Четверо из Ковчега. Стихи и проза №1
- -
- 100%
- +
Составитель альманаха: Анатолий Корниенко
© Евгений Демидович, 2024
© Марат Капашев, 2024
© Анатолий Корниенко, 2024
© Олеся Дубиковская, 2024
ISBN 978-5-0062-2739-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Какого цвета «ЧЕ»?
Этот сборник я увидела в цвете. Сигналом стало то самое «ЧЕ», которое м а я к у е т из «ЧЕтверо из КовЧЕга»…
Насыщенный сине-фиолетовый, как навязывает интернет? Холодный, бездушный, безучастный, пресный, скучный, аморфный? Или циничный, энтропичный?
В классическом «Чуждый черным чарам челн»: Ч – динамично, целеустремленно, деятельно, революционно, целенаправленно. Но при этом безжизненно-ледяное. Просто плывет непонятно куда и зачем, как лермонтовский парус.
Но, в нашем случае кудрявое «Е» приклеилось и все поменяло. Наверняка, чтобы добавить теплоты, эмпатии, веры, надежды и в который уже раз подтверждения аксиомы Vita brevis ars longa. …И стал челн Ковчегом. «…Продолжалось на земле наводнение сорок дней и сорок ночей, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землёю и плавал по поверхности вод. …И лишилось жизни всякое существо, которое было на поверхности земли, остался только Ной и что было с ним в ковчеге…»
…Когда в 2017 году ушел из жизни Владимир Растёгин – Ной нашего костанайского литературного «Ковчега», казалось, что, в отличие от того, библейского, нашему ковчегу не выжить, не выплыть, не выстоять.
Два года ещё держались «Берега» и «Крылья», потом – все утонуло, кануло, растворилось в пучине времени.
Но жив курилка!
Как и в том библейском, наших тоже осталось minimum minimorum – по пальцам одной руки пересчитать. А если точно, то одной руки без учета мизинца.
…И по-прежнему растут проникновенные рифмы, многослойные метафоры «…из сора, из праха, из воздуха, из толщи земли и огня» – из книг трёхтомника Владимира Растёгина —
…и возраждаются у мастера диалогов с классиками Евгения Демидовича, строки которого хочется с азартом разгадывать, как кроссворды,
…по-прежнему выползает из звона дня улитка Марата Капашева, решившего оставить нам (а почему бы и нет!) тысячи томов вместо тысячи домов.
…И воскрешает Леонардо, Данте, Абулхаира, Анну Каренину Анатолий Корниенко, ломая и собирая заново их истории, мысли, облекая их в новые ритмы и рифмы.
…И оксюмороном сталкивает в прозе земное и неземное, людское и инопланетянное Олеся Дубиковская – в диалоге культур между тем, что есть, и тем, что может быть… Или не может.
…И плодятся, и размножаются образы, строки, строфы, стопы… Потому что рукописи не горят, но они же и не тонут. Аrs longa!
И верю: через год заявит о себе новая четверка, и сборник непременно станет серийным. И «ЧЕ» при этом будет по-прежнему живым, пшеничным.
Ольга Кунгурова
кандидат филологических наук, профессор.
Евгений Демидович
Хроники пикирующего Икара
1996—2023
Дню космонавтики
Неведомый Улисс проложит бороздупо чёрной целине космического поля,засеяв зёрна звёзд… Достать рукой звезду,взошедшую во тьме и яркую до боли,так хочется порой… Но руку обожжёшь!Порежешься о край стальной её, неровный…А небо в вышине колышется, как рожь,над маленькой Землёй, сей ноосферой скромной.Куда спешишь, Улисс? Какие рубежитебя манили ради подвигов и славы?Как быстро время гераклитово бежит!..Но отступает перед Вечностью стоглавой.И дольше века день, и миг – в сто тысяч лет.И море, движимое вечною причиной,сближающей стихии на Землеи женщину сближающей с мужчиной,оставит след на медленном стекле.БЕСКОНЕЧНОСТЬ
Я – заброшен… заброшен я в мир,я – прохожий, похожий на вечность;спит в душе у меня – бесконечность…бесконечность космических дыр.Я прохожий (я просто – прохожий),непохожий на вас… и на вас…да и сам на себя – не похожийв каждый новый мной прожитый час.Каждый час я иной. Неизвестный…ни тебе, ни себе… никому:ко всему, – то как берег отвесный,то как бьющий родник – ко всему.Я заброшен… но в сердце – беспечность;а забота – забыта, и спит…спит, пока… но душа – откипит.И проснётся моя бесконечность…ИКАР
