Конец мира
Смотрю я на него и думаю: чего я приехала? С предками посралась, конечно, из-за него. Ну и они тоже нудные до невозможности. «Иди в универ». Что я там не видела? Та же школа, от которой я устала, а хочется… Много чего хочется, но у предков с баблом зажим, хотя есть, я видела. Ну вот и сорвалась к Валере за тысячи километров. Потому что дома-то у меня парня нет, батя позаботился, гад. А мне восемнадцать, я право имею!
Сидим вот в кафе, а поговорить не о чем. В интернете он разговорчивый был, а как приехала, только и облизывает взглядом да смотрит совсем не в глаза. Понятно мне, что Валере надо, только не хочу я просто так перепихиваться, как подруги. Мне любви хочется, а тут ею и не пахнет. Ручонки чуть не дрожат, когда к платью моему тянется. Ну и я провокаторша, конечно, по летнему времени на мне свободное платье до середины бедра, хотела, значит, его проверить. Проверила, теперь или ложиться, или возвращаться.
Пищит телефон, кидаю взгляд на экран. Какое-то сообщение от МЧС1, смахиваю не читая. Меня-то это точно касаться не может. Хочу я под него ложиться или нет, вот в чём вопрос? Ну, допустим, перепихнёмся, и что? Говорить с ним не о чем, обеспечить меня он не в состоянии, по часам дешёвым видно. Ну и смысл дарить себя за просто так?
– Проводишь меня? – интересуюсь я.
– Куда? – удивляется Валера.
Ну правильно, я же, по идее, на неделю приехала, только не хочется мне тут неделю торчать. Он мне за день надоел. По улицам поводил, какие-то красоты неинтересные показал и думает, что обязательная программа закончилась. А мне с ним скучно, просто скучно, и всё.
– На вокзал, – отвечаю я.
Глаза Валеры вспыхивают скрытой злостью. Сообразил, значит, что мимо просквозил, злится. Как бы не напал от расстройства… Значит, такси отпадает, поедем на метро – там куча народа, он не рискнёт. Опасаюсь я, значит, мало ли. Вон Верка парню так же от ворот поворот дала, а он её силой взял, а потом запугал так, что она в полицию побоялась пойти, а я нет. Правда, она меня после этого нехорошим словом назвала, но кто как обзывается, тот сам так и называется, о чём я ей и рассказала. Подрались мы тогда, насилу нас растащили, помню…
– Хорошо, – кивает Валера. – Пошли.
И идёт в сторону метрополитена. Понял, что ли, что я его опасаюсь? Или мысли читает? Непонятно. Но идём. Со мной сумка только небольшая, я её сама тащу, этот придурок и не догадался помощь предложить. Нет, всё-таки не подходит мне такой. Другого искать буду. Вернусь домой в свой приморский южный город, найду там кого-нибудь из богатеньких… Эх, мечты. Батя ему враз крылья обрежет…
Спускаемся. Метро как метро, ничего особенного, только народ какой-то странный – то ли студенты, то ли школьники. И много их, как будто весь поезд забить хотят. Интересно, откуда они? И зачем их столько?
– Экскурсия это, – сообщает мне Валера. – Центр перекрыт, вот все на метро.
– Спасибо, – благодарю я его.
Держится индифферентно, типа, ему всё равно. Ну да, рассказывай, так я тебе и поверила. Захожу в вагон, в котором народа как-то много слишком, вижу – впереди дядька в форме, командует, и все его слушаются. А я что, мне наплевать, пусть командует. Хотя странно, что командует военный – девчонок столько же, сколько и мальчишек, ну, может, чуть больше даже. Но ведут все себя корректно, даже странно.
– Студенты это, – опять объясняет Валера, хотя я его не спрашивала.
Ответом я его не удостаиваю, ожидая, когда тронется поезд. Сейчас доеду до вокзала, поменяю билет и поеду домой. Предки говорили, напряжённость какая-то, кто-то с кем-то чего-то не поделил, то ли китайцы, то ли американцы… В ядерную войну я не верю, а напролом на нас никто не полезет, так что какое моё дело? Пусть дёргаются те, кому хочется… Наверное, надо будет поступить куда-нибудь, может, хоть в универе кого зацеплю… Эх. Не хочется мне долго учиться, а потом впахивать, хочу, чтобы много бабла, Мальдивы там, машины крутые и парень на коленях у кровати, ожидающий моих желаний. Я не дура, понимаю, что за это надо будет собой платить, ну так за всё в нашем мире платить надо, а это несложно, так девки говорили.
