Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»

© Марк Дельта, 2021

ISBN 978-5-0053-5072-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0053-5073-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать – удел завидный…

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

В промозглое мартовское утро 1527 года Риккардо Понти, преодолев всегдашнюю свою робость, столь часто сопровождающую двадцатилетний возраст, недостаток манер, отсутствие знатного происхождения и внешность тучного верзилы, набрался мужества и решил разбудить «спящую красавицу». Это решение так удивило его своей очевидностью и неотложностью, что он чуть было не полоснул бритвой по щеке судью Гвидо Туччи.

– Поаккуратнее, Риккардо, не смешивай бритье с кровопусканием! – мессер Туччи отдернул голову, отчего складки на тощей шее придали ему сходство с рассерженным петухом. – Клянусь апостолом Петром, в Риме и без тебя хватает цирюльников! Я не буду слишком долго терпеть подобную рассеянность только из уважения к твоему покойному отцу.

Риккардо пробормотал невнятные извинения и постарался больше не отвлекаться от работы. В этот день он побывал еще у нескольких своих клиентов. Лишь после посещения синьора Тарантини, которому он аккуратно вправил вывих, молодой цирюльник, отправившись домой, смог наконец предаться без помех размышлениям о спящей девушке. Он не знал, чему больше удивляться: смелости своего неожиданного решения или тому, что оно так долго в нем зрело.

С холма Пинчо Риккардо спустился на равнинную часть города, минуя церковь Санта-Мария-дель-Пополо, и углубился в хитросплетение узких улочек, двигаясь по направлению к городскому рынку, что раскинулся на площади Навона. Прямо над головой в просвете туч еще виднелись светлые проплешины неба, но на востоке, над Квириналом, оно уже стало темно-свинцовым и непроницаемым.

Мул, на котором восседал Риккардо, покорно нес свою грузную ношу через улицы и переулки Вечного города, мимо теснящихся домов с черепичными крышами и внутренними двориками, мимо сосен, пиний и олив, мимо горделивых палаццо и знаменитых церквей, украшенных фресками и скульптурами работы прославленных мастеров со всей Италии. Улицы утопали в грязи, на папертях сидели нищие и калеки в лохмотьях. Не замечая этой смеси самой необыкновенной красоты и весьма обыкновенного уродства, Риккардо, ежась, кутаясь в черный плащ, натягивая на уши под порывами сырого ветра высокий берет из темно-синего сукна, думал о златовласой незнакомке, которую в его семье называли между собой Безымянной.

Дорогу несколько раз приходилось уступать группам хмурых вооруженных всадников. Их лошади фыркали и цокали копытами, их металл лязгал, к древкам их копий были привязаны вымпелы с двумя черными полосами. Всадники держали путь к Тибру – и дальше, к городским воротам. Доспехи блестели, когда на них падали редкие лучи солнца.

В октябре прошлого года неустрашимый кондотьер Джованни де» Медичи, прозванный Большим Дьяволом и Джованни Черных Полос, привел своих людей в Рим, заключив договор о защите Папского государства со своим родственником, Климентом VII. Месяц спустя он погиб, сражаясь с ландскнехтами Карла V. Папа, однако, продолжал платить солдатам до тех пор, пока в марте не истек заключенный с Джованни контракт. Теперь отряды наемников покидали Рим, чтобы предложить свои услуги другим государствам Италии.

Два повара, возвращающиеся из палаццо богатого торговца, стояли вместе с Риккардо, ожидая, когда освободится путь, и обсуждая последние новости, слышанные в доме их хозяина.

Повар, стоявший поближе к Риккардо, своим резким и в то же время простуженным голосом отвлек цирюльника от размышлений.

– Скоро в городе не останется ни одного наемника, – сказал он. – И кто же будет защищать Рим, если сюда нагрянет армия императора?

– Его святейшество договорился с императором о прекращении войны, – возразил второй повар. – Мессер Туллио говорил об этом сегодня своим гостям.

– Ты был в кухне, когда он сказал самое главное, – парировал первый. – Император и папа, может быть, и договорились, да только армия находится всего в нескольких днях пути отсюда, и Карлу нечем платить своим испанским и немецким головорезам. Он просит их подождать еще несколько месяцев, но они очень недовольны и не скрывают этого. Между тем, прямо перед ними лежит незащищенный Рим. По-твоему, голодные ландскнехты, среди которых есть и немало лютеран, ненавидящих нашу церковь, устоят перед таким соблазном?