Ночь, как чума… Фонарь – под глазом, —как солнце, что несёт несвет,и незаря всех зол, зараза,взошла держать в Филях совет.И на обломках от Икара —что сам хотел быть Бог и царь —царапал руны вор – и каракал,ночной докучливый швейцар.Слова – в карман. И карты – в руки…Икар, ты держишь жизнь за хвост?Весь прок от порки до порукисудьбы – припарки на погост,когда не греет свет из окони ночность длится до бровей…Но и зажмурясь, помнит окоцветок тот – в ситцевой траве…В. Растёгину
Свет одиночества в окне
всю ночь горит, не угасает…
Владимир Растёгин
Ночами светится окно,на мир взирает одиноко.Чудовища больного окомпорою чудится оно.Всю ночь чудовище не спит,ворочается, жарко дышит.На небо смотрит и на крыши,свой набирает аппетит.Оно потребует себек утру положенную жертву.Наполни же скорей фужер твойи не печалься о судьбе.Нам ничего не изменить,когда судьба дана нам свыше.Мы можем лишь её услышать,в руке нащупать жизни нить.Держи её, не выпускайиз рук своих, назло ироний.Пусть озабочен карк воронийпроблемой верного куска.Души на лозунги не трать —водой уйдёт в песок Тобола…точнее, Леты… Но оболомстихов останется тетрадь.Озноб проходит по спине —с ночной реки тревожный ветер.Кого-то, может быть, приветитсвет одиночества в окне.ГОРОД
Город штампов стоит, освящённый собранием солнц,
и окно в этом городе – первый до гроба штамп.
Помнит город сбивчивый тёмный сон,
будто стены незрячие ждут наши души там.
А пока – открываем привычно глаза квартир.
Для полётов в небо – преградой отвесный крест.
Взор мой сирый, город, отвороти
от весны напрасной, что в памяти, как порез.
Никуда нам не деться от власти распятых слов.
Мы раз пять или десять им скажем: «прости-прощай»,
но возьмём в руки слово, как камень и как весло…
Наше сердце – корабль, язык грешный наш – праща.
Переставим слова, или мысли о них, в строке.
Пусть наш грешный язык заплетается, как алкаш.
Муравейник горящих пред стартом квартир-ракет
ждёт лишь знака, когда прокричит муэдзином ночным шакал.
ВРЕМЯ ПИСАНИЯ
Время Неписания стиховМежду приступами фиолетовой лихорадкиОграничено словом «существование»И граничит с жёлтыми лицамиИ серым веществом человеков,Именуемых «homo sapiens».И время это – растить детей и собирать камни.Я – разбрасыватель камней —Детей своих отдаю публике;Публика съедает детей моих —Разбрасывателя камней.Есть время растить детей —Есть время разбрасывать камни;Время сеять хлеб —И петь песни.Пою я песни.Я – разбрасыватель камней.РАЗГОВОР ОБ ИСКУССТВЕ
Я не писал стихи целую вечность…
и потерял форму, и содержание.
Знаю, искусство не терпит простоя… оно, конечно…
ну а точнее, – оно бесконечно. Я это знаю!
Знаю ещё, что оно уступает жизни
(в «схватке за жизнь» «не на жизнь, а на смерть»);
только не дал бы за жизнь я и свой мизинец,
а за искусство пошёл бы… Хоть «курам на смех»
я бы пошёл, или на мыло – шеям,
собственной шее – на мыло и на верёвку…
Это метафоры только… меня нежнее
трудно найти и преданней той чертовке,
что называют жизнью, люблю её я!
(Речь не о той, что бьёт и имеет хватку,
жизнь как омоним жизни: зовясь любовью,
жизнь вступает лишь в схватку
со смертью и в родовые схватки).
…только лишь слово. Другой разговор – искусство,
есть оно, есть; и ни съесть его, и ни выпить,
и целовать его, и обнимать до хруста
также нелепо, как сахар на рану сыпать…
Знает любая девочка, в юбочке и сандалиях,
раны и огурцы посыпают солью.
Не потеряться не просто в прекрасных далях —
в этих глазах – как озёра, как лес и поле.
В этих глазах полыхают-горят закаты,
и зажигают во встречных сердцах рассветы…
Так и искусство, которого, знаю, хватит,
чтобы зажечь все светила и все фонари на свете.
Что есть искусство, которого нам не выпить,
как ни пытайся выпить его с друзьями?