Вот ещё одна станция пролетела. Мне кажется, или поезд как-то неуверенно идёт? Как будто случилось чего, но что может случиться? Вот и я думаю, что ничего. Интересно, насколько нормально на станции по десять минут стоять? Беспокойно немного внутри, но Валера спокоен, значит, всё в порядке.
Военный строит студентов, судя по разговорам, это студенты, то ли педагоги, то ли химики какие – непонятно. В этот момент я замечаю, что спереди что-то происходит. Обернувшись, вижу, что заднюю часть отсоединили, ну тот вагон, что за нами был, и куда-то уводят. Вот это совсем интересно, потому что совершенно непонятно.
– Что происходит? – немного нервно спрашиваю я Валеру, а он ухмыляется.
– Поцелуешь – скажу, – отвечает он мне.
Тут ко мне возвращается логика: Валера совсем не нервничает – значит, ничего страшного не происходит. Ну а раз не происходит, то и волноваться нечего, поэтому я гордо отворачиваюсь от придурка. Тоже мне, в игры играть он тут придумал! Смотрю на экран мобильника, но связи нет. В метро, по идее, ретрансляторы же должны быть? Или нет? Вот не помню…
Поезд так резко берёт с места, что я чуть не улетаю назад, но Валера меня ловит. Даже странно, как он быстро реагирует. Голос, который станции объявляет, что-то говорит, я привычно пропускаю очередное объявление типа «Не оставляйте вещи без присмотра» мимо ушей, но тут Валера становится каким-то слишком серьёзным, в его глазах я замечаю страх и прислушиваюсь.
– …Не задерживайтесь на платформе, быстрее проходите в тоннели по сходным устройствам. Соблюдайте спокойствие и строго выполняйте все распоряжения дежурного персонала метрополитена… – заканчивает свою речь голос, отчего я ощущаю просто непонимание.
Что происходит? О чём он говорит? Почему все так испугались, ведь девчонки-студентки чуть ли не в панике, вон военный на них орёт! Мне становится очень страшно, просто жутко, несмотря на жаркое лето, я чувствую пронизывающий холод, как будто мы въехали в холодильник, и в этот самый момент поезд резко останавливается, со скрипом и скрежетом, а свет в нём гаснет.
***
Мой визг прерывается резко – от удара по лицу. Какая-то девчонка с размаху бьёт меня, отчего я затыкаюсь, с непониманием глядя на неё. Хочется плакать, а ещё очень страшно, но тут загораются фонарики. Не телефоны, а именно фонарики. А мой света совсем не даёт, как будто разрядился мгновенно, что странно, он же полный был!
– Ты что сделала! – вызвериваюсь я на неё. – Да я тебя!
– Заткнись, дура! – орёт она на меня и грязно ругается.
В переводе на литературный язык, которому поклоняются мои предки, её речь сводится к тому, что настало фиаско, поэтому я должна сидеть тихо, если жить хочу. Я ошарашенно оглядываюсь, но тут чувствую руки Валеры. Он обнимает меня как-то по-хозяйски, я даже вырваться хочу, но в следующий момент просто плачу, потому что не понимаю происходящего.
Я даже ругаться матом не умею. И с девками говорить, потому что страшно очень – предки ревнители русского языка, а проверять, что будет, я не хочу. Бить не бьют, но всё бывает в первый раз, вот и не хочу. Потому и друзей у меня нет – не могу я на привычном им уровне поддержать разговор. Я-то понимаю, что такое треш, кринж, но заставить себя говорить так не могу – страшно. Как-то подсознательно страшно… Кстати, рыдаю не только я, кажется, вообще все девчонки в вагоне.
– Прекратили слезоразлив! – приказывает военный. – Собрались кучкой и пошли за мной!
– Зачем? – удивляюсь я.
– Тебе мало? – интересуется у меня давешняя девка, размахиваясь.
– Не надо, – мягко просит Валера. – Она всё поняла, мы идём.
Он держит меня, объясняя на ухо, что если я не хочу быть избитой, то должна слушаться – это в моих интересах. Мне так страшно, что я уже ничего не соображаю, поэтому делаю, как он говорит. Ну, как военный говорит, потому что вижу – все испуганы, а этот, в форме, он какой-то собранный.