Отдохнув немного после столь длинной тирады, оратор добавил с видом человека, только что ошеломленного совершенно неожиданной мыслью:

– Как бы нашим властям не пришлось впоследствии объявлять сбор ополчения. Ведь тогда именно нам с тобой выпадет честь отражать атаки испанцев!

– Нам?! – такого поворота его собеседник не ожидал. – Обороняться от пушек и мушкетов ножами для разделки каплунов?

Риккардо был слишком занят своими мыслями и воспоминаниями, чтобы смутная тревога, вызванная этим разговором, переросла во что-то большее. Сейчас он был обеспокоен зачастившим дождем и трудным вопросом о том, следует ли ему посвящать Терезу в свой замысел.

Добравшись до дома, цирюльник стянул с головы берет, обнаружив длинные спутанные темные волосы и смуглое молодое лицо с крупными, словно вытесанными из камня носом и губами, скинул плащ и принялся есть приготовленный Терезой ужин. Крошки хлеба застревали в его густых усах, но Риккардо не обращал на это внимания. Потом он с нетерпением дожидался того часа, когда после молитвы на ночь они разошлись по комнатам. Барабанная дробь дождя мешала расслышать мерное сопение тетки. Риккардо пришлось подойти к проему в ее комнату и внимательно прислушаться, чтобы убедиться, что она спит.

Лишь после этого он осторожно, стараясь не шуметь, протиснулся между зеркалом и стеной, повозился с ключом и отворил скрытую зеркалом дверь. Цирюльник шагнул вперед, оказавшись на ведущей вниз узкой винтовой лестнице. Держа свечной огарок и ключи, Риккардо спустился по ступенькам на узкую площадку, где едва могли поместиться два человека, пригнулся, вошел через низкий проход и оказался в подвале.

Это была опрятная комната с мебелью и узкой кроватью, но без окон. Воздух стоял затхлый, здесь трудно было находиться долго. Риккардо зажег несколько стоящих на столе свечей и сел на табурет, придвинув его к постели, где лежала девушка.

В тот далекий день, восемь лет назад, когда отец впервые привел его сюда, Риккардо показалось, что девушка мертва. Он и сейчас, глядя на эту мраморную неподвижность статуи, на равномерную белизну лица и шеи, на золотистые волосы, никогда не бывавшие растрепанными, как у обычных спящих людей, решил бы, тщетно выискивая признаки дыхания, что девушка только что умерла. Он несомненно именно так бы и подумал, если бы ему не доводилось многократно наблюдать ее пробуждения.

Риккардо осторожно отвел локон девушки, лежащий на виске, склонился и на мгновение прильнул к виску губами, в который раз надеясь почувствовать нежный аромат и, как всегда, обманываясь в своих ожиданиях. Кожа девушки ничем не пахла и была ледяной, как у лягушки.

Устыдившись своих действий, молодой цирюльник резко выпрямился на табурете, случайно задев одеяло, накрывавшее Безымянную. Край его сбился в сторону, приоткрыв серую грубую ночную рубашку. Риккардо поправил одеяло, подоткнув его под плечи девушки, как будто она могла замерзнуть.

Тогда, восемь лет, назад испуганный мальчик спросил отца, откуда у них в доме взялась эта девушка. Витторио Понти сказал, что точного ответа не знал даже его собственный дед, прадед Риккардо.

– Она здесь так давно! Сколько же ей лет?! – ахнул маленький Риккардо.

– Не меньше двухсот…, – отец говорил тихим голосом, словно их разговоры могли разбудить Безымянную. – Даже твой прадед не знал, когда она впервые у нас появилась. Никому неизвестно, кто она такая, где она родилась, как сюда попала. Мы только знаем, что это страшная ведьма, и от нее исходит опасность для всех. Да и как бы она могла не стареть столько лет, если бы не была колдуньей? На нашу семью возложена очень важная миссия: мы должны следить за тем, чтобы она продолжала спать. Иначе в мире появится много горя.

– Разве она может проснуться? – мальчик во все глаза смотрел на лежащую на кровати рыжеволосую девушку, не в силах поверить, что она воплощение зла, и что ей больше двухсот лет. Выглядела спящая лет на девятнадцать-двадцать.

