько времени дети в полете находятся.

Итак, время записи указано, но при этом неясен год. С одной стороны, можно провести анализ кристалла, но не факт, что изготовлен он тогда же, когда был записан. Значит… Ничего это не значит. Хорошо, а как давно раса приказала долго жить? Почему она это сделала, мы еще разберемся, но вот возраст костей точно можно определить.

– Рубка – десанту, – вызываю я офицера. – Каков возраст костей?

– Не больше пяти лет, что странно, – вздыхает он. – Очень ритуальное самоубийство напоминает по расположению и состоянию, только детей нет.

– Детей они усыпили и на звездолетах послали… – не выдержав, выражаюсь на флотском наречии, в ответ мне несется аналогичная структура, выражающая удивление десантника.

– Пять лет… – задумчиво произношу я, а затем достаю из кармана выносной сенсор малого вычислителя, принявшись тыкать в кристаллы, на которых процесс фактического вышвыривания детей записан.

– Что случилось, Витя? – мягко спрашивает меня Варя, заходя в рубку.

– Посмотри, пожалуйста, – киваю я на лежащий наособицу кристалл. – Нам решение принимать надо. Но, по-моему, это три нуля.

Варя включает хранилище информации на воспроизведение, я же понимаю: дети в полете лет десять, может двадцать, но, если учитывать временную аномалию, поймавшую нас по дороге, для них и тысяча пройти может. И вот эта сказка совсем, по-моему, плохая, потому что можем и не успеть.

Решение-то я принял уже, остается только Варино слово услышать. А пока я жду, пытаюсь еще раз настроиться на ретранслятор, что мне неожиданно удается. Начинается синхронизация каналов. Бросив взгляд на индикатор восстановления разума звездолета, понимаю: никуда мы отсюда не двинемся еще неделю, а там, может, каждая секунда на счету. Провалим ли мы так свой экзамен или нет – это сейчас уже неважно, потому что опасность для жизни ребенка, а важнее детей нет и не может быть ничего.

– Это сотка, – спокойным, ничего не выражающим голосом произносит Варенька. Это она эмоциональные фильтры включила, чтобы не плакать, потому что перенести увиденное не так просто. – Не три нуля, но сотка. Надо людей звать, мы сами не справимся.

– «Перун» зовет Главную Базу, – коснувшись пальцем сенсора, начинаю я процедуру экстренного вызова. – Код сто. «Перун» зовет по коду сто, – повторяю я для верности и перевожу связь в режим ожидания ответа.

– Главная База – «Перуну», – спустя совсем недолгое время слышу я в ответ. – Подробности?

– Опасность для жизни ребенка, – произношу страшные для любого разумного существа слова. – Необходим спиральный поиск от положения «Перуна». Три звездолета, полные замороженных детей. Кхрааги.

– Твою же… – реагирует дежурный на далекой Базе. – Работаем. Почему не отвечаете на запрос? – удивляется он, не увидев ответа на запрос местоположения.

– Связь только руками, – информирую я его. – Воздействие неизвестного излучения, возможно, темпоральная аномалия.

И вот тут, когда до офицера на далекой Базе доходит, что разума у «Перуна», как и большей части офицеров, считай что нет, начинается очень серьезный разговор, а к нам тем временем спешат корабли Флота. Весь Флот идет на помощь ни в чем не виновным детям, а мы в это время будем продолжать ковыряться в черепках, чтобы понять, что случилось.