Парни отжимают двери и начинают вынимать подруг, так медленно-медленно и моя очередь наступает. Я понимаю, что сейчас лучше не выёживаться, потому что просто изобьют. Я потом точно за всё отыграюсь. Сломавшееся метро – не повод впадать в неконтролируемую истерику, я для неё другой повод найду, получше. Потому что у истерики должны быть цели, просто так рыдать – плохо закончится, мне это в школе так хорошо объяснили, что потом неделю батя из дому выгнать не мог.
Мы идём куда-то в ночь всей толпой. Фонари не горят, только впереди то тут, то там мелькает свет. Девки в толпе говорят, что Вячеслав Игоревич всё метро знает, потому что он преподаватель по гэ-о. Что это значит, я не понимаю, но и не стремлюсь особо понимать. Мне сейчас главное не убиться, ещё и Валера то ли поддерживает, то ли лапает. Хрен с ним, пусть лапает, потом разберёмся, когда к людям выйдем.
Странно я себя веду, даже очень странно, по-моему, но мне просто очень страшно, до невозможности, а мы идём куда-то, непонятно куда. Военный нас ведёт, видимо, зная, куда и зачем, но на самом деле… Впрочем, вряд ли нас тут убить хотят или, там, изнасиловать. Значит, тут что-то другое.
– Привал, – слышится, когда мои ноги уже отваливаются.
Я сажусь прямо на рельсы, даже не думая о том, что может стукнуть током. Судя по всему, уже не может. Так вот, сажусь я и начинаю пытаться оживить телефон, а он всё не оживляется, как будто заряда совсем нет, но как такое может быть? Валера присаживается рядом, обнимая меня за плечи. Ну хоть под юбку не лезет, и то спасибо.
– Ты сообщение прослушала? – интересуется он у меня каким-то очень спокойным голосом, а я чувствую себя так, как будто на меня сейчас потолок упадёт.
– Не полностью, – признаюсь я, ощущая себя сейчас отнюдь не взрослой.
– Сообщение было о воздушной тревоге, – говорит мне Валера. – Знаешь, что это значит?
– Учебная какая-нибудь, – отмахиваюсь я. – Ну откуда здесь воздушная тревога?
– Это ядерная война, – объясняет он мне, на что я смеюсь.
– Не говори чуши! Какая ядерная война? Откуда? – отвечаю я ему, но тут вдруг меня сковывает ужасом. – Не может быть…
Я начинаю плакать, потому что ядерная война – это мамы и папы больше нет, да и меня скоро не будет, радиация же. Это единственное, что я помню – радиация, которая всех нас убьёт, но я не хочу, я не хочу! Нет! Не хочу умирать! Не надо! Я к маме хочу! Я согласна…
На что я согласна, выкрикнуть не успеваю, потому что опять получаю по морде, моментально прекратив истерику. Кто меня ударил, я не вижу – темно вокруг, но теперь только всхлипываю. Теперь меня всегда будут бить? Удар был сильным, в голове до сих пор звенит, и металлический привкус во рту ещё… Но в этот момент Вячеслав Игоревич командует продолжать движение.
Куда мы идём? Зачем? На поверхности нас, скорей всего, ждёт смерть. Но и умирать здесь, в темноте, жутко не хочется, поэтому я иду вслед за всеми. Тут какая-то девчонка начинает громко кричать, но слышны звуки пощечин, и крик затихает. Значит, это у них норма – бить девочек? Зачем я только приехала! Лучше бы сдохла со всеми вместе!
Проходит ещё несколько часов. Я уже и двигаться не могу, когда военный сворачивает куда-то, где обнаруживается очень тусклый жёлтый свет из нескольких расположенных на стене плафонов.
– Ага! – говорит Вячеслав Игоревич. – Работает техника! Полвека прошло, а она работает… Так! Всем залезть на платформы и держаться! – приказывает он.
Валера как-то очень быстро хватает меня, куда-то забрасывая, я оказываюсь на ребристой поверхности, затем рядом появляется и он, опять пытаясь меня обнять, но я почему-то, сама не понимаю почему, начинаю вырываться, и тогда он меня резко дёргает за волосы. Это так больно, что я вскрикиваю.
– Сиди смирно, дура, если жить хочешь! – злобно рычит на меня парень, отчего мне становится ещё страшнее, так, что я затыкаюсь.
То, на чём я лежу, ощутимо дёргается и, видимо, начинает движение. Ага, значит, дальше мы будем ехать. Всё лучше, чем просто идти. Я вижу: мы движемся по тоннелю – время от времени встречаются мерно мигающие красные лампы. Но это единственное, что я вижу, потому что мы будто едем в никуда, отчего мне, конечно, страшно, но сил плакать уже нет. Что-то скрипит за спиной, и я прижимаюсь к Валере, при этом даже не соображая, что он может подумать или сделать со мной. Такого страха я ещё не испытывала.
Бункер
Вячеслав Игоревич приводит нас в какой-то большой зал с множеством дверей. Мы все сбиваемся кучкой, он пересчитывает всех по головам и удовлетворённо кивает, явно чему-то порадовавшись, а вот чему, я не понимаю. Мне просто страшно так, что я, кажется, дрожу.
– Вы все слышали объявление, – спокойно говорит военный. – Те дураки, которые оставили после этого телефоны включенными, уже убедились в том, что они не работают, а это значит что?
– Электромагнитный импульс, – упавшим голосом констатирует кто-то. Что за импульс такой?
– Правильно, – кивает Вячеслав Игоревич. – Это значит, что на поверхности как минимум один взрыв был. Поэтому сейчас все расходятся по комнатам, – он жестом показывает в сторону дверей. – Несовершеннолетние, если есть, отдельно, сложившиеся пары – отдельно, а я пока пойду приводить бункер в рабочее состояние.
– Вячеслав Игоревич, а что это за бункер? – деловым тоном интересуется какая-то девушка.
– Это, Марина, ещё советский, на случай как раз такого сюрприза, – объясняет военный. – Предназначался для руководства, поэтому тут должно быть всё, если не разграбили. Но код мало кто знает, так что шансы есть.
Несколько парней присоединяются к нему, чтобы помочь, а меня берёт за плечо Валера, уводя в сторону двери справа. Я иду не сопротивляясь, потому что просто оглушена новостями. Я вообще ничего не соображаю, а он говорит кому-то наши имена и номер, написанный на комнате. Зачем это нужно, я не понимаю.
За дверью обнаруживается небольшая комната с малюсеньким санузлом. Душ, раковина, унитаз. В самой комнате я вижу два шкафа, двуспальную кровать и ещё двухъярусную кровать поменьше, понимая, что это для детей, если таковые будут. Двуспальная именно кровать меня сильно смущает, потому что я не собиралась же именно так начинать жизнь, тем более с Валерой, поэтому я уже хочу выйти из комнаты, но он меня останавливает.
– Куда собралась? – интересуется парень.
– В другую комнату, – информирую я его.
– Теперь эта комната – твоя, – объясняет он мне. – Я зарегистрировал нас как пару, и в твоих интересах делать то, что я скажу.
Тут я возмущаюсь, но он буквально в нескольких фразах объясняет мне, что, выйдя из этой комнаты, я стану ничьей, и меня может любой взять себе, при этом моё мнение никого не интересует, потому что у них так принято. Мнение женщины мужчину не волнует. Я, конечно, этому не верю и уже хочу выскочить, но выглядываю за дверь сначала… Свет очень тусклый, но он есть, и в нём я вижу, как незнакомый парень куда-то ведёт, схватив за шею, совершенно не сопротивляющуюся девушку. В этот момент я осознаю, что Валера, возможно, не такой уж и плохой вариант, потому что я же красивая очень… А его я уже знаю, может быть, и не залезет сразу, даст мне время… Кто другой точно сразу заставит… Я закрываю дверь и захожу обратно в комнату. В этот момент появляется свет. Не слишком яркий, где-то ватт шестьдесят лампочка, наверное, но в комнате сразу становится как-то уютнее.
– Внимание всем, – от донёсшегося с потолка голоса я подпрыгиваю. – Включена подача воды, каждая комната имеет лимит, пока не заработает насосная станция. Согласно приборам, за пределами бункера уровень радиации порядка полутора сотен рентген. Кто хочет сдохнуть, может покинуть убежище. По сигналу всем собраться в основном коридоре.
Что такое полторы сотни рентген, я не знаю, но подозреваю, что насчёт «сдохнуть» военный не шутит, поэтому нужно принять за факт, что мы заперты здесь навсегда. А раз навсегда, то меня всё равно заставят… делать то самое, если Валера не врёт насчёт того, что здесь принято, а что нет. Испытывать судьбу мне не сильно хочется, поэтому пока принимаю за правду. Парни любят приврать, но и то, что я видела… В общем, пока буду верить.
Я сажусь на кровать и падаю лицом на очень пыльную поверхность, сразу же вскочив. И только теперь понимаю – это чехол, надо с кровати снять чехол, чем я и занимаюсь, Валера же сидит на стуле и помочь не торопится. Ждёт, пока попрошу? А вот хрен ему! Сама справлюсь! Не дождётся он!
Сняв чехол, опускаюсь на колени рядом с кроватью, чтобы уместить на простыни лицо и ещё поплакать. Даже мысли не возникает усесться в грязном на кровать. Мама была как-то очень страшной, но вот чем она меня напугала, я не помню. Единственное, что вспоминается – психушка перед школой. Страшнее этой больницы просто нет ничего, даже ядерная война не такая страшная. Прилепленный в детстве диагноз это самое детство просто зачеркнул, и даже тот факт, что диагноз РАС2 потом отменили, всё равно ничем помочь не мог. Маме даже бить меня не надо было – психиатр был намного страшнее. Но это моя тайна, и я её никогда никому не открою. Ни за что не расскажу, каким было моё детство…
Я плачу, потому что просто сил никаких нет. С одной стороны, здесь нет психиатра, а с другой… Я понимаю, что Валера меня заставит делать то, что все девушки делают, но мне страшно от этого. И не хочу я с ним… зачем я поехала? Ну зачем? Папа был прав! Но теперь, скорей всего, папы больше не будет, и мамы тоже… Я осталась одна на то время, пока есть вода и еда, а потом сдохну. Может быть, я уже сдохла, а то, что вижу – это галлюники перед смертью? Я читала, что они бывают!
Валера, что интересно, не подходит, не пытается успокоить, его будто бы и нет здесь совсем. Наверное, хочет дать мне выплакаться, за что ему спасибо. Действительно спасибо, потому что мне надо. Очень надо выплакать всё, что произошло. Наверное, у них тут принято женщин чуть ли не в рабстве держать, я где-то о таком читала. Но я не хочу… Я же девочка, девушка, я не хочу в рабстве! Я хочу с бокалом вина на берегу океана! За что со мной так поступили?
«Психичка», «истеричка», «не обижайте девочку, у неё с головой» и тому подобные слова я слышала с раннего детства. Тот, кто поставил диагноз, был неправ, и это потом доказали, но я теперь просто боюсь даже подозрения в том, что я ненормальная. До дрожи, до ужаса боюсь!
Я тут никого не знаю! А они злые, все злые! Я не хочу тут быть! И Валера ещё, вон как смотрит… Мне страшно, просто очень, мне никогда так страшно не было, как сейчас, ведь я тут заперта навсегда!
***
Вячеслав Игоревич заставляет всех построиться, как в армии. Студенты понимают быстро, а я получаю от кого-то подзатыльник и моментально оказываюсь в строю. Военный рассказывает о том, что мы тут минимум лет на тридцать. Одежда на каком-то складе длительного хранения есть, и еда тоже. Нам хватит. А вот с водой пока проблема: надо неделю подождать, потом случится что-то и можно будет сделать что-то. Непонятные слова я пропускаю мимо ушей, просто не воспринимая их.
– Питание в общей столовой, Вера составит расписание дежурств на кухне, – продолжает свою речь Вячеслав Игоревич. – Девушки, у которых есть пары, – за них отвечают их парни, все остальные за наградой будут приходить ко мне или к дежурному.
Отчего-то при слове «награда» многие девушки сжимаются и горбятся, глядя на военного с откровенным страхом, мне лично непонятным. Но нехорошее предчувствие, конечно, есть. Хотя на фоне общего моего страха…
– Девушками занимается Вера, – Вячеслав Игоревич показывает на рослую девушку с крепкими кулаками. – Парнями – Игорь, – палец упирается в парня с комплекцией тяжеловеса. – Время питания будет установлено, а теперь…
Всё-таки чем именно он так напугал девушек? Я чувствую, что не хочу этого знать, а военный, наш, видимо, начальник, рассказывает парням, чем им предстоит заниматься. Оказывается, бункер надо расконсервировать, запустить какие-то механизмы, поэтому у них сначала лекции будут, а потом работа, причём девушек до этой работы почему-то не допускают.
Я понимаю, что нужно приспосабливаться к новой жизни, но я не хочу! Я не хочу такую жизнь! А ещё мне непонятно, куда все остальные люди делись. Я не удерживаю в себе вопрос, но почему-то при этом боюсь военного, поэтому обращаюсь негромко. Однако, несмотря на это, он меня слышит.
– Простите, Вячеслав Игоревич, а куда делись другие люди? – спрашиваю я. – Мы же шли по рельсам…
– Дело в том, девушка, что поезд остановился рядом со специальным тоннелем, – обстоятельно объясняет он мне. – Планировалось, что здесь будет раздвоение и переход на другую ветку, а при Союзе – это был более-менее прямой путь в убежище, но об этом надо знать… Я ответил на ваш вопрос?