Витторио рассказал сыну, что Безымянная просыпается каждый месяц, в ночь полнолуния. Она не может сразу придти в себя, не понимает, где находится, не помнит даже собственного имени.

– Ей очень хочется пить, и в этот момент ей надо дать вот эту настойку, – отец показал Риккардо пузырек с рубиновой жидкостью из сушеных трав и цветов, рецепт которой хранился в семье с незапамятных времен. – Выпив ее, колдунья снова засыпает до следующего полнолуния.

Члены семьи, узнал Риккардо, спускались сюда каждый день, на всякий случай проверяя, не проснулась ли она в неурочный час, но такого не случалось ни разу. Очень редко, когда нательная рубашка девушки совсем ветшала, кто-нибудь из женщин Понти переодевал ее.

– Девушка от этого не просыпается, – пояснял Витторио, и слова его раззадоривали воображение мальчика. – Лишь полная луна обладает силой пробудить ее.

Отец строго-настрого наказал Риккардо никогда никому не рассказывать о Безымянной, но сын не удержался уже на следующий день, раскрыв семейную тайну Лоренцо Фарина, своему приятелю по мальчишеским проказам, сыну соседа-булочника. Тот, по счастью, не поверил, поднял Риккардо на смех, и потребовал доказательств. Риккардо тогда еще не знал, где родители хранят ключи от подвала, и ничего доказать не смог. Пришлось ему еще какое-то время терпеть насмешки, но это для него всегда было делом привычным.

Спустя несколько лет Риккардо спросил отца, почему семья не сообщает о ведьме святому правосудию. Разве не правильнее было бы от нее избавиться, чем каждый месяц следить за тем, чтобы она не пробудилась от своего сонного наваждения, прятать ее в подвале, пусть редко – но менять ей одежду? Отец признал, что это безусловно было бы правильнее, но прежние поколения семейства Понти почему-то так не поступали, а сейчас было бы совершенно невозможно объяснить расследователю, как могло произойти, что христианская семья столько лет прячет у себя ведьму.

– Боюсь, сын мой, что в этом случае и твоей матушке, и мне, и тетушке Терезе, и обоим твоим братьям, и сестре – всем пришлось бы попасть в застенок и узнать на своей шкуре, что такое дыба и раскаленные щипцы. Но и после всего этого они вряд ли поверили бы в нашу невиновность, – заключил Витторио, и этот последний довод окончательно убедил содрогнувшегося сына.

Родители, братья, сестра… Все они тогда еще были живы. Живы до тех пор, пока моровое поветрие, косившее Рим с февраля по июнь 1524 года, не погубило почти всю семью, пощадив лишь Риккардо и толстую, никчемную сестру отца, старую девственницу Терезу с испещренным оспинами лицом. Погружаться в воспоминания было одновременно и сладостно, и больно. Чего бы ни сделал Риккардо, чтобы вернуться в те времена, когда еще не пришла чума, когда матушка упрекала его за какой-нибудь проступок, а старшие братья давали ему тумаков! Но подобные мысли были не только мучительны и бесполезны, – они граничили с бунтом против установленного Господом порядка вещей.

Риккардо взглянул на висящее над изголовьем кровати распятие и перекрестился, мысленно прося у Спасителя прощения за нечестивый образ мыслей.

Имбирный свет, отбрасываемый пляшущими огоньками свечей, прогуливался по лицу Безымянной, отчего порой казалось, что она вот-вот проснется, но Риккардо знал, что это впечатление обманчиво. До полнолуния оставалось целых двое суток.

Каждое ее пробуждение было для него чем-то вроде чуда воскресения Лазаря. Привыкнуть к этому было невозможно. Статуи, – даже такие правдоподобные, как установленная в базилике святого Петра скульптура оплакивания Спасителя, на которой красуется подпись великого флорентийца Микеланджело, – не меняют поз и не открывают век, обнажая зеленые, слегка раскосые, кошачьи глаза. Изваяния не приподнимают левого уголка рта и не закусывают нижней губы. Не встают с места, оглядываясь вокруг себя сонным, подернутым дымкой взглядом. Не издают тяжелых вздохов, ловя ртом воздух. И не приникают с жадностью к кубку с рубиновой настойкой, подносимую цирюльником Риккардо Понти или его теткой Терезой.