Может, искусство красной подобно сыпи,
если болезнь Прекрасной подобна Даме.
Два стихотворения на заданную тему
1. РАЗВИВАЯ ЗЕНОНА
Военный лётчик не догонит черепахи,Не сварит черепаховый бульон…Знать, родилась рептилия в рубахе,Коль сочинил апории Зенон.Он доказал внушительно и смело,Что нет движения в природе, ни «над ней».Недвижно солнце, облако и тело,Ни ветр не движется, ни свет, ни мир теней.Стрела покоится в выси среди полётаВ той точке, где висит, и в той, где её нет,И безмятежен вечный сон пилота,И бесконечен незаконченный сонет.Недвижен истребитель на афише,Заглохло сердце, как оплавленный мотор.Никто не пьёт, не курит и не дышит,Никто полковнику сто лет уже не пишет,Не спит, не ест, не каркнет «Never more».Движение подобно симулякру(как бы сказал французик Бодрийяр).Историю закрыли, словно чакру,Событий нет, политика – PR…И сколь бы ни смотрел ты в телевизор,Иль на афишу фильмы в синема,Знай, милый друг, всё движимо капризомВоображения и ловкого ума.2. ПОДВИГ ИКАРА
Военный лётчик-камикадзеподобен черепахе-ниндзя,когда она летит в экстазена камень… В смерти ему снитсявсё то же солнце на закате,всё та же сакура и камни,а если грусть-тоска накатит, —саке добавит сердцу пламень.Он до сих пор парит в полётеи видит поле, лес и крышидомов; как пуля на излёте,вся жизнь его, и как афишао фильме про войну.Он слышитзов предков – смерть ему, как вызов.Земля всё дальше. Солнце – ближе…А мы всё смотрим в телевизор…2009 г.«БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ!»*
Терпи, бумага! Скрипи, перо!Терпи, бумага! Скрипи, перо!Скрепляй, художник, порыв пераВ один шедевр, что, как паром,отчалит в небо. (Давно пора!)Пусть грянет буря! Пусть грянет туш!Нагрянут гунны из недр души.Довольно робких и мёртвых душ,горящих зданий не затушить!Пари над миром! Дерзи! Дерзай!Играй со спичками и грозой!Спасай, художник, как дед Мазай,сей шарик, блещущий бирюзой.А ищешь Бога – ему пиши!Иди по крышам к нему пешком.Ты стал, как солнце. Таким большим.Войти бы в счастие сквозь ушко…______________* Так называлась книга К. Бальмонта
ИЗ ПЕРЕПИСКИ…
Я вам пишу… Какого пэра?
Я вам пишу… Какого пэра?Что я могу ещё сказатьСтихами?.. Полно! Где же мера?!Ведь, меру верно нужно знать!Но, если мера не в почёте,То я сажусь писать стихи.Они, что ангелы в полёте,Легки… и даже не плохи!..И даже где-то гениальны!(но где-то очень глубоко!).И рифмы даже, пусть, банальны…Зато писать мне их легко!А вам читать легко, читатель!И почитать меня за то,Что я делить на знаменательНебытия стихи готов…Блин! Что ж такое написал я?..Вот, написал и сам завис,как старый комп… и рифму «стулья»поставил невпопад… На бися вам ещё понакатаюстихов, понавтыкаю фразлюбых, что на губах растают…и прочитаю их не раз…Стихов моих златая стружкаиз-под поэзии станкаструится… Стойте! Где же кружка?..Да, вот, хотя бы и стакан!«Из сора, из праха, из воздуха…»
Из сора, из праха, из воздуха,из толщи земли и огнярождаются рифмы… без отдыхакрылатого гонят коня…Летит он над кручей и бездною,лесами, лугами, жнивьём,водою морскою и пресною,и над человечьим жильём.Летит над селом и над городом,над хижиной и над дворцом —рифмуется с творческим голодом,с небесным Отцом и Творцом.Ещё он, крылатый, рифмуется —с любовью, и с кровью берёз…А в небо вливается улица,рифмуясь с дорогою звёзд.Рифмуясь с приставленной лестницейс картины работы Дали…И рифмы, крылатые вестницы,кружатся, как будто шмели.«Об этом небе сером написать…»
Об этом небе сером написать,или о снеге рыхлом под ногами?..Пусть будут благосклонны небесас далёкими античными богамик поэту, и пошлют ему с небескакого-нибудь в яблоках Пегаса,чтоб тот копытом бил, и ключ Кастальский сразуоткрыл под снегом… Далее… чтоб лесвдали чернел, и ель чтоб зеленела…И птичка певчая о милой его пела(глагольной рифмою нимало не стыдясь).Хлеб прыгал в печь, Емеля правил печью,вещала щука речью человечьейи обещала счастье навсегда…Из льдинок слово складывалось – «вечность»,и таяло на солнце без следа.РЕКА
