Сердце Гималаев

Редактор Екатерина Харитонова

Корректор Анна Асонова

© Денис Грек, 2025

ISBN 978-5-0068-3334-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Все герои вымышленные,

любые совпадения случайны

Моя жизнь – поиск себя в мире, полном хаоса.

Я родилась на севере России, юность провела в Европе, а затем с бывшим мужем отправилась в путешествие по Азии, которое, как я считала, продлится вечно.

Я медитировала в ашраме1, затерянном посреди песков Гуджарата2, и принимала посвящение от тибетских учителей, древних, как само время. Окунулась в бездну, открывающую сверхспособности, и сделала выбор – остаться в Непале, чтобы помогать людям.

И хотя прошло уже более десяти лет, как я живу здесь, в стране третьего мира, для местных я все равно остаюсь чужой. Девушкой, которая заблудилась, но так и не нашла свой дом. А для туристов из России – чудачкой, которая решила осесть в нищей стране, затерявшейся на другом конце мира, в подножии Гималаев.

Мало кто знает, но меня всегда притягивало гетто. Я жила в Таиланде, Вьетнаме, Камбодже, вдоль и поперек исколесила всю Индию и всегда шла в гетто, в бедные районы, трущобы. Я не могла остановиться, ноги сами несли меня. Я шла, чтобы увидеть, что творится вдалеке от неоновых проспектов и шумных улиц, в самом сердце запретных кварталов.

Зачем? Зачем раз за разом я шла в нищее азиатское гетто всюду, где только была? Тогда у меня не было ответа на этот вопрос, но, став старше, я поняла, что причина этому кроется в моем детстве, которое прошло в небольшом фабричном городке, затерянном в российской глубинке. Детстве, проведенном среди семей, ютившихся в бараках.

Помню, как мы вздрагивали от каждого шороха за картонными стенами. Еще помню скрип половиц и гневные крики соседей, а поутру подошвы в общем коридоре липли к полу от крови.

В детстве я часто плакала по ночам и, роняя жгучие слезы на подушку, кляла судьбу за то, что она меня обделила, за то, что изначально лишила возможностей. Но сейчас, когда я оглядываюсь на пройденный путь, с улыбкой думаю о том, что на самом деле мне не хватало только одного – наставников. Их спокойствия, защиты и мудрых советов. Их бескорыстной, любящей доброты.

Вот чего мне действительно не хватало, но все это я со временем обрела. Но почему своим домом я выбрала именно Непал? Ответ вы узнаете на страницах моей правдивой истории. Это мой дневник, путевые заметки, в которых я рассказала абсолютно все без утайки.

Глава 1. Европейская сказка

Кто берет – наполняет ладони,

кто отдает – наполняет сердце.

Я родилась в небольшом провинциальном городе, приютившемся в тени Северных гор. Помню, как по ночам в небе полыхало северное сияние, а днем с вершин острых пиков тянуло ледяным ветром. Каждое утро мать повязывала мне на шею теплый пуховый платок и выталкивала на лестницу.

Нехотя я спускалась и упиралась в дверь, чтобы провалиться в предрассветную темень. Оглядываясь, я видела в окне лицо матери. Она следила за мной, пока я шла, стиснув зубы. Ветер швырял в глаза снежные хлопья и норовил укусить за лицо, но злило не это.

Я невзлюбила школу и каждое утро боролась с желанием сбросить тяжеленный рюкзак с плеч и убежать в лес на штурм снежной крепости. Подумать только – вместо скучных уроков я могла исследовать мир, полный тайн и загадок, но вместо этого приходилось идти на занятия, потому что меньше всего на свете мне хотелось расстраивать мать.

Отца я не знала. Он ушел из семьи, когда я едва научилась ходить. Все, что я помню, – запах табака и его голос, низкий, скрипучий, и еще – как горько плакала мама, когда дверь за отцом навсегда захлопнулась.

Когда мне исполнилось десять лет, в доме появился Иван. Он был славным, хотя и любил выпить. Он часто шутил и смеялся. Со временем Иван мне понравился, но поначалу я даже не пыталась скрыть своей неприязни к нему, ведь с его приходом нарушилось хрупкое равновесие идеального мира, в котором были только двое – я и моя мама.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды я и отчим не зашли в книжный магазин. На глаза мне попалась книга о путешествиях. Я долго разглядывала красочные иллюстрации, позабыв о времени, а когда опомнилась, поняла, что без книги я ни за что не уйду.

Мы жили бедно, поэтому я спрятала книгу под куртку и быстро пошла к выходу. Наивный ребенок! Когда охранник схватил меня за шиворот куртки, я готова была провалиться со стыда, но отчиму удалось замять скандал.

Мы шли домой, и, представляя горькое разочарование мамы, я готова была разрыдаться. Вдруг Иван остановился, присел на корточки и подмигнул мне:

– Давай так. Я знаю, что ты тоже очень любишь маму. И очень не хочешь ее расстраивать. Пусть все, что случилось, будет нашим секретом. Я ничего ей не скажу, если ты перестанешь на меня дуться. Идет?

Я хлюпнула носом и едва заметно кивнула, но в глубине души мне хотелось вопить от радости и танцевать. Когда мама и Иван поженились, я без зазрения совести стала называть его папой. Он всегда помогал мне, и мы вместе делали уроки. Именно он, видя мой неподдельный интерес к дальним странам, а именно к Азии, предложил мне записаться на йогу. Иван водил меня за ручку на занятия, которые полулегально проходили в каком-то полуподвале и чем-то напоминали обычные уроки растяжки, если бы не проигрыватель с индийскими мантрами, игравший во время уроков. Я была безмерно благодарна Ивану за это, но справиться с моим нежеланием ходить в школу даже было не под силу.

Серые школьные стены и низкий потолок давили, я чувствовала себя словно в западне, но раздавался звонок, и я, понурив голову, брела на очередной урок, зная, что впереди меня ждет зря потраченное время.

День, когда я сорвала с головы выпускной бант, стал чуть ли не самым счастливым в моей жизни, но радость быстро померкла, когда я поняла, что дальше будет еще сложнее. Впрочем, в детстве редко задумываешься о серьезных проблемах, ведь жизнь кажется игрой. Взлеты сменяются падениями, и на лице не успевают высохнуть слезы, а ты уже улыбаешься.

А потом наступил развал Советского Союза, и меня посадили на поезд. Состав тронулся, и заснеженный городок моего детства остался далеко позади. Он снился мне – таинственный, полярный и сияющий. В нем навсегда осталось мое детство.

Никогда не забуду, как мы уезжали. Мама вела меня за руку на вокзал, а позади шел захмелевший Иван. Против обыкновения он не шутил и не смеялся, а только угрюмо смотрел то нам вслед, то на низкие тучи, затянувшие небо над поездами. Еще в моей памяти осталась его сгорбленная фигура на перроне, когда мы уезжали…

Поначалу мне казалось, что это сон, но, просыпаясь, я видела ободранные стены барака, нашего нового жилища, и не могла удержать слез.

Срывалась, кричала:

– Мама, давай вернемся! Зачем мы здесь? Давай вернемся! Если это из-за Ивана, брось его…

Мама тяжело вздыхала, прижимала меня к груди и шептала:

– Дочка, некуда нам возвращаться. Так бы давно вернулись, да некуда: ни жилья у нас там нет нормального, ни работы – что у меня, что у него…

С ревом я вырывалась и убегала. Пряталась в чулане и плакала, сжимая одноглазого медвежонка. Я нашла его около барака. Он валялся в канаве никому не нужный, и я подобрала его. А по ночам, слушая пьяный гомон за стенами, сквозь слезы умоляла игрушку:

– Пожалуйста, забери… Я хочу обратно, домой.

Но утром, с первыми лучами тусклого солнца, просыпалась и понимала, что это не сон, что я снова здесь, и однажды выбросила игрушку в мусорный бак, а потом ушла не оглядываясь.

Когда поняла, что детство закончилось.

Я поступила в университет и отучилась пять лет, когда познакомилась с Конором, моим первым мужем. Он приехал в Россию учиться по обмену. Это была любовь с первого взгляда. Он голландец, не говорил по-русски, а мой разговорный английский был далек от совершенства, но какое это имело значение?

Нас свели общие знакомые, и после первой встречи я поняла, что влюбилась без памяти. Он пленил мое сердце, и, глядя в его светло-зеленые глаза, я поняла, что могу без лишних слов на него положиться. Сыграв свадьбу, мы уехали в Европу.

Порой стоит мне закрыть глаза, и я, словно наяву, вижу тихие голландские деревушки. Слышу стук, с которым старинные мельницы лениво прокручивают жернова, размалывая в муку пшеничные зерна. Чувствую промозглый ветер, шуршащий листьями вдоль бездорожья, и свежесть близкого взморья. Дорога, туман и стаи черных ворон, взмывающие в хмурое небо.

Мы часами катались на велосипедах, и чем ближе подбирались к берегу моря, тем гуще становился туман. Мне не хватало дыхания, но, когда я видела впереди Конора, забывала обо всем на свете и, словно мотылек, летящий на яркое пламя, устремлялась к нему.

– Не отставай! – кричал он мне, и мы растворялись в тумане.

После переезда мы жили в доме его родителей. Я просыпалась засветло и брела на кухню. Брала большую сковороду и щедро сдабривала ее оливковым маслом. Резала колбасу, сыр, взбивала яйца для омлета и кидала в раскаленное масло розовые мясные кругляшки.

Что за дивный аромат плыл по кухне! Мясо шкворчало и шипело, пока я не заливала его взбитыми яйцами. Оставалось ждать. С нетерпением я поглядывала на таймер и не замечала, как из коридора за мной наблюдают притихшие родители Конора.

Позже он шепнул мне, что стариков шокировало мое поведение, но я ничего не могла с собой поделать – меня терзал голод. В их семье, как и повсюду в Голландии, по утрам было принято пить кофе, а в обед выпивать стакан молока и съедать пару крекеров – вот и весь рацион на день.

Зато вечером можно было сытно поесть. Родители Конора не жалели припасов и баловали нас сытными ужинами, но по утрам, глядя в кофейную гущу на дне чашки, я чувствовала, как от голода резко сводит живот.

Позже я извинилась перед родителями мужа за свое поведение. Они сказали, что не держат на меня зла, потому что понимают мое эмоциональное состояние: новая страна и непривычный уклад жизни, сбивающий с толку. Я была благодарна им, но дальше так продолжаться не могло, и вскоре мы съехали.

А мясо с тех пор я не ела. Просто не могла…

Раньше в Европе можно было бесплатно занять пустующий дом. Подобное явление называется сквоттинг. Сквоттеры оккупировали цеха заводов, портовые склады и селились в зданиях заброшенных школ.

Так было с одной деревушкой, расположенной в долине неподалеку от морского залива. Родители Конора жили всего в получасе езды от нее. Помню, как они рассказывали, что больше тридцати лет назад власти решили затопить соседнюю деревню и начали выселять местных. Разумеется, люди не хотели уходить с насиженных мест, но делать было нечего. Началось переселение.

И вот, когда деревню окружила строительная техника, проект внезапно был отменен. До сих пор точно не известно, что случилось в высших эшелонах власти, но факт остается фактом – деревня оказалась брошена на произвол судьбы.

Заколоченные дома ждало запустение, если бы не местный пастор. Уходя, он повесил на въездные ворота церкви огромный амбарный замок, но не защелкнул его, рассудив, что, раз у церкви есть крыша, пусть она укрывает путников от дождя. И ушел.

Когда я впервые попала туда, деревня напомнила мне сказочный уголок. Посреди зеленых лугов и ярких цветов высились украшенные ажурной резьбой разноцветные домики. Из труб вился дымок, а на улицах пахло сеном и парным молоком. Деревню всегда окутывал легкий морской туман, из-за чего она казалась отрезанной от остального мира и затерянной во времени.

Бродя по тихим улочкам, я не могла не влюбиться в местных жителей и их неспешный ритм жизни. Это были сквоттеры. Они поселились в брошенных домах и создали поистине райский уголок. Они и вдохновили нас с мужем на поиски собственного жилья, и вскоре нам улыбнулась удача – мы стали собственниками старинной фермы.

Она пустовала на протяжении десятилетий, и, зайдя, мы всюду обнаружили следы запустения. Но это были десятки, если не сотни квадратных метров жилья. И они полностью принадлежали нам!

В тот же вечер мы заколотили все входы и выходы, как предписывает местный закон, и позвонили в полицию, приглашая служителей правопорядка зайти и засвидетельствовать, что здание занято. Через двадцать минут у дома остановилась, сверкая мигалками, патрульная машина.

Двое полицейских неторопливо обошли территорию. Заглянули в чуланы и спустились в подвал. Побродили по территории, спросили, надолго ли мы тут решили остаться, и наконец ушли, пожелав удачи.

Помню, как один из них, прежде чем сесть в машину, сказал:

– По-хорошему вам бы сюда позвать электриков. Здание старое, ему лет двести, не меньше. Случится замыкание, и все вспыхнет, как бенгальский огонь.

Конор улыбнулся:

– Мы не вспыхнем.

Полицейский лениво пожал плечами:

– Дело ваше. Наша задача вас предупредить…

Когда машина исчезла за поворотом, муж сгреб меня в объятия, и мы расхохотались.

– Нет, ты слышала? – смеялся он. – Каков наглец!

– Да брось, – отвечала я. – Просто напугать пытаются.

Мы сладко целовались, а потом кружили в танце по пустынным залам. Я предвкушала, как на заброшенной ферме закипит жизнь. Как здесь пройдут фестивали и книжные ярмарки. Как откроются выставки, а с кухни донесется вкусный запах домашней еды.

Я была на седьмом небе от счастья!

Оказалось, что привести в порядок ветхое здание – задача не из легких. По утрам обычно шел дождь, мы только и успевали подставлять ведра и выжимать тряпки, потому что ветхая крыша фермы протекала в десятке мест.

А ночью, закутавшись в теплые одеяла, мы с мужем пили горячий чай, шмыгали носами и строили планы: залатать крышу, запустить отопление, покрасить стены. Еще столько всего нужно было сделать!

Однажды нам привезли мебель. Постарался приятель Конора, работавший в службе грузового такси. Мебель была практически новая и досталась нам за бесценок.

Время от времени мы ходили в пекарни, где с большой скидкой покупали вчерашний хлеб, а по выходным – на рынок. За один поход набирали целый ящик малины, черники, сочных апельсинов и мандаринов из того, что не было продано за неделю. Вместо того чтобы выбросить товар, продавцы попросту оставляли фрукты на прилавках для таких сквоттеров, как мы.

Несмотря на их щедрость, нам было зазорно забирать все, и мы делились. Относили еду церквям и мечетям, социальным службам. Отдавали бездомным и ходили с ней в гости к друзьям, в соседние сквоты, а на следующий день они приходили с подарками и оставались пожить у нас.

Иногда я подолгу сидела у окна и, глядя на низкое дождливое небо, никак не могла поверить собственному счастью. Европейская сказка оживала прямо на моих глазах.

Шел третий месяц ремонта, и ферма преобразилась. Мы починили проводку, убрали мусор и грязь, залатали крышу, укрепили фундамент, а стены украсили репродукциями известных картин. Столько сил было вложено в обустройство нашего дома, что отдать его просто так теперь нам казалось чем-то зазорным.

В один из дней Конор принес старенький телевизор. Отложив инструменты, мы молча смотрели на жуткие кадры документальной съемки, как лет двадцать тому назад один из сквотов выселяли при помощи национальных войск.

По улицам провинциального городка, так похожего на наш, неслась бронетехника. В считанные мгновения военные окружили здание школы, занятое сквоттерами, и открыли огонь. В ответ на стрельбу из окон полетели банки с зажигательной смесью.

Мелькали кадры выбитых витрин, горящих машин и отрядов полиции, закованных в кевлар. Толпы протестующих разбивались о них, словно бушующие морские волны о волнорез. Тогда сквоты остались, но вот наступили двухтысячные, и европейские чиновники вновь задались вопросом: «Не пора ли от них избавиться?»

Конор встал и выключил телевизор. В ту ночь мне снились кошмары. А спустя неделю мы лишились фермы. Помню, как в тот день мы отправились за покупками в супермаркет. По обыкновению, мы дурачились и катались на тележках вдоль длинных рядов, уставленных банками и коробками, когда на телефон мужа пришло эсэмэс. С растущим беспокойством я глядела на вмиг помрачневшего Конора.

– Что там?!

Он протянул мне трубку, и сердце замерло. Текст гласил, что городская комиссия признала ферму ветхим зданием и в ближайшие три дня нас ждет выселение. Мы переглянулись и, побросав покупки, выскочили на улицу. Бежали что было сил. Задыхаясь, я едва не упала, увидев, что на въездных воротах висит новенький амбарный замок.

Наша мебель, шкафы и стулья грудой обломков лежали, сваленные в дорожную грязь. В куче тряпья разгорался огонь, а в огромной луже плавали вырванные из рам холсты картин.

На асфальте жалобно звенели обрывки старых цепей. Конор в сердцах пинал их, а я стояла поодаль и с холодной яростью думала: «Это все патрульные! Больше некому!»

И вдруг на смену ярости пришел страх. Ледяными когтями он сжал мое сердце, и я с тревогой огляделась по сторонам.

Они ведь все знали: каждое наше движение, сколько нас, где мы и чем заняты. И все это время они ждали. Ждать пришлось долго, но удобный случай все же представился, когда никого из жителей фермы не оказалось внутри. И закон в этом случае был на их стороне.

Вокруг шумели деревья, трещал, разгораясь, огонь, и вдаль убегала дорога с кучей мусора на обочине. Со слезами на глазах я поняла, во что за считанные мгновения превратилась моя европейская сказка.

– Да что же это такое?..

Я подошла к мужу и уткнулась ему в грудь. Он обнял меня. Оставалось признать: мы бессильны. Цепи, сковавшие ворота, тихо дрожали, и звон напоминал мне злорадный смех притаившихся вдалеке невидимых наблюдателей.

Глава 2. Автостопом по России

Мир идет изнутри, не ищи его снаружи.

Прошло несколько лет, и очередной попыткой осесть в Европе стал мрачный и унылый провинциальный город, в котором я себя чувствовала словно в болоте. Ощущала, что вязну и погружаюсь на дно.

Каждый день я просыпалась и с растущим отчаянием подолгу глядела на унылый индустриальный пейзаж. Дымящие трубы, серые облака и воздух, пропитанный гарью. Пыталась поговорить с мужем, но он меня как будто перестал понимать. Вместо этого настаивал: учи язык, обживайся, найди работу.

А я добавляла:

– И не забудь прикупить место на кладбище.

Время от времени я сталкивалась с молодыми парами, жившими по соседству. Видела отчаяние на их лицах и детей, предоставленных самим себе. Каждую пятницу мусорный бак около дома с грохотом падал на асфальт, не в силах удержать на себе гору бутылок.

Я бросала мусор рядом и с ужасом вспоминала свое барачное детство. Бежала в дом, закрывалась и что было сил зажимала уши руками, чтобы не слышать пьяные крики, доносившиеся из-за тонких, словно фанера, стен.

– Только не так, – шептала я. – Только не здесь. Ни за что!

Изо дня в день я откладывала серьезный разговор с мужем, и однажды нервы просто не выдержали, натянувшись до предела и болезненно лопнув. Мы крупно поругались, припомнив друг другу все обиды.

Он кричал, тряся кулаками:

– У нас было все! Все полетело к чертям собачьим! А знаешь, почему? Да потому что нельзя так жить. Нельзя! Надо было остаться и бороться за ферму, а не бросать все из-за первых же трудностей! И сколько можно? Я один работаю, пока ты только и делаешь, что страдаешь. Даже язык не пытаешься выучить, я один пашу за двоих, пока ты целыми днями только и делаешь, что ничего!

Я тоже кричала, не замечая, что плачу:

– Это потому что ты даже не пытаешься мне помочь! Ты меня не слышишь! Зациклился на своей чертовой ферме и на том, что я не работаю. Да пропади ты пропадом вместе со своей фермой!

В приступе ярости Конор смахнул тарелки со стола, и они с жалобным звоном ударились об стену. Осколки гулко попадали на пол, словно камни на крышку деревянного гроба, и я вдруг отчетливо поняла, что мы стали копией наших соседей. Те же обиды, то же остервенелое молчание и угрюмые лица.

Несколько дней мы избегали друг друга, а потом я собрала вещи, купила билет и улетела в Россию.

Оставила на кухонном столе письмо, в котором постаралась ему объяснить, что такая жизнь не для меня. Писала, что мы отдалились друг от друга и стали совсем чужие. Что в память о прошлом я не хочу мучить ни его, ни себя и потому уезжаю.

Добавляла, что в Европе я всюду чужая. Я обожала Европу, тот запах свободы, что витал здесь повсюду, – чарующий и опьяняющий.

Я ощущала его, когда жила в сквотах. Когда любовалась стальными волнами морского залива, на берегу которого притаилась деревушка со сквоттерами. Даже оказавшись под сенью улиц угрюмого провинциального городка, что ненадолго стал моим домом и последней попыткой осесть в чужой стране, я ощутила оттенок свободы, разлитый в воздухе, но с каждым днем он истончался, словно запах прошлогодних духов на старой одежде.

И я задыхалась. Это было хуже всего.

В конце письма я задавала мужу вопрос, на который, впрочем, сама не знала ответа: «Милый, где мы свернули не туда, а главное, зачем?»

Сойдя с трапа в Москве, я узнала, что получила вид на жительство в оставленной стране. Об этом в электронном письме сообщил Конор. Он писал, что подыскал нам хорошую квартиру подальше от пьющих соседей и в благополучном районе, где можно легко найти хорошую работу. Спрашивал, не хочу ли я вернуться.

Я отвечала, что не вижу смысла возвращаться в Европу. Просто не могу. Просила простить меня.

Ответом стало видео, в котором я увидела морской залив. Снимал Конор. Вот в кадре появилась его ладонь, а на ней тускло блеснуло обручальное кольцо. Размахнувшись что было сил, он бросил кольцо, и мне показалось, что сквозь шум ветра и плеск волн я расслышала тихий всплеск, с которым кольцо исчезло в стальных водах залива.

Тихий и печальный всплеск возвестил, что моя европейская сказка умерла.

Москва. Стоило только оказаться в столице, как четко выстроенные планы начали рушиться, подобно карточному домику. Я пыталась обжиться, нашла подработку фотографом, но долги росли как на дрожжах, пока я не осознала, что так может продолжаться вечно.

В какой-то момент я не выдержала и позвонила Ане. Мы вместе учились в университете и не виделись с тех пор, как я вышла замуж и уехала в Европу. Я нашла ее телефон в записной книжке и долго не решалась позвонить, но все-таки набрала. Собиралась положить трубку, когда после очередного гудка услышала ее голос. Запинаясь, предложила встретиться и обсудить «побег» из серой обыденности. Например, махнуть автостопом куда-нибудь, где тепло. Мы с Конором не раз думали о том, чтобы доехать так до Турции, а может быть, и дальше, как получится. И в разговоре с Аней идея пришла сама, я даже не планировала звать ее в путешествие, когда набирала телефон. Просто хотела поговорить с кем-то. Аня обещала подумать, хотя в глубине души я знала, что она согласится. По крайней мере, надеялась.

Аня, как и я, переходила с одной работы на другую и нигде надолго не задерживалась. За полчаса разговора мы узнали друг о друге почти все. Единственное, что я не хотела с ней обсуждать, – Конора и мою жизнь в Европе. Не хотела, потому что после первых же слов погружалась в болезненные воспоминания и начинала безудержно рыдать.

В тот же день мы встретились в кафе. Пили кофе, пролистывали одну газету с объявлениями о работе с грошовой оплатой за другой, когда я снова предложила ей бросить эти крысиные гонки и уехать в Турцию автостопом. Услышав мою реплику, Аня оторвалась от страниц и внимательно посмотрела на меня:

– Я не ослышалась, ты хочешь уехать?

Я кивнула, хотя мне почему-то стало неловко. Видя мое замешательство, Аня призналась, что часто подобная мысль – бросить все и уехать – приходила и ей в голову. На чтобы автостопом, да еще и до Турции…

– Так ты поедешь со мной?

– Да, – неожиданно легко согласилась она. – Ведь это так просто: стоишь в незнакомой стране на трассе, голосуешь и стараешься отличить нормального человека от маньяка. Все как в обычной жизни.

Следуя за толпой, я спустилась в метро. Поезда неслись сквозь мрак подземки, время от времени останавливаясь на платформах. Диктор зачитывал названия станций, и мы неслись дальше.

Я вышла на Павелецкой. Поднялась в город. Зашла на вокзал и устало опустилась в свободное кресло в зале ожидания. Мы решили встретиться на вокзале и немного отъехать от мегаполиса. Аня сказала, что так проще будет поймать машину.

Едва сев в кресло, я увидела в толпе знакомый силуэт.

– Аня!

Я крепко обняла ее и вдохнула знакомый запах кожаной куртки. Московская хандра вмиг отступила. Мы все говорили и говорили, пока нас не прервал голос диктора, объявившего, что началась посадка на поезд. Мы вышли на перрон и прошли вдоль рядов серебристых, блестящих от ливня вагонов.