В такие мгновения Риккардо поддерживал обмякшую девушку, осторожно опуская ее на кровать и стараясь изо всех сил скрывать от тетки чувства, которые вызывало в нем прикосновение к рыжеволосой колдунье. Но Тереза, как ни была она глупа, о чем-то все же догадывалась и несколько раз заводила разговор, предупреждая, чтобы племянник выкинул глупые мысли из головы и продолжал исправно выполнять наказ Витторио.

Глядя сейчас на неподвижный облик Безымянной, Риккардо вспомнил, как, будучи ребенком, безоговорочно разделял веру всей семьи в злобную сущность спящей златовласки. Но однажды он впервые стал свидетелем ее пробуждения, и его вера пошатнулась. В Безымянной было все: грация движений, невинность юности, очарование женственности. Все, что угодно, только не зло. Однажды, пытаясь сфокусировать на чем-нибудь затуманенный взгляд, девушка увидела широко раскрытые глаза мальчика и на мгновение улыбнулась ему. Если у Риккардо еще были какие-то сомнения в ее чистоте, то эта улыбка стерла их, не оставив следа.

Совсем недавно, в принадлежавшем Филиппо Орманни трактире «Погребок Филиппо» уже взрослый Риккардо услышал от пришлого краснобая, коверкавшего язык на свой потешный венецианский лад, историю о прекрасной принцессе, заснувшей от укола веретена, ибо на нее было наложено заклятье оскорбленной волшебницы.

Тогда-то до Риккардо и дошло истинное понимание дел, и ему стало невыносимо скорбно от того, что родных больше нет в живых, и он не может поделиться с ними своим открытием. Девушка, уже не первое столетие спящая в подвале семейства Понти, была не носительницей зла, а наоборот, – жертвой злых чар! Это объясняло все: и ее неподверженность старению, и этот ее жуткий, мертвенный сон статуи, и ее изящные, сулящие наслаждение губы, и ту незабываемую давнюю слабую улыбку кошачьих глаз…

Риккардо погасил все свечи, кроме принесенного им с собой огарка, и, бросив прощальный взгляд на спящее чудо, поднялся по винтовой лестнице. Обогнув зеркало и войдя в гостиную, он столкнулся с поджидавшей его Терезой и от неожиданности чуть не выронил свечу на дощатый пол.

– Опять за свое! – Накинулась на него тетка. – Снова сидишь по ночам в подвале и похотливо глазеешь на исчадье ада!

Негодование и усталость вкупе с оспинами придавали толстухе столь несчастный вид, что досада Риккардо сменилась на жалость.

– Я просто забыл там кое-что в прошлый раз, – сказал он примирительно. – Ложитесь спать, тетушка.

Не слушая ее причитаний и обличений, он отправился в свою комнату. Вопрос о том, следует ли посвятить Терезу в его планы, как-то отпал сам собой.

На следующий день было теплее, лужи стали подсыхать, кипарисы, масличные деревья, сосны, ранняя весенняя трава – все словно радовалось лучам солнца. Трактир Филиппо находился почти у самой реки, из его двора была видна цилиндрическая громада Замка Святого Ангела на другой стороне Тибра. «Погребок Филиппо» располагался всего в четверти часа ходьбы от Пьяцца Навона, возле которой жил Риккардо. Ближе к вечеру цирюльник отправился туда пешком, не беспокоя серого четвероногого друга.

В «Погребке» застолье было в разгаре. Риккардо был встречен радостными приветствиями своего друга детства, Лоренцо Фарина, ныне студента права римского университета «Ла-Сапиенца», сидевшего в шумной компании нескольких мужчин. Риккардо помахал рукой, сделал знак, что скоро присоединится к ним, и отправился прямиком к трактирщику. После короткого разговора Филиппо отвел его за перегородку. Оглядев стоящие на полках бутыли с разными винами, Риккардо указал на одно из них.

– Это, конечно, не мое дело, синьор Понти, – не удержался Филиппо, – но если уж вы любитель греческих вин, я предложил бы вам нечто поинтереснее. Вот, попробуйте, – повозившись в углу, он принес оттуда стаканчик с вином и подал его Риккардо, звучно причмокивая губами и жмуря глаза от воображаемого удовольствия.