В ночи – метель,и воздух лют.Как скрип петель,ветра поют.Как скрип души,в окне – зима:стреляй! души! —сходи с ума!Кричи и бей-ся об стекло,как воробей.На стол стекловсёиз груди,легло в строку.Загородирукой рекувишнёвых слов!За—го—ро—ди!!!Каков уловсловв лунахльдин?…Каков косяк —в путине строк?! —и так, и сякты не Пророк!…и не Месси-я, но – вскрыв рык —реви «мерси!»и р— ви язык,багряный свой.«Мерси» судьбе!Твой рьяный войзамёрз в студьбестудёных губзимы…Аншлаг!И мыв стогуиглой. И флагна льдине наш,а не в руках…и люди нагрузовикахза ёлкой в лес,где больше дров,и бес (залезбодать корови овец он),и ангел, и…все – мимо… Вон,стоят столы!Грядут пиры…Выстрел в небо
Выстрелом в небо убил я Бога…брякнулся с неба последний бог…В качестве рифмы – одна дорога,в качестве пары – один порог.Не из любви я палил по небу…пофиг мне тот, кто на небе был.Сам я, покуда, на небе не был —только стрелять по нему любил…В качестве друга – одна собака(в качестве скобок, урок – сабак!*).Со- и сабаки кусачи, так какжизнь – это бой… (а смерть – это как?).В качестве качеств – инакость речи(сотни наречий впадают в речь!).Плачет – так плачет, лечит – так лечитвсё, что в строку пожелает лечь.Я – возделыватель бумаги!В качестве оном – великий маг…Строю дворцы и роняю макидля окраски пустых бумаг.Выше стою Вавилонской башни,сжимаю ладонями полюса…В качестве жизни – холмы и пашни.Смерть – это бледная полоса.*– сабак – каз. урокВ НОЧНОЕ ВРЕМЯ СУТОК
Приди домой – и подохни!Сойди, как с крыльца, с ума.Под окнами ходят кони,и смотрят на них дома.Моргают ко сну подъезды,и кашляют на мороз,и кони, как сгусток бездны,– под сводом высоких звёзд.Глаза их мутны, как вина,как кляксы, блестят бока,как ямы, чернеют спины,незанятые пока.Колеблющейся походкой,боясь опрокинуть мир,выходишь – и смотришь робкона небо и снег под ним.Быть может, близка погоня —считай свои этажи!..Но утро идёт, и кониуходят, и время – жить.МУЗЫКА
И свет ещё горит,и я ещё не умер,и речь моя ещёне выпита до дна.Молчи! Не говори,что этот мир безумен…И речь ещё течётвишнёвого вина.И речь течёт, и мирбезумен, слава Богу!Твой мир и речь моя —как сёстры-близнецы,и третья – точно Рим —иллюзия?… дорога? —сестра мне и маяк,театр, сон и цирк.Пока ещё горит,пока ещё играет,пока ещё оркестрне выдохся (в шкафу)…не выдохся, как спирт,живёт – не умирает!..пока ещё свой крестсозвездия несут……Пока ещё несутсвой крест; пока играетмой маленький оркестр —то тише, то сильней…Предчувствуем весну…и птичка вылетает,синичка здешних мест…Лови её скорей!..«Ребёнком я знал…»
Ребёнком я зналчто когда-нибудь умрукак умирают все людименя больше не будетОднажды в семь летя заплакал среди ночисмерть неотвратимаисчезновение неизбежноТеперь знаю о своём бессмертииДушаподобно бабочкепреодолеет смерть телаподобно птенцурасколет скорлупу мираподобно слову полетит в синем небеЗнаюили пытаюсь обмануть себя сказкойперед сномпоследним сномискушение богом быть
искушение Богом бытьБогом же нам и данои из двух состояниймы выберем только одномы пойдём по деламили будем расти в высотупокрываясь листвойоткрывая мечтой красотусовлекая покровыс небес и невест и холстовсреди долгих дорогопрокинутых в небо мостовмы питаемся светомна этой земле мы стоимчто мы строим под солнцемчто стоим пред взором Твоим?к небу башню возвысивна камнях и в сердце своёмстану богом и храмомв пустыне Я стану царёмЯ – стрела в неизвестностьк высокому солнцу – рукабесприютна пустыняи цель от меня далекатолько волны и камнив пустынях морях кораблиосыпается время…сады затонули вдали…как же ветрено здесь…и песок забивает глазаи опасно дышатьи смотреть против солнца нельзяЯ не знаю где светна каком Я стою берегуЯ не вижу ТебяЯ уже говорить не могуда и что говоритьесли временны место и речьостаётся горетьили в землю осыпавшись лечь.«Вот и не знаешь, что делать: плакать или молиться…»
Вот и не знаешь, что делать: плакать или молиться,или стихи писать – буквы крошить с листа…Боже, как жизнь пуста!.. Но разве душа – не птица?Разве, кто запечатал камнем твои уста?Как же тебе не стыдно! – сам говоришь с собою…
Строки, меж тем, теряют – силу, а сердце – жар
(«птицу» – напишем в скобках, рифму найдём: «судьбою»).
В землю зарыться что ли… зверем в леса бежать?
«Я люблю переходить на красный свет…»
Я люблю переходить на красный свет.Цвет зелёный, как тоска, – совсем не то,пусть он в лампе, витаминах и листве,и зовётся – малахитовый цветок.Но на красное готов перебегать —к чёрту ангелов и замыслы Его, —и, покинув таракании бегагородов, из круга вырваться бегом…Пусть сгорает светофор и небосвод,и бежит из глаз и кранов всех вода,не спасёт меня ни небо, ни ОСВОД,ни слова, что переходят в провода.«Наши синие сны стережет проливная луна…»
Наши синие сны стережет проливная луна,не пытайся их взять, как проснёшься, в прекрасный плен…Память станет поляной белёного небом льна.Выходя от себя, оставляешь себя в тепле.Выходя от себя, оставляешь следы своина полях, на страницах написанных кем-то книг.И идут затяжными дождями в тебе бои,и горят городами большими твои огни…Посмотри за окно: ты видишь, стоит туман…он стоит, как часы; он в твоём (ты в своём) уме.Город – словно хранилище книг, где дома – тома…хоть страницу одну прочитать в этот день сумей!«Ты не станешь моей судьбою…»
Ты не станешь моей судьбою.Ты не станешь моей надеждой.Я скажу тебе: «Бог с тобою!»И твоей не коснусь одежды.Между нами всё безнадежно —закатилось мое светило…Лишь ненужная только нежностьк той звезде, что давно остылаи оставила оттиск бледныйна пустом и холодном небе…Только нежность… она – последнийнаш недуг, белоснежный лебедь.Наша нежность – она повсюду,ей отравлены все предметы,и тебя помнить долго будутэти окна – и стены эти.«Быть может, я совсем не тот…»
Быть может, я совсем не тот…быть может, ты совсем не та…О том не скажет нам никтои неузнает никогда.И мы не будем никогдадруг другу сниться, и потомдержаться за руки, входяв мой прикипевший к тебе дом.Быть может, я совсем иной(совсем не твой). Но нет винытвоей, что ты была со мной,меня в свои пускала сны…И заслонила собой светиных светил и цвет весны.Вины твоей в сиянье неттвоём и нет моей вины.ОСЕНЬ
Ты – осень. Ты вошла в мой город…Мой город, сердце всех дорог.И был мне трогательно дорогтвой образ в сотнях лёгких строк.Твой образ в сотнях лёгких листьев,и в лёгких – лёгкий воздух твой.Твой образ, трепетный и чистый,умытый жёлтою листвой…Ты – осень. Город мой пожаромобъят. Последний Третий Рим…И ты вонзаешь свое жалов меня, и ты мне говоришь,что жизнь жестока и прекрасна,что жизнь написана для нас…О этот гимн!.. о этот праздник!..Мой первый,мой последний час…Но ты кончаешься зимою,но ты уходишь от меня —и прячешь лиственное море,и забываешь имена…«Как светла и прозрачна печаль…»
Как светла и прозрачна печаль…Как легки, невесомы качели,на которых ты станешь качатьсвоё сердце. Настанет Сочельник.Закружится под окнами снег,твоё сердце укутано негой, —неизменный заветный Ковчег,отражённый единственным небом.Это сердце ты будешь хранить —ночь в ночи; кочевать по пустыне.Сердце – ласточка, красная нить,малый хлеб на пути к Палестине.Это лодка в ладонях твоих,что горит, не сгорая, – не гаснет.…этот свет пред очами стоит…Это первый, единственный праздник.На весах, на качелях зимыснятся сны, растревожена память —то ли в вихре кружилися мы,то ли ангел кружился над нами…Он снежинкой коснулся плеча,избывая тоску и печали.…так откуда же эта печаль,словно свет за твоими плечами?..«В клетках памяти обретаем мы бытие…»
В клетках памяти обретаем мы бытие,и для каждого клетка отведена своя…Даже если о саде неведомом нам поёми не видим вырытых между словами ям.На листе бумаги среди молодых могилоставляешь след запятые былую бользасыпаешь яму думаешь: … помоги!…и тебе помогает. Ты помощи рад любой.А под утро ты засыпаешь глубоким сном,словно снегом – землю, память и речь. Ты нем.Рыхлый сон тебе сыплет за шиворот, ты же в нём —растворяешься, настежь… становишься ты никемили всем, что одно и то же. Ты вышел в мир,как выходят в море, стал каплей. Ты – плоть морей.Ты являешься светом – и, кроме того, – дверьми,что раскрыты для света, и стражем у тех дверей…Возвращаешь память себе, обретаешь речь,открываешь клетки слов, кормишь их из рук.Только свободу не можешь свою сберечь,и продолжаешь придуманную игру.«Двадцать восьмая весна, как герои-панфиловцы…»
Двадцать восьмая весна, как герои-панфиловцы,держит от пошлости и нелюбви оборону.Кошки грамматику учат, скворцы изучают кириллицу,в классе сольфеджио пробует голос ворона.Мокнут зонты, после них улыбаются улицы,лица и волосы женщин целуются ветром.Крыши-старушки под тяжестью неба сутулятсяна глубине неразменных его километров.И отражается небо в глазах, отражается,словно река они, карие и голубые.И поражается сердце мое, поражается,словно от чуда, навечно и словно навылет…Эти слова поднимаются в гору – и зановопадают… Падают, круглые голые камни.Где взять слова, чтобы высечь из самого алого,алого слова горячее, жадное пламя!..Вдруг понимаешь – какое же нужно спокойствиежёлтому Будде восточному с детской улыбкой…И вспоминаешь… Впиваются нервные, острые…и оборона моя превращается в пытку.моей душе…
…эти строки тебе напишу, для тебя
взял перо и бумагу… (перо зачеркнул я…
потому что смешно…) но запутался взгляд
в знаках речи, скользнул по поломанным
стульям
и проник за окно. И пейзаж за окномрасступился, открыв сокровенные дали.Оказалось настолько прозрачным стекло,что неясные буквы за ним проступали…То ли список заветных для нас журавлей,то ли строк быстротечных прекрасная пена,то ли это звезда бесконечных полей,то ли имя, что птица-синица напела.Всё исчислено, взвешено, разделенов тесном мире вещей, декорациях-стенах.Но открыто в иное пространство окноиз условного быта, предметного плена…Для чего мне свет солнца и трепет травы,и вино, пригубив, на траву проливаюдля чего, коль бессмертные боги мертвы…ты умрёшь… для чего мне трава полевая?ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я иду… (но куда?.. и откуда я вышел? —то ли из дому, то ли – из прожитых лет…).Ухожу вглубь себя я: всё ближе,всё выше;достаю из кармана свой счастливый билет.Я потерян – как день, – и забыл о потере,и стою над вселенной своейя один,словно маленький бог в той сплошной Лотерееот младенческих ливней до полярных седин.Выпадает то снег, то нежданная карта…человек упадёт – как звезда – из окна.Выпадают из памяти детство и парта.Выпадает любовь и строка, и страна.Выпадает в осадок билет лотерейный…белый дым, белый ангел, измученный мой…Я найду тебя, в снежном саду, Лорелея.Я вернусь!Я вернусь, непременно, домой…Марат Капашев
Ну почему бы мне не родиться фараоном
Ну почему бы мне не родиться фараоном —Каким-нибудь Псамметихом двадцать шестым?Щупая жриц, на Изиду посматривал я бы влюблённоИ думал, что плоть небожественных – жертвенный дым.А потом бы построил себе огромную пирамиду,Загубив сто тысяч рабов, сто тысяч веков.И, лёжа в саркофаге, слушал и слушал себе» Аиду»,В грядку вечности вросши, как репа или морковь.И предавался не воспоминаниям- размышлениям.Не о жизни и смерти, что всё – суета сует-О том, что готику женских ног венчает свод вожделения.Но позднюю готику придумал уже не поэт.