Холокост

**Глава 1: Последний аккорд**

Варшава, сентябрь 1941 года

Эстер Левин сидела у открытого окна, вглядываясь в узкую полоску неба над крышами. Утренний воздух пах сыростью и угольным дымом, но она всё равно вдыхала его жадно, словно он мог унести её прочь от сжимающихся стен города. На подоконнике лежала потрёпанная книга – сборник стихов Цветаевой, который она читала, пока не начинали слезиться глаза. Но сегодня слова не складывались в строки. Они путались, растворялись в тревожном гуле улицы.

– Эстер, закрой окно, простудишься, – голос матери, мягкий, но с привычной ноткой беспокойства, донёсся из кухни. Там, за тонкой перегородкой, звякали кастрюли, и запах картофельного супа смешивался с сыростью осени.

– Сейчас, мама, – ответила Эстер, но не шевельнулась. Ей хотелось задержать этот момент – последний кусочек обыденности, который ещё принадлежал ей. Внизу, на улице, скрипели телеги, слышались обрывки разговоров на идише, польском, иногда на немецком. Немецкие патрули стали привычным злом, как дождь или холод. Но в последние недели что-то изменилось. Город дышал иначе – напряжённо, словно перед ударом.

Эстер откинула тёмную прядь волос с лица и посмотрела на свои руки. Пальцы, ещё недавно перелистывавшие ноты на стареньком пианино в консерватории, теперь огрубели от работы в пекарне отца. Мука въелась в кожу, и как бы она ни тёрла руки мылом, белёсые следы оставались. Пекарня – их семейное сердце – пока держалась, но с каждым днём всё больше хлеба уходило не клиентам, а немецким солдатам. Отец возвращался домой молчаливым, сгорбленным, и Эстер знала: он прячет страх за усталой улыбкой.

– Эстер! – голос Исаака, её двенадцатилетнего брата, ворвался в мысли. Он влетел в комнату, размахивая деревянной лошадкой, которую вырезал соседский старик. – Смотри, я её назвал Буцефал, как у Александра Македонского! Она будет скакать быстрее всех!

Эстер невольно улыбнулась. Исаак был худым, с большими карими глазами, которые казались слишком взрослыми для его лица. Он всё ещё верил в чудеса, в героев из книг, которые читал взахлёб. Она хотела сказать что-то ободряющее, но слова застряли. Как объяснить мальчику, что их мир рушится?

– Буцефал – отличное имя, – наконец сказала она, потрепав его по вихрастой голове. – Но не скачи по комнате, мама рассердится.

Исаак скорчил рожицу, но послушно уселся на стул, болтая ногами. Эстер вернулась к окну. На улице появилась фигура в знакомом сером пальто. Даниэль. Сердце ёкнуло, и она быстро натянула пальто, схватив с полки платок.

– Я скоро вернусь! – крикнула она матери, уже сбегая по лестнице.

На улице Даниэль ждал её у фонарного столба, переминаясь с ноги на ногу. Его скрипка, в потёртом футляре, висела на плече, а тёмные волосы падали на лоб, скрывая тревогу в глазах. Он был старше Эстер всего на два года, но в последние месяцы казался старше на целую жизнь.

– Ты опоздала, – сказал он с лёгкой улыбкой, но голос дрожал.

– Ты пришёл раньше, – парировала она, поправляя платок. – Что-то случилось?

Даниэль отвёл взгляд, глядя куда-то в сторону, где на углу улицы немецкий солдат проверял документы у прохожего. Его пальцы нервно теребили ремень футляра.

– Ходят слухи, – тихо сказал он. – Они собираются всех согнать в одно место. Гетто, Эстер. Закрытая зона. Никто не знает, что будет дальше.

Эстер почувствовала, как холод пробежал по спине. Она слышала шепотки соседей, обрывки разговоров в пекарне, но слова Даниэля сделали страх реальным. Она хотела возразить, сказать, что это просто слухи, что всё наладится. Но его глаза – тёмные, почти чёрные – не оставляли места для иллюзий.

– Мы справимся, – наконец сказала она, хотя сама не верила своим словам. – Мы всегда справлялись.

Даниэль вдруг шагнул ближе и взял её руку. Его пальцы были холодными, но хватка твёрдой.