Однако цирюльник, вместо того, чтобы пригубить напиток, поднес стаканчик к светильнику и, разглядев его, отверг. Его интересовал не вкус, а цвет, и он настоял на своем первоначальном выборе. Филиппо, пожав плечами, наполнил склянку, протянутую ему Риккардо. Спрятав сосуд с рубиновым вином в мешочек, Риккардо вышел в зал и подсел к веселой компании.

Как обычно, собеседниками студента были в основном тосканцы. Лоренцо почему-то очень нравилось общество всех этих флорентийцев, пизанцев, сиенцев, аретинцев. Возможно, потому, что они умели ценить его красивую болтовню, тем более, что он, как было принято в просвещенной среде, считал тосканский диалект образцом правильной речи.

Проживавшие в Риме выходцы из различных итальянских государств – герцогств, княжеств, республик – старались по возможности держаться своих земляков. В разговорах часто звучало слово «нация». Миланская нация, флорентийская нация, генуэзская нация… Тосканцы, и особенно флорентийцы, гордились своей «национальной» принадлежностью не меньше, если не больше, чем все остальные. Теперь у них появился и формальный повод: нынешним понтификом был представитель флорентийского правящего рода Медичи.

Знаменитый мыслитель и политик Никколо Макиавелли, которому в марте 1527 года оставалось жить еще несколько месяцев, считал, что все эти «нации» неизбежно будут оставаться легкой добычей владык Франции и Священной Римской империи до тех пор, пока они, осознав, что являются единым итальянским народом, не сбросят местных тиранов и олигархов и не объединятся под властью одного правителя. Он написал об этом монументальный труд «Государь». Но флорентийцы, с коими любил беседовать на подобные темы Лоренцо Фарина, не соглашались с Макиавелли, в то же время безмерно гордясь тем, что он их соотечественник.

– Таковы наши правители! – завершил Лоренцо длинную речь, чьего начала Риккардо не застал. Как обычно, Лоренцо был душой компании. Сейчас он вызвал общий смех тем, что назвал Климента VII не «papa Clemente», а «papa chi mente» – «папа, который лжет». Риккардо знал, что Лоренцо повторяет шутку, придуманную известным писателем Пьетро Аретино, – сын булочника боготворил этого знаменитого острослова. Разумеется, Риккардо не стал выдавать приятеля.

Все вдруг заговорили разом. Кто-то резко осуждал недальновидность властей, допускающих уход из города отрядов Джованни Медичи, кто-то говорил, что папе виднее, как поступить, и что Карл V, император-испанец и ревностный католик, никогда не подвергнет нападению Рим, самое сердце католического мира.

– Имперской армией на территории Италии командует бывший коннетабль Франции Шарль де Бурбон, – возразил Лоренцо, не любивший надолго уступать другим роль главного оратора. – Это заклятый враг Франциска Первого, убежденный, что трон Франции должен по праву принадлежать не Валуа, а Бурбонам. Именно он командовал испанскими мушкетерами в битве при Павии и взял Франциска в плен. Позже он очень сильно возражал против освобождения короля, но император его не послушал. До тех пор, пока папа Климент находится в союзе с Франциском, Бурбон способен нанести удар по Риму, даже невзирая на прямой запрет императора.

Опять все зашумели, возражая и соглашаясь.

– Если вы правы, то папа, допускающий уход из города отрядов «Черных Полос», подвергает Рим страшной опасности, – воскликнул один из собеседников Лоренцо. – Швейцарской гвардии и городского ополчения наверняка не хватит, чтобы остановить армию Бурбона. Неужели вы считаете, что папа и его кардиналы не способны понять столь простые истины, которые без труда понимаем мы с вами?

– О, дело тут не в неспособности понять, а в неспособности отдать! – с жаром возразил Лоренцо, вызвав смешки. – Если наши кардиналы будут платить наемникам, то где возьмут они деньги на роскошные пиры, после которых выбрасывают серебряную посуду в Тибр? Как смогут тогда оплачивать дары для своих фавориток? Где найдут средства, чтобы растить в роскоши своих рожденных в грехе отпрысков и покупать им герцогские титулы?

– Вы говорите как нечестивые последователи Лютера! – выкрикнул с негодованием длинноносый пизанец средних лет и с грохотом поставил кружку на стол, задев солонку и просыпав соль.

– Вовсе нет! – резко парировал студент. – О жадности прелатов говорила еще двести лет назад ваша тосканская соотечественница, святая Екатерина Сиенская.

Он сделал паузу, оглядывая собеседников, чтобы цитата прозвучала более эффектно:

– «Вы превратили десять заповедей в одну: Несите нам денег» – это ее слова!

Собутыльники смеялись, пили, шумели, спорили. Риккардо, опасаясь, как бы его друг не накликал беду слишком вольными речами, уговорил его уйти.

К вечеру похолодало, воздух приятно освежал лицо. Захмелевший студент, поддерживаемый крепкой рукой цирюльника, трезвел медленно. Он еще какое-то время продолжал обличать алчность и корыстолюбие иерархов церкви, повторяя фразу: «Лютер возник не случайно!», зачем-то вспомнил папу Александра VI из дома Борджиа, называя его «чудовищем разврата» и «несчастьем для церкви».

Риккардо пытался урезонить студента и все твердил, что подобные разговоры до добра не доведут.

Риккардо очень гордился другом. Трудно было поверить, глядя на ангелоподобное лицо и завитые каштановые кудряшки этого изящного франта, на разноцветные рукава с раздутыми буфами и широкополую шляпу с пером, что он был отпрыском простого булочника Уго Фарина. Старшие сыновья Уго работали с отцом в пекарне, а младшего он отдал в университет, для чего много лет копил деньги. Лоренцо, с детства поражавший всех остротой ума и языка, не подвел ожиданий семьи. Учился он легко, без усилий запоминал материал любой сложности, и к настоящему времени уже неплохо разбирался в праве и в других науках, мог прочитать запутанный схоластический трактат на латыни.

Что привязывало его к малообразованному тугодуму Риккардо? Годы детской дружбы? Возможность блистать перед недалеким приятелем? Безусловная преданность Риккардо, его способность терпеть насмешки? Вероятно, Лоренцо и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Риккардо же им даже не задавался.

– Останешься у нас? – спросил он, как обычно, когда приятели подошли к его дому. Лоренцо жил возле университета, и ему предстояло идти еще около часа, что для одинокого, не вполне трезвого путника в ночном Риме могло быть небезопасно.

– Спасибо, дружище, с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением, тем более, что нам надо поговорить. У меня к тебе есть просьба.

Удивленный неожиданно серьезным и доверительным тоном протрезвевшего приятеля, Риккардо завел его домой. Пока Тереза готовила для Лоренцо постель в комнате для гостей, где когда-то жили родители, Лоренцо тихо говорил:

– То, что я тебе скажу, не предназначено для посторонних ушей. Я знаю, что на тебя можно полагаться, и эти сведения останутся между нами. Видишь ли…, – Лоренцо теребил тонкими пальцами скатерть стола, словно не находя применения своим рукам. – Видишь ли, в последнее время я стал неплохо зарабатывать. Настолько неплохо, что узнай об этом отец, он бы очень сильно удивился. Только он не должен об этом узнать.

Риккардо совсем не хотелось быть посвященным в мрачные тайны. Это сделало бы и его в некотором смысле сообщником возможного преступления. Заметив его озабоченный взгляд, Лоренцо рассмеялся.

– Не бойся, – сказал он. – Я никого не убиваю, не сношусь с дьяволом – так, по крайней мере, мне кажется, – не ворую, если не считать чужих жен. В общем, мне платит мой патрон, маэстро Аретино, и платит довольно щедро, ибо может себе это позволить, за различные сведения пикантного содержания о влиятельных людях.

Тереза пожелала им спокойной ночи. Приятели перешли из гостиной в комнатку, приготовленную для Лоренцо, и уселись в кресла.

– Я ничего не понял, – признался Риккардо. – Где находится сейчас маэстро Аретино? Я слышал, несколько лет назад он покинул Рим.

– Да, – подтвердил студент, – после того, как его ранил убийца, подосланный епископом Джованни Джиберти, который был оскорблен одной из публикаций маэстро. Сейчас он живет в Венецианской республике и, надо сказать, преуспевает, время от времени публикуя с помощью печатного станка свои так называемые «суждения». Ради того, чтобы не стать мишенью этих публикаций ему платят пенсию герцоги и епископы, короли, и даже папа и император!