– Да, спасибо, – благодарю я военного.
Мне понятно только одно – мы здесь в полной его власти, и никто не придёт на помощь, если что. Это значит… Какая разница, что это значит, у меня-то выбора вообще нет. Хочется стать маленькой-маленькой и спрятаться так, чтобы не нашли, но это, к сожалению, невозможно. Даже если он соврал о том, что за пределами бункера смерть, проверить это всё равно невозможно.
– Столовая, – сообщает Вячеслав Игоревич, показав на двойную дверь. – Дальше у нас классы, медицинские комнаты и специальная.
Он как-то очень выделяет это слово, отчего становится немного жутковато, после чего даёт час Вере для того, чтобы назначить дежурных по кухне, потому что через два часа должен быть обед. К тому же времени должно быть и расписание работы, а пока мы можем отдыхать, приходить в себя. Ну, так он говорит, а я…
Я чувствую себя так, как будто всё происходит не со мной. Военный ещё что-то про одежду говорит, но я просто уже ничего не соображаю, мне выть хочется от безысходности, но при всех выть я боюсь – за это тут бьют. А я не люблю, когда больно. Этого, по-моему, никто не любит. Но сейчас такое ощущение, как будто это не я стою здесь, не мне всё говорится, а я просто смотрю фильм-катастрофу по ящику.
Мне ничего не хочется делать, ни о чём говорить, я будто робот… Просто отключаюсь от происходящего и прячусь где-то в глубине меня. Там всё устроено так, как мне нравится, поэтому я даже и не задумываюсь ни о чём. Валера меня ведёт куда-то, а мне просто всё равно, потому что прежняя жизнь рухнула и что теперь делать, я просто не знаю.
Странно, почему другие ведут себя так, как будто ко всему привыкли? Не истерят, не рвутся к родителям – или просто я этого не вижу? Я же здесь никого не знаю! И ещё непонятно, что случилось. Заканчивается двадцать первый век, всё вроде бы в порядке…, хотя я за политикой не слежу. Вот, говорят, в двадцатых чуть не началось, но всё разрулили вроде бы, а сейчас чего? И не спросишь уже никого… Смысла просто спрашивать нет.
Все эти студенты вокруг очень спокойные, но они только из нашего вагона, кажется… А из других? Куда делись все люди? Я не понимаю этого… Объяснение военного выглядят логично – он просто знал, куда идти, но почему я больше никого не слышала? Может быть, это всё игра такая… Ну, типа, мы тут боимся, а на нас по телевизору смотрят, но нет – телефон же действительно не работает, значит, что-то было.
Студенты спокойно расходятся, меня Валера ведёт куда-то. Я вижу, что девки, которые без парня, на пары с завистью смотрят, значит, быть в паре лучше, чем без. Мне опять становится страшно, потому что… Я боюсь того, что происходит между парнем и девушкой, когда они заперты вдвоём, а Валера явно только этого и хочет. А ещё он, кажется, уверен в своей власти надо мной. Надо будет спросить, действительно ли у меня нет теперь выбора? А вдруг выбор есть, но я просто о нём не знаю? Почему-то боюсь Валеру… Ну не боюсь, опасаюсь, он странный. Правда, кажется, они все здесь странные – мгновенно принимают все слова, сказанные военным, никто не спорит, не возражает, как будто боятся последствий. А какие могут быть последствия? Если бы на него все разом навалились, он ничего сказать не успел бы… Почему тогда все принимают происходящее так, как будто так и нужно?
Валера, кстати, с кем-то общается, пока я стою столбом. Я просто не знаю, что нужно делать, а подходить к старшим девочкам самой мне боязно, у меня так себе опыт со старшими в школе. Если бы не предки, меня бы забили, превратили в дрожащее существо, но батя прекратил травлю, пообещав всем тюрьму, – а он может, и это знали. Уже не может…
Всё, получается, стало прошлым, отчего мне хочется кричать, орать, срывая горло, потому что я осталась, выходит, совсем одна. Ни друзей, ни подруг, и теперь меня разве что использовать будут, понятно для чего. Но выхода нет – или нужно будет делать, что сказано, или сдохнуть. Хотя, наверное, они могут попытаться заставить. Не знаю, как можно заставить упршуюся меня, даже у предков не получалось, но не уверена, что горю желанием узнать.