– Эстер, послушай. Если что-то начнётся… если станет хуже… я найду способ вас вытащить. Тебя, Исаака, твоих родителей. Обещаю.

Она посмотрела на него, пытаясь найти в его лице прежнего Даниэля – того, кто играл ей Шопена на старом пианино и смеялся над её неуклюжими попытками танцевать. Но тот Даниэль исчез. Вместо него перед ней стоял человек, готовый к чему-то, о чём она боялась даже думать.

– Не обещай того, чего не можешь выполнить, – тихо сказала она.

Он не ответил, только сжал её руку сильнее. Где-то неподалёк раздался резкий свисток, и они оба вздрогнули. Немецкий патруль двигался по улице, выкрикивая команды. Даниэль отпустил её руку.

– Мне нужно идти, – сказал он. – Вечером я зайду. Будь осторожна, Эстер.

Она кивнула, глядя, как он уходит, растворяясь в толпе. Скрипка на его плече качнулась в последний раз, словно прощальный аккорд. Эстер постояла ещё минуту, чувствуя, как город сжимается вокруг неё, как стена, которой ещё не было, но которая уже вырастала в её воображении.

Когда она вернулась домой, мать встретила её у порога.

– Где ты была? – спросила она, вытирая руки о фартук. – Исаак опять разбил чашку, а отец задерживается в пекарне. Немцы забрали весь хлеб.

Эстер не ответила. Она подошла к окну и закрыла его, словно это могло отгородить их от того, что ждало впереди. Но в глубине души она знала: никакие окна, никакие стены уже не спасут.

**Глава 2: Стены сужаются**

Варшава, ноябрь 1941 года

Холод пробирался под тонкое пальто Эстер, пока она стояла в очереди за хлебом. Улица, когда-то шумная и полная жизни, теперь казалась серой, словно кто-то выжал из неё все краски. Люди вокруг молчали, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами на идише или польском. Лица были одинаково усталыми, с одинаковыми тенями под глазами. Над городом висел запах страха – не резкий, а густой, как дым от костров, которые жгли по ночам.

Очередь двигалась медленно. Немецкий солдат у входа в пекарню лениво покуривал сигарету, оглядывая толпу с равнодушием. Его взгляд скользнул по Эстер, и она невольно опустила глаза, сжав в руке талон на хлеб. Талон был потрёпанным, почти прозрачным от времени, но это был их пропуск к выживанию – четверть буханки на всю семью. Отец больше не мог приносить домой хлеб из своей пекарни; всё, что пеклось там, забирали немцы.

– Эстер! – знакомый голос выдернул её из мыслей. Она обернулась и увидела Ривку, свою подругу из консерватории. Ривка была такой же худой, как и все, но её глаза всё ещё горели, словно она отказывалась сдаваться. – Ты слышала? Они закрывают район. Говорят, всех евреев сгоняют в гетто. Уже огораживают улицы.

Эстер кивнула, хотя слова Ривки резали, как нож. Слухи о гетто ходили уже недели, но теперь они обретали форму – кирпичную, колючую, непроницаемую. Она вспомнила слова Даниэля, его обещание, и в груди кольнуло. Где он сейчас? После их последней встречи он приходил лишь раз, поздно ночью, с синяками на руках и взглядом, который пугал её больше, чем немецкие патрули.

– Что будем делать? – спросила Ривка, понизив голос. – Мой отец говорит, надо бежать, пока не поздно. Но куда? Кругом они.

– Не знаю, – честно ответила Эстер. Она хотела сказать что-то обнадёживающее, но слова не шли. Вместо этого она сжала руку Ривки. – Мы справимся. Как-нибудь.

Ривка горько усмехнулась, но не ответила. Очередь двинулась вперёд, и Эстер получила свой кусок хлеба – серый, твёрдый, пахнущий больше опилками, чем мукой. Она спрятала его под пальто и поспешила домой, стараясь не смотреть на солдат, которые теперь стояли на каждом углу.

Дома было тихо. Исаак сидел у стола, вырезая что-то из старой газеты, а мать шила, склонившись над куском ткани. Отец ещё не вернулся. Эстер положила хлеб на стол, и Исаак тут же подскочил, его глаза загорелись.

– Хлеб! – воскликнул он, но мать шикнула на него.

– Не трогай, Исаак. Это на всех, – сказала она, не поднимая глаз от шитья. Её пальцы двигались быстро, но Эстер заметила, как дрожат её руки. – Эстер, помоги мне с этим. Надо закончить до вечера.

Эстер села рядом, взяла иглу, но мысли её были далеко. Она думала о гетто, о стенах, которые, как говорили, уже строят на окраинах. Она слышала, как соседи шептались о семьях, которых насильно переселяли, о домах, которые опустели за одну ночь. Их дом пока был их, но надолго ли?

– Мама, – тихо начала она, – ты слышала про гетто?

Мать замерла, игла застыла в воздухе. Она посмотрела на Эстер, и в её глазах было столько боли, что Эстер пожалела о своём вопросе.

– Слышала, – коротко ответила мать. – Но что мы можем сделать? Молиться и ждать. Господь не оставит нас.

Эстер хотела возразить, сказать, что молитвы не остановят солдат, но промолчала. Она знала, что вера – это всё, что осталось у матери. Вместо этого она посмотрела на Исаака, который теперь рисовал что-то на обрывке газеты. Его Буцефал, деревянная лошадка, стояла рядом, словно охраняя его маленький мир.

Вечером, когда отец наконец вернулся, он был молчаливее обычного. Его лицо, всегда румяное от жара пекарни, теперь было серым, как улица за окном. Он сел за стол, положил руки на колени и долго смотрел на хлеб, который Эстер разрезала на четыре равные части.

– Они забирают пекарню, – наконец сказал он. – Завтра я должен подписать бумаги. Всё, что мы строили… всё.

Мать ахнула, прикрыв рот рукой. Исаак замер, не понимая, но чувствуя, что что-то не так. Эстер почувствовала, как её горло сжимает ком. Пекарня была не просто делом отца – она была их домом, их историей, их гордостью. Без неё они станут никем.

– Мы найдём другой способ, – сказала она, но голос её дрогнул. – Мы всегда находили.

Отец посмотрел на неё, и в его глазах не было привычной тёплой искры. Только усталость и что-то ещё – страх, который он так старательно прятал.

– Эстер, – сказал он тихо, – завтра мы начинаем собирать вещи. Они сказали, что нас переселят. Куда – не знаю. Но мы должны быть готовы.

Она кивнула, хотя внутри всё кричало. Переселят. Это слово звучало как приговор. Она посмотрела на Исаака, который всё ещё сжимал свою лошадку, и на мать, чьи губы беззвучно шептали молитву. В этот момент Эстер поняла: их жизнь, такая хрупкая, как стекло, уже начала трескаться.

Поздно ночью, когда все уснули, она услышала стук в дверь. Сердце заколотилось. Она накинула платок и тихо открыла. На пороге стоял Даниэль, его лицо было бледным, а пальто покрыто грязью.

– Эстер, – прошептал он, – нам нужно говорить. Быстро.

Она шагнула за ним на лестничную площадку, закрыв дверь. В темноте его глаза блестели, как у зверя, загнанного в угол.

– Я нашёл людей, – сказал он, понизив голос. – Они могут помочь. Спрятать вас. Но нужно решать сейчас. Завтра будет поздно.

Эстер почувствовала, как кровь стынет в жилах. Бежать? Оставить семью? Или остаться и встретить неизвестность вместе с ними? Она посмотрела на Даниэля, на его сжатые кулаки, и поняла, что этот выбор изменит всё.

– Дай мне ночь, – прошептала она. – Я подумаю.

Он кивнул, но в его взгляде было отчаяние. Когда он ушёл, Эстер вернулась в комнату и села у окна. Город за стеклом был тёмным, безмолвным, но она чувствовала, как стены вокруг неё сужаются, как будто Варшава сама превращалась в клетку.

**Глава 3: Последняя ночь**

Варшава, ноябрь 1941 года

Эстер не спала. Ночь тянулась медленно, как будто время решило помучить её, растягивая каждую минуту. Она лежала на узкой кровати, слушая, как поскрипывает старый дом, как похрапывает Исаак на матрасе в углу, как тихо шепчет молитвы мать, думая, что никто её не слышит. Слова Даниэля эхом звучали в голове: «Решай сейчас. Завтра будет поздно». Но как решать, когда каждый выбор кажется предательством?

Она встала, стараясь не скрипнуть половицами, и подошла к окну. Улица была пуста, лишь фонарь на углу мигал, будто подмигивая её страхам. Эстер прижалась лбом к холодному стеклу. Бежать? Куда? С Даниэлем, в неизвестность, где, может быть, есть шанс на спасение? Или остаться с семьёй, с Исааком, который верит в неё, как в героя из своих книг? Она представила его лицо – худое, с большими глазами, – и сердце сжалось. Оставить его? Невозможно. Но уйти с ним вместе, рискуя всем, – не меньшее безумие.

Тихий стук в дверь заставил её вздрогнуть. Она замерла, прислушиваясь. Стук повторился – лёгкий, почти неслышный. Эстер накинула платок и на цыпочках подошла к двери, сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Она приоткрыла створку, и в щель скользнул Даниэль. Его лицо было ещё бледнее, чем вчера, а под глазами залегли тёмные круги.

– Ты не спишь, – прошептал он, не то спрашивая, не то утверждая. – Хорошо. У нас мало времени.

Эстер отступила, пропуская его в крохотную прихожую. Запах сырости от его пальто смешался с привычным духом их дома – картошкой, старым деревом, мукой. Она закрыла дверь, стараясь не шуметь, и кивнула в сторону кухни, где их никто не услышит.

– Что ты задумал? – спросила она, когда они оказались за перегородкой. Свет от единственной свечи дрожал на столе, отбрасывая длинные тени на стены.

Даниэль снял шапку, провёл рукой по спутанным волосам. Его пальцы дрожали – не от холода, а от чего-то другого, чего он не хотел показывать.

– Есть люди, – начал он, понизив голос. – Они не из гетто. Поляки, из тех, кто ещё помнит, что такое совесть. Они могут спрятать тебя. Может, и Исаака. Но нужно уходить сегодня. Завтра начнут оцеплять улицы, я слышал это от… – он замялся, – от тех, кто знает.

Эстер посмотрела на него, пытаясь понять, где заканчивается правда и начинается отчаяние. Даниэль всегда был мечтателем – его скрипка пела о мирах, которых не существовало, – но теперь в его глазах не было мечты. Только решимость, граничащая с безумием.

– А мои родители? – спросила она, хотя уже знала ответ.

Он отвёл взгляд, и это было красноречивее слов.

– Их слишком много, Эстер. Они не смогут. Но ты… ты молодая, ты можешь выжить. Исаак тоже. Я найду способ вытащить их позже, клянусь.

– Клятвы ничего не значат, – резко сказала она, и её голос дрогнул. – Ты сам это знаешь. Что, если вас поймают? Что, если эти твои «люди» сдадут нас? Или тебя? Я не могу оставить их, Даниэль. Не могу.

Он шагнул ближе, так близко, что она почувствовала его дыхание. Его рука легла на её плечо, тёплая, несмотря на холод, пропитавший его одежду.

– Эстер, послушай, – его голос стал твёрже. – Если ты останешься, вы все погибнете. Гетто – это не просто стены. Это могила. Я видел, что они делают с теми, кто не нужен. Ты думаешь, они пощадят Исаака? Твоего отца? Твою мать, которая молится, как будто Бог ещё смотрит на нас?

Его слова ударили, как пощёчина. Эстер отшатнулась, но не оттолкнула его руку. Она хотела закричать, сказать, что он ошибается, что надежда ещё есть, но в глубине души знала: он прав. Она видела пустые дома на их улице, слышала плач соседей, которых уводили ночью. Но мысль о том, чтобы бросить семью, была невыносима.

– Я не могу решить за одну ночь, – прошептала она. – Это слишком…

– У тебя нет ночи, – перебил он. – У тебя есть часы. Я вернусь перед рассветом. Если ты решишься, мы уйдём. Если нет… – он замолчал, его лицо исказилось, как будто он проглотил что-то горькое. – Я не смогу вернуться за тобой.

Эстер кивнула, хотя внутри всё кричало. Она хотела спросить, куда он идёт, кто эти люди, но Даниэль уже повернулся к двери. Он остановился на пороге, бросив на неё последний взгляд.

– Подумай об Исааке, – сказал он тихо. – Он верит в тебя.

И ушёл, растворившись в темноте лестничной клетки. Эстер стояла, прижавшись спиной к стене, пока её сердце не перестало биться так, будто хотело вырваться. Она вернулась в комнату, где спали Исаак и мать. Мальчик свернулся калачиком, сжимая свою деревянную лошадку. Его лицо было спокойным, почти счастливым, как будто во сне он всё ещё скакал на своём Буцефале по полям, которых никогда не видел.

Эстер опустилась на колени рядом с ним, осторожно коснулась его щеки. Он был тёплым, живым, и это тепло вдруг стало единственным, что удерживало её от слёз. Она подумала о матери, о её молитвах, о том, как отец каждое утро вставал до рассвета, чтобы замесить тесто. Они не побегут. Они не оставят друг друга. Но Исаак… Может, у него есть шанс?

Она встала и подошла к столу, где лежала её книга Цветаевой. Открыла наугад, но строки не читались – буквы расплывались перед глазами. Вместо стихов она видела стены, которые ещё не построили, но которые уже окружали её. Гетто. Слово звучало как приговор, но в нём было что-то ещё – вызов. Если она останется, она будет бороться. Если уйдёт – будет жить с чувством вины до конца своих дней.

Часы на стене тикали, отсчитывая последние минуты её свободы. Эстер закрыла книгу и посмотрела на спящего Исаака. Решение ещё не пришло, но она знала: что бы она ни выбрала, эта ночь станет последней в их старом мире.

**Глава 4: Кирпичи и тишина**

Варшава, декабрь 1941 года

Утро пришло слишком быстро, серое и холодное, как будто солнце решило отвернуться от Варшавы. Эстер сидела на краю кровати, сжимая в руках узел с вещами – старое пальто, несколько платьев, Библию матери и деревянную лошадку Исаака. Она не спала после ухода Даниэля, так и не решив, что делать. Когда первые лучи света пробились сквозь щели в ставнях, она поняла: время ушло. Бежать было поздно.

Снаружи раздались крики и топот сапог. Эстер вздрогнула, подскочив к окну. По улице двигались немецкие солдаты, их голоса резали воздух, как ножи. Они стучали в двери, выкрикивая приказы. Соседский мальчик, сын пекаря, выбежал на улицу с узлом в руках, но солдат ударил его прикладом, и он упал, раскинув руки. Эстер отвернулась, прижав ладонь к губам, чтобы не закричать.

– Эстер, что там? – голос Исаака был сонным, но уже дрожал от страха. Он стоял в дверях, босой, сжимая свою лошадку.

– Ничего, – солгала она, заставляя себя улыбнуться. – Одевайся, Исаак. Нам нужно быть готовыми.

Мать уже была на ногах, её руки дрожали, пока она складывала в узел последние вещи – кастрюлю, несколько ложек, старое одеяло. Отец вошёл в комнату, его лицо было как маска, неподвижное и серое.

– Они пришли, – сказал он тихо. – Нас переселяют. Сегодня.

Эстер кивнула, хотя внутри всё кричало. Она вспомнила слова Даниэля о гетто, о могиле, но прогнала их. Сейчас нужно было держаться за семью, за Исаака, который смотрел на неё с такой верой, что это было почти невыносимо.

– Куда нас везут? – спросил Исаак, натягивая ботинки, слишком большие для его худых ног.

– В новое место, – ответил отец, но его голос был пустым. – Там будет… порядок.

Эстер знала, что он лжёт, но не стала спорить. Она помогла Исааку застегнуть пальто и сунула ему в карман его деревянную лошадку. «Буцефал защитит тебя», – прошептала она, и он слабо улыбнулся.

Переселение было хаотичным и жестоким. Солдаты выгоняли людей из домов, не давая времени собраться. Улица превратилась в реку из тел, узлов, плача детей и криков матерей. Эстер держала Исаака за руку, чувствуя, как его пальцы дрожат в её ладони. Мать и отец шли впереди, их спины были напряжены, словно они готовились к удару.

Их гнали через город, мимо знакомых улиц, которые теперь казались чужими. На углу Эстер заметила Ривку, её подругу из консерватории, но та не подняла глаз – её лицо было закрыто платком, а рядом шёл отец, сгорбленный под тяжестью узла. Эстер хотела окликнуть её, но солдат рявкнул что-то на немецком, и она замолчала.

Они дошли до района, огороженного высокими стенами. Кирпичи были свежими, ещё пахли раствором, но уже казались непроницаемыми, как крепость. Ворота охраняли солдаты, а за ними виднелись узкие улочки, переполненные людьми. Гетто. Слово, которое она боялась произнести вслух, теперь стало реальностью.

Их семью загнали в дом – ветхое здание с обшарпанными стенами, где уже теснилось несколько семей. Комната, которую им выделили, была крошечной, с одним окном, забитым досками. На полу лежали тонкие матрасы, пахнущие плесенью. Мать сразу опустилась на колени и начала молиться, её губы шевелились беззвучно. Отец сел на матрас, глядя в пустоту. Исаак прижался к Эстер, его глаза были широко раскрыты.

– Это наш новый дом? – спросил он шёпотом.

Эстер хотела сказать что-то обнадёживающее, но слова застряли. Вместо этого она обняла его, прижав к себе так крепко, что почувствовала его сердцебиение.

– Мы справимся, – сказала она, повторяя слова, которые уже звучали пусто. – Мы вместе.

Ночь в гетто была другой. Тишина здесь не успокаивала, а давила, как будто стены впитали страх всех, кто оказался за ними. Эстер сидела у окна, глядя сквозь щель в досках на тёмную улицу. Где-то вдалеке слышались крики, лай собак, шаги патрулей. Она думала о Даниэле. Успел ли он уйти? Или его тоже загнали сюда, в эту клетку из кирпича и колючей проволоки?

Исаак спал, свернувшись рядом с матерью. Отец не ложился, его силуэт маячил в углу, как тень. Эстер хотела поговорить с ним, спросить, что будет дальше, но боялась ответа. Вместо этого она достала из узла книгу Цветаевой и открыла её наугад. Слова, которые она так любила, теперь казались чужими: «Кто из гранита, кто из глины, а я – серебром и сверкаю». Она закрыла книгу. Сверкать здесь было нечему.

Внезапно снаружи послышался шорох. Эстер замерла, прислушиваясь. Кто-то двигался вдоль стены, тихо, но неосторожно. Она подползла к окну, стараясь не дышать. Сквозь щель она увидела фигуру в тёмном пальто. Сердце ёкнуло – Даниэль? Но фигура исчезла так же быстро, как появилась, оставив за собой лишь тишину.

Эстер вернулась к своему матрасу, но сон не шёл. Она смотрела на спящего Исаака, на его лошадку, лежащую рядом, и думала о том, что обещала ему защиту. Но как защитить, когда весь мир стал врагом? Гетто было только началом, и она это знала. Стены могли сужаться ещё сильнее, но она не позволит им раздавить её семью. Не сейчас. Не пока они вместе.

**Глава 5: Хлеб и тени**

Варшава, гетто, январь 1942 года

Холод в гетто был не просто погодой – он въедался в кости, в мысли, в саму душу. Эстер сидела на матрасе, укутавшись в старое одеяло, которое пахло сыростью и чужими бедами. Исаак прижимался к ней, его худое тело дрожало, несмотря на её попытки согреть его. За месяц в гетто их комната стала ещё теснее: к ним подселили ещё одну семью – пожилую пару и их дочь, молчаливую девушку по имени Хана, которая почти не поднимала глаз от пола.

Утро начиналось с привычного ритуала: мать разрезала хлеб – скудную порцию, выданную на семью, – на тонкие ломти, стараясь, чтобы каждому досталось поровну. Сегодня хлеба было меньше, чем вчера, и Эстер заметила, как мать украдкой отщипнула от своей доли кусочек и сунула его Исааку. Мальчик не заметил, жадно проглотив хлеб, но Эстер почувствовала укол вины. Она хотела сказать матери, чтобы та не жертвовала собой, но слова застряли. Все они теперь жили на грани, где каждый кусок хлеба был выбором между жизнью и смертью.

– Эстер, – тихо позвал Исаак, когда мать отошла к окну, чтобы помолиться. – Когда мы вернёмся домой?

Его голос был таким тонким, что казался готовым сломаться. Эстер посмотрела на него, на его большие глаза, которые всё ещё искали в ней ответы. Она хотела солгать, сказать, что скоро, что всё будет как раньше, но не могла. Вместо этого она взяла его руку и сжала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.