- -
- 100%
- +
Все события, герои и персонажи в романе вымышлены.Совпадения с реальными лицами случайны.
Пролог
Третий период матча Россия – Финляндия подходил к концу. Наши жали соперников в их зоне и боролись за шайбу, как последний раз в жизни. Счет 3:1 не в нашу пользу, и полторы оставшиеся до конца встречи минуты игрового времени уверяли каждого, что череде приступов «финского синдрома» не видно конца.
Глядя на экран, где метались бело-голубые и красно-синие тени, Миша Решетуха пил из девятой по счету банки «Балтики № 9» и изрыгал проклятия. Подобный исход матча не входил в прогнозы владельца коммерческого киоска Решетухи, поэтому к концу последней минуты встречи двухкомнатная квартира бизнесмена превратилась в вертеп богохульства.
– Не, ну, кто так прессингует? – комментировал он матч совместно с комментатором Головановым. Несмотря на то, что весь матч они не оставляли без внимания ни одного эпизода, каждый из них – один в квартире, а второй в эфире – трактовал их по-своему. – Это мужской канкан, а не силовая борьба!
«Устали наши ребята... – вторил ему настоящий, имеющий аккредитацию, репортер, – по всей видимости, после не засчитанной в ворота финнов шайбы у нашей команды произошел какой-то внутренний надлом...»
– Какой, блин, надлом? – морщился Решетуха, допивая из жестяной банки остатки пива. – У них, блин, надлом на второй секунде матча случился, когда увидели, что вбрасывание проиграли!
Более азартного болельщика не знал весь дом. Точнее сказать, Решетуху очень хорошо знали как яростного болельщика. Все трансляции чемпионатов мира, Европы и матчи Еврокубка соседи Миши могли слышать даже на улице, через окно его квартиры на третьем этаже. Десять лет назад, сразу после армии, Миша устроился работать прессовщиком на станкостроительный завод. Нарушив все инструкции, он целый день провел без наушников, предусмотренных техникой безопасности, и был отправлен на медкомиссию уже на первой же неделе заводской трудовой деятельности. Миша в двадцать лет оказался глух, как тетерев, поэтому, чтобы пользоваться таким благом цивилизации, как телевидение, ему приходилось включать мощность звука на максимум.
И уже через неделю после вселения Решетухи в дом болельщиками стали все его жильцы. Бабки обсуждали на лавках целесообразность назначенного в ворота Буффона пенальти, старики, играя во дворе в домино, заключали пари на предмет того, кто возьмет верх в сезоне 2002—2003 российской суперлиги по хоккею. Пари заключали и вместе с этим обдумывали, как бы переместить глухого болельщика Решетуху за пределы района их проживания. Милиция всякий раз уезжала ни с чем, пожимала плечами и объясняла соседям, ненавидящим спорт, что Решетуха глухой, а это не основание для привлечения его к ответственности. Увещевания также не приводили к успеху: габаритный Решетуха посылал всех с порога своей квартиры так громко, что это тоже слышал весь дом.
Активисты пятиэтажки даже провели домсовет, на котором приняли решение собрать средства для киллера. Но некоторые все-таки уклонились. Среди них оказался, например, Леня Таньшин – пятидесятилетний алкоголик. Он сам был ветераном станкостроительного завода, поэтому не имел нужды вкладывать деньги в устранение того, кто ему не мешает никоим образом. С миру – по нитке, и в руках председателя домкома Геннадия Олеговича Попелкова, бывшего зэка, вскоре оказалась сумма в одну тысячу сто сорок два рубля.
На эту сумму можно было лишь пригласить киллера на беседу. Теперь еще столько же нужно было собрать, чтобы киллер выслушал заказчиков страшного преступления. А поскольку для того, чтобы киллер дал добро, нужно было еще тысячу раз по столько, на собранные деньги было решено выкрасить все четыре подъезда в зеленый цвет.
Миша Решетуха был спасен от народного гнева, хотя об этом даже не подозревал. Более того, за день до этого он выдал председателю домкома сто рублей. Тот позвонил, а когда Миша открыл дверь, стал руками показывать, что весь дом собирает деньги. Дослушивать Решетуха не стал. Дал сотню вместо запрашиваемой двадцатки и отправил делегата обратно.
С тех пор все жильцы дома продолжили слушать биатлонные, лыжные, футбольные и хоккейные репортажи, даже не включая в своих квартирах радио и телевизоры. Слушали и лихорадочно придумывали способ устранения Миши.
Иногда в квартире Решетухи наступало затишье. Эти два-три часа жильцы старались быстро использовать для того, чтобы заснуть. В это время, как думалось им, глухой Миша пьет горькую, празднуя очередную победу или очередное поражение. И тогда все, как по команде, затыкали уши ватой, накрывали головы подушками и старались быстро уйти в мир иллюзий. Большей части это удавалось, однако те, кто с задачей не справлялся, спустя указанные два или три часа вновь слышали утробные вопли Михаила. На спортивном канале начиналось очередное международное соревнование. Теперь эти крики, напоминающие рев оленя в брачный период, не стихали уже до утра. Потом Решетуха ложился спать, а к обеду торопился к своему коммерческому киоску снимать кассу за ночь.
Так продолжалось изо дня в день уже целый год. А ведь еще год назад о присутствии Миши Решетухи на планете Земля эти несчастные жильцы даже не догадывались...
– Это не игра. Это порно, – заключил Решетуха, поднимаясь с дивана вместе с финальной сиреной. Несмотря на то, что все это время разговаривал так, словно звал в лесу собаку, Миша подошел к стене и повысил голос еще больше. Для старика же Попелкова, что жил в соседней квартире, стук в стену и крик Решетухи показались проклятием Перуна. – Я говорю, Гена, порно это!!! Ты видел, чтобы наши так играли в семидесятые? Я, например, не видел!!
– И я не видел!! – спасаясь от повторного стука глухого соседа, проорал Попелков.
Подоткнув под головой подушку, он в полной темноте квартиры уткнулся носом в розетку и добавил:
– Срам, а не игра!!!
Оба были правы. Ни один из них в начале семидесятых не мог быть свидетелем блистательной игры сборной. Решетуха сосал в люльке соску и отрыгивал излишки кефира, а Попелков с шестьдесят девятого по восемьдесят первый валил на Колыме лес.
Решетуха прошел в кухню, с размаху бросил в ведро девятую пустую банку, сопровождая попадание возгласом «Гол!», от которого дрогнула живущая через стенку старуха Маратович, и полез в холодильник за очередной порцией пива. Там же, на средней полке, он раскопал под ворохом пакетов с провизией кулек с сырой мойвой и выудил две рыбешки.
– Жрать всем нужно... – пробормотал он странную фразу и прошел в комнату.
Двигаясь мимо мебельной «стенки» в комнате, он приблизился к огромному стеклянному аквариуму, играющему роль террариума, и потряс рыбинами в воздухе.
– Мария, ужин готов.
Из-за коряги показалась небольшая черепаха и, вытянув шею, поползла к добыче.
– Ну тебя на фиг, – заявил Миша и быстро бросил замороженных мальков на дно емкости. – Как ты хаваешь – вырвать может. Смотреть противно.
Через полчаса начинался волейбольный матч между польской «Мостосталью» и лужниковским МГТУ. Окинув взглядом упаковку, Миша с удовлетворением отметил, что питья хватит даже в том случае, если поляки окажут достойное сопротивление и придется играть не три сета, а пять.
В это время в коридоре зажегся звонок. Во всех других квартирах, в которые звонят пришедшие, звонок раздается. Однако в квартире Решетухи он именно зажигался. Ведь ни одну из известных сирен, тем более после десяти банок пива, выпиваемых Мишей еженощно, он услышать не мог, поэтому звонок имел одну особенность. Звука не было. В тот момент, когда на пороге его квартиры кто-то нажимал на кнопку звонка, во всех комнатах зажигались специальные лампочки. Это был сигнал для Решетухи, что у дверей стоят гости.
Преодолевая коридор, ведущий из кухни в зал, Миша увидел, как над вешалкой вспыхнула лампочка.
– Опять нытики прибыли... – догадался яростный болельщик.
Переложив банку из правой руки в левую, он взялся за замок и прильнул к «глазку». В окуляр деформирующего изображения глазка Решетуха увидел молодого человека. Тот стоял, засунув руки в карманы, и смотрел куда-то в сторону. Мише это не понравилось.
– Предъяви фас! – попросил он, после чего пришелец отшатнулся от двери, словно пораженный электрическим разрядом.
Однако фас предъявил, и взору расстроенного неудачей хоккейной сборной фаната предстало веснушчатое лицо молодого тщедушного гостя.
– Кто такой? – спокойно осведомился Решетуха, не надеясь понять ответ.
Лицо, приблизившись к глазку, пошамкало губами, полезло под одежду и обнажило какое-то удостоверение.
– Опять старье нажаловалось! – тихо для себя, но не для покрова ночи возмутился Миша. – Ментов тут только не хватало!! Дома сидеть надо в это время, а не обходы делать! Не уважаю мужиков, не интересующихся спортом!..
Вскрыв банку, он сделал два яростных глотка и открыл дверь...
Часть первая
Глава 1
Уголовное дело по факту причинения гражданину Решетухе вреда средней тяжести легло на стол молодого судьи Центрального районного суда города Тернова Левенца Павла Максимовича в середине марта 2003 года.
Павел Максимович был не просто молод по судейским меркам. Он был чудовищно молод. Закончив юрфак в двадцать два года, он пять лет волок лямку в должности юриста в строительной корпорации «Кров без границ». После этого, успешно сдав экзамены, он получил удостоверение, подписанное самим Президентом страны. Двадцать семь лет для судьи – возраст рискованный, однако все требования, предъявляемые для кандидата на эту должность, были выдержаны. Ему более двадцати пяти от роду, у него высшее юридическое образование и не менее, а даже более пяти лет юридического стажа. Все по правилам, и Паша Левенец, по студенческому прозвищу Ленивец, превратился в Павла Максимовича, Его Честь федерального судью Центрального районного суда.
Не понятно, чем руководствовался председатель упомянутого суда Виктор Аркадьевич Николаев, назначая очевидного «цивильного» судью на рассмотрение уголовных дел, однако Левенец занял кабинет, соседствующий с самым известным в городе судьей по фамилии Струге. Эту фамилию Павел Максимович слышал еще в институте. На приговорах Струге решались задачки по праву и проводились занятия по профессиональной этике юриста. Струге уже сам не помнил, при каких обстоятельствах и в каком году ему приходилось оглашать приговоры по сомнительным делам, а вот Левенец помнил очень многие эпизоды из жизни знаменитого скандального судьи. Собственно, он и в судьи-то подался исключительно ради того, чтобы стать юристом, хоть чем-то похожим на Струге. Он даже не мечтал попасть в Центральный суд, однако судьба распорядилась так, что не только стал членом команды этого суда, но и кабинет получил тот, что соседствовал с кабинетом Антона Павловича.
Понимая, что его судейское реноме во многом будет зависеть не только от законности выносимых приговоров и качества рассматриваемых в кассационной инстанции дел, но еще от его поведения в тесном судейском мирке в здании на улице Красных Партизан, Павел Максимович первый месяц службы посвятил разведке. Разведкой он называл установление взаимоотношений всех членов судейского коллектива и выяснение для себя правильной тактики последующего поведения.
Присутствуя на судейских совещаниях, регулярно устраиваемых Николаевым, Павел Максимович впитывал в себя, как губка, каждую нотку настроения коллектива. Авторитет Николаева был для него непоколебим. За месяц Левенец сделал пока один лишь вывод. Деятельность маленького мирка, именуемого районным судом, – не что иное, как работа разведчиков в тылу врага или труд старателей в период фарта. Каждый судья носит в себе загадку, стараясь хранить ее при любых обстоятельствах, при этом всяческими путями пытается узнать тайну, которую носит коллега. Личные отношения сведены к минимуму.
Была еще одна странная вещь, не заметить которую было невозможно. На всех совещаниях Николаев доводил до судей свои решения по различным вопросам. В этом, если быть откровенным, ничего странного нет, однако все указания председателя суда заканчивались вопросом «Как вы считаете, Антон Павлович?». Вот это и было странным. Антон Павлович Струге – такой же судья, как и Левенец. Такой же судья, как и все прочие, кто отправлял правосудие в Центральном районном суде. Однако, принимая решение по тому или иному организационному вопросу, свою речь председатель заканчивал неизменным обращением к Струге: «Как вы считаете, Антон Павлович?» И Антон Павлович вяло жал плечами, теребил мочку уха, кривился и отвечал так, что у Левенца на спине коробилась кожа.
– А я откуда знаю? – разрушая выстроенный Левенцом за студенческие годы миф о гениальности Струге, отвечал Антон Павлович. – Я что, Даль, что ли, все знать?
– Ну, одна голова – хорошо, а две – лучше, – настаивал Виктор Аркадьевич.
– Одна голова – хорошо, а две – уже некрасиво, – заканчивал всякий раз Струге.
«Хам», – всякий раз отмечал про себя Павел Максимович.
Однако мысль о том, что за этим показным равнодушием и снобизмом прячется душка, Левенца не оставляла. Пытаясь выяснить натуру скандального, но при всем том талантливейшего судьи, Павел Максимович решил делать выводы, не наблюдая за Струге со стороны, а в ходе непосредственного контакта. Однако вскоре его постигло такое жуткое разочарование, что мнение о гении Струге, пересказываемое различными источниками, у Левенца поблекло окончательно. Пару раз он заходил в кабинет к Антону Павловичу с просьбой дать совет при рассмотрении того или иного дела. И оба раза он заставал его пишущим за своим столом какие-то документы. Струге оказался на поверку настолько хамоватым, что даже не поднимал на вошедшего коллегу глаз.
– Антон Павлович, зная ваш опыт, я хотел бы проконсультироваться у вас по одному делу...
Левенец даже не успевал открыть рта, чтобы сказать о самом деле, как Струге, не отрываясь от своей писанины, поднимал со своего стола истрепанный Уголовно-процессуальный кодекс и с грохотом бросал его через весь кабинет к Павлу Максимовичу. Все, что оставалось Левенцу, – это смотреть на подъехавший по столешнице видавший виды фолиант.
Впервые Левенец отнес столь безнравственный поступок за счет занятости известного судьи. Но когда он повторил попытку данного метода разведки, с ним произошла та же самая история. Полет кодекса через кабинет, громкий хлопок книги о столешницу... И вот уже трактат останавливается у самой полы пиджака стоящего напротив Струге Левенца.
«Читай, придурок», – два раза подряд перевел для себя молчаливый жест Струге Павел Максимович.
Замок был разрушен. Красавица превратилась в чудовище, и никакой надежды на хеппи-энд нет и быть не может.
Как часто бывает в таких случаях, молодой организм, не натренированный схватками, слегка надломился. Павел Максимович нашел поддержку там, где добиться ее было легче всего. Его советчиком и покровителем стал судья того же Центрального суда Кислицын Игорь Пантелеевич. И, как водится, эта поддержка была получена именно тогда, когда Левенец находился в состоянии психологической борьбы с самим собой. В силу своей молодости и отсутствия опыта в судебных межличностных передрягах Левенец даже не имел представления о том, что в судебной власти, как и во власти законодательной, существуют коалиции, оппозиции и одномандатные депутаты. Однако во власти судебной, в отличие от власти законодательной, их борьба происходит невидимо для обычного глаза.
Душкой оказался именно Кислицын, хотя о нем в институте Левенец не слышал ни слова. Впрочем, заслуги быть услышанным в вузах удостаиваются немногие.
– Ты не обращай внимания на некоторых наших судей, – мягко увещевал Павла Максимовича Кислицын.
Он стал частым гостем в кабинете молодого судьи и, на правах уже хорошего знакомого, подходил к окну и закуривал. Левенец знал, что курить в суде запрещено самим председателем, и то, что Кислицын при нем дымит в кабинете, заведомо зная, что это способно вызвать неудовольствие Николаева, внушало Левенцу ответное доверие.
– Вот взять, к примеру, Струге, – продолжал Кислицын. – Антона Павловича. Грамотный судья. Я, скажем, в его приговорах ошибки вижу очень редко. Но что касаемо человеческих качеств... Знаете, Павел Максимович...
– Можно просто – Павел.
– Хорошо. И меня можно просто – Игорь. Но давайте договоримся – только тогда, когда мы одни. Дружеские отношения, к сожалению, в нашей среде не поощряются, Паша... Так вот, Струге. Вы попробуйте хотя бы раз обратиться к нему за помощью. Я не думаю, что вы встретите понимание...
– Какое там! – сокрушался Левенец. – Молча тыкает носом в УПК, как младенца...
– Вот-вот. Человечность отношений – основа нашей деятельности, Паша. Это главное. Если каждый из нас заживет отдельной жизнью, как Струге, то он долго не протянет.
Так они стали друзьями. Прошел еще месяц. Становление судьи происходит именно в первые месяцы работы. Именно в это время определяется тактика поведения в коллективе. Очерчивается круг внутренних интересов и принципов отношения к работе. Это те первые два-три месяца службы, когда молодой судья начинает постигать основные понятия особых человеческих взаимоотношений внутри судейского коллектива.
К середине марта Левенец сделал свой выбор. К тому моменту, когда на его стол легло дело по факту причинения вреда здоровью гражданина Решетухи, он окончательно разрушил для себя идеалистический миф о величии судьи Струге. Утвердился в правоте того, что простые судьи гораздо порядочнее и именно они всегда готовы поддержать товарища, ибо находятся не на небе, как Антон Павлович, а на земле, рядом.
– Рассмотрите это дело внимательнее, Павел Максимович, – заметил Николаев, передавая бумаги Левенцу. – Кстати, в нашем городе участились случаи подобных квартирных разбоев. