Вареньщица

Каждый булыжник мостовой словно здоровался через подошву старых бот тётки Мары.

Она скинула с плеч пудовый короб, отдышалась. До рынка еще два квартала. И почему она продаёт варенье, а не выпечку?

– Потому что мои ватрушки – те же булыжники! – напомнила она себе сварливо.

Она никому не сказывала, как однажды мышь стащила с пылу-жару одну такую булку, да ночью вернула обратно.

А вот варенья тетке Маре удавались. В такие зимы особенно облепиховое хорошо шло. Скучали по теплому солнышку, искали его отблески в оранжевой сладости.

Город просыпался рано. Зимой настоящего рассвета можно и не дождаться, так что жизнь начиналась затемно. Петухи видели десятый сон, когда из печей засочился дым и деловые люди в штопаных овчинных тулупах потянулись к торговой площади.

Впрочем, когда вареньщица дошла с коробом до своего прилавка, темнота уже отступала. Только день обещал быть неморозным и хмурым.

Тетка Мара обмела рукавом припорошенный снегом стол, подула на самые упрямые снежинки, застрявшие между грубых досок и неспешно выстроила в три ряда глиняные горшочки. Каждый заботливо развернула вперед биркой – даром что ли выводила на них пузатые ягоды угольком и сочным свекольным хвостиком.

Для покупателей еще было рановато, только суетились другие торговки и мелкие купцы. Сейчас все расставятся и начнется обсуждение самых горячих новостей – у кого сегодня больше обычного разнылся сустав и какой припаркой его надёжнее угомонить. В особо сложных случаях с поясницей весь рынок мог разделиться на два лагеря – одни подслушали советы модного "барского" лекаря, другие насмерть стояли за бабкины рецепты.

Вот и сейчас тетка заметила, что на соседнем еще полупустом ряду, чуть поодаль, собирается шумный кружок. Пока на рынке только "свои", можно и оставить товар на пару минут. Не теряя времени, но сохраняя достоинство, вареньщица устремилась к эпицентру.

Вопреки ожиданиям, кружок не вел дискуссий. С охами и ахами люди обступили рыжего молодого парня, сына молочника. Всеобщим вниманием завладела маленькая свирель в его крупных руках.

Морозная сонливость разом слетела с глаз тетушки, когда они остановились на гладком стволе инструмента, и сердце невольно дрогнуло.

– А ну-ка, еще раз давай, – подначивали меж тем парня другие торговки.

Тот с готовностью приложил свирель к губам. И вместе со звуками из другого конца внезапно посыпались цветы – тонкие, прозрачные, магические. Десятки маков, пионов, фиалок расцвели на морозе, опустились легкими перьями, коснулись снега и растаяли на нем без следа.

Люди замерли в восхищении, пока молодец не выдохся, потом снова шумно и разом принялись обсуждать диковинку.

– Твоя? – деланно-небрежно осведомилась тетка Мара.

– Не, нашел под прилавком. Все гадаем, кто обронил. Вряд ли наши такой магии обучены. Я хоть и могу молоко от скисания зачаровать, но что б такое…!

Магия в самом деле была тонкая, красивая. Она зачаровала от скисания всю толпу – обитатели рынка позабыли свои лавки, ежечасные заботы – и от мала до велика требовали снова и снова усыпать седую площадь волшебством забытого лета.

Хотя находка и принадлежала парню, от великого к себе внимания он сомлел и щедро позволил другим поиграть на чудо-свирели.

Кто “музыку умел”, у тех бутоны цвели крупнее и ярче. Плясовые мелодии родили полевые ромашки и клевер. Девушки, смеясь, затеяли танцы, подставляли руки под цветки, успевали даже подбросить их над собой, пока те не истлели.

Сердце тетки Мары снова подпрыгнуло, когда она дождалась своей очереди. “Кедровая” – отметил наметанный глаз помимо воли.

Ох, давно не касались ее руки маленьких отверстий! А ведь по праву считалась мастерицей играть. Потому и печь толком не научилась – больше музыка на уме была, а женихи и без того стройным сосновым лесом в очереди стояли за девушкой с легким нравом и быстрыми как дождь пальцами. Да только замужество было недолгим, уж сколько лет она вдова бездетная, для всех привычно – тетка Мара, вареньщица в сером платке… Кто помнит, что ей едва за тридцать?

Внезапным порывом она вдохнула и заиграла песню печали, а ноты трелей обратились белыми лилиями. И эти цветы не хотели таять быстро, лежали несколько минут на снегу. Можно было различить даже тонкий их аромат.

– Оно и верно, – вздохнула старушка с букетом мятных леденцов, – это только радость мимолетна…

И принялась раздавать сладости соседям, шмыгая и отмахиваясь от платы.

Никто не замечал, что утро было затянуто серой пеленой. Здесь, в молочном ряду старого рынка, блестели глаза и горели щеки.

– Нашлась, родимая! – вдруг ввалился в круг мальчишка лет восьми в шубейке и крепкой обуви, не в пример поприличнее многих.

Толпа сразу стихла, замолчала и свирель.

Мальчишка отдышался, подобрался к Маре.

– Отдадите? – спросил хмуро и с подозрением.

“Вот и наигралась” – подумала Мара и не глядя сунула свирель молочникову сыну.

– Он нашел.

Мальчишка поднял глаза на высокого парня, видно было, как из последних сил храбрится, страшась несправедливости от взрослых.

– Это я потерял… Вечером сыр у тебя покупал, помнишь?

Парень посмотрел на дудочку. Солгать бы и спрятать находку, да не приучен.

– Ну помню… А откуда у тебя такая?

– Это учителя моего. Дядька один принес давно, заказал чары наложить. Учитель вчера заказ выполнил, я относил. И не донес… Отдай, а? Я даже ночевать не вернулся, до утра искал. Мне уши снимут за нее…

Парень молчал в сомнении.

– Я знаю его, это магов подмастерье, – Мара вздохнула. – Видать, правда его. И протрите ее обязательно с холоду.

И, не дожидаясь развязки, разом потяжелевшей походкой побрела к прилавку.

Серое утро принесло серый день, хотя варенье разобрали еще до сумерек. Безо всякой радости от удачной торговли, Мара ушла домой с пустым коробом и пустым взглядом. Давно уж так не бередили ей душу невольным напоминанием о юности, истаявшей как эти волшебные цветы…

…

Самовар развлек урчанием, погрелся в печи привычно поздний обед. Маленький дом Мары на Кленовой улице быстро наполнялся теплом. Две комнатушки и сени, одна хозяйка – много дров не нужно.

Вот только навести ее хоть та же мышь – было бы веселее чаевничать. Мара даже попробовала приманить ее сыром, но та после случая с ватрушкой не показывалась.

Негромкий стук отвлек Мару от задумчивого разминания масляной картофелины деревянной ложкой.

– Это сапожник! – раздался голос за сенными дверями. – Ваши ботинки готовы.

– Иду! – Узнав голос мастера, Мара оставила плошку и сняла засов, про себя дивясь, что сапожник явился лично.

С холода в сени ступил мужчина в дубленой куртке с высоким воротом. На вязаной шапке и большом шарфе не было ни снежинки – видно, вещи носил зачарованные, утепленные простенькой магией. По меркам простых горожан – не бедствовал.

Еще бы – самый именитый обувной мастер в этой части столицы.

– Вот, новенькие, – сапожник протянул пару крепких зимних бот и улыбнулся в усищи. – Скрипучие, как положено!

– Вы что же их сами-то принесли, разве я барыня? – не удержалась хозяйка, принимая товар и внося в освещенную комнату из темных сеней. – Зашла бы послезавтра, как договорились.

– Ну так готовы раньше – зачем мерзнуть два дня. Я же вижу, – он кивнул на ее старые боты в углу, с которых в сенях натекала лужа талого снега.

А новые боты были что надо. С овчиной. Мара впервые лет за десять решила заказать зимнюю обувь у хваленого сапожника, уговаривая себя всю дорогу “Могу же я себе позволить?..”

Молва не подвела, свою цену они стоили.

– Примерите? – спросил мастер.

Шагнул ближе и остался у порога комнаты, деликатно глядя в потолок, пока Мара присела на лавку и зашнуровывала новую пару. Это действо и ощущение плотной кожи высоких новых ботинок подняло ей настроение, заставило дрогнуть уголки губ.

– Вот, – она поднялась, чуть подоткнула юбку к бокам и легко прошлась, стуча новыми каблуками по дубовым половицам. – Отлично сидят, спасибо.

Мастер очень внимательно следил за ее маленькими шагами, а потом поднял голову и спросил со внезапной решимостью:

– Мара, вы меня не помните?

От неожиданности хозяйка замерла юбкой в кулаках и впервые посмотрела на сапожника пристально. Борода и усы, возраста не разберешь толком. Под шапкой и лба не видать. Хотя глаза вроде бы знакомые.

– А ведь я и сватался к вам, – хмыкнул он, – тогда еще, в деревне. Вы думали все лето, а потом за того приезжего парня пошли.

– Дайн? – воскликнула изумленно Мара, вдруг признав в сапожнике своего ровесника, бывшего соседа.

Дайн был парень видный, и росли они бок о бок. Сначала по двору общей ватагой носились, потом он за один год дорос едва не до притолоки – тогда они и начали друг друга стесняться.

Несколько лет прошло, пока он посватался. Мара и не против была, только все свободу свою жалела. А потом влюбилась в заезжего молодого купца. Куда соседу, которого с пеленок знаешь, с приезжим, городским молодцем сравниться?

Упорхнула она в город к сентябрю. И нет, не жалела!.. Пока мужа через два года чахотка не унесла. Только и родителей уже не стало, а в деревне одной жить тяжелее. Так она и осталась горожанкой. Летом ягоды собирала, по осени варила, подпол до самой крышки горшочками заполнялся. Зимой вот рынок этот…

Сапожник Дайн улыбнулся опять.

– Признала. Хоть и я чужак тебе теперь.

Мара тоже улыбнулась растерянно и смутилась. Когда она смущалась-то в последний раз, тетка Мара?

Только слова с языка не шли. И правда – и друг, и чужак. Как же говорить? Усадить чай пить и про общих знакомых спрашивать? Глупость какая-то. Про жену, про детей?..

– Да я пойду теперь, Мара, – мастер ее заминке не удивился, словно был к ней готов. – Но только я про тебя людей поспрашивал. Я и сам один живу. Но буду теперь за твоим вареньем на рынок часто приходить! Себя показать, а больше на тебя смотреть. Так тебе проще станет. Но знай – через неделю я опять посватаюсь. Думай заранее, нет у нас уже целого лета. Жизнь метелью мимо летит…

Мара стояла, изумляясь все больше. Даже краска к лицу прилила, точно ей снова семнадцать. И смелость детская хлынула на миг.

– Свататься? Да ты же не знаешь меня совсем!

Сапожник наклонил голову на бок и в глазах его блеснула хитринка.

– А может и знаю, Мара, лучше всех знаю. Я подарок тебе приготовил – видишь, по всем правилам в женихи набиваюсь!

Из внутреннего кармана теплой куртки Дайн вынул продолговатый сверток грубой холстины и протянул Маре. Та отпустила, наконец, юбку, приблизилась и взяла подарок, избегая смотреть в лицо мастеру.

– До завтра Мара. Я приду. – Негаданный жених скрылся за дверью с поспешностью, выдавшей и его волнение. Благодарности или отказа дожидаться не стал.

Опешившая Мара заложила дверь, вернулась и опустила подарок на стол под свечу.

Когда она развернула холстину, глаза защипало.

Перед ней лежала утренняя чудо-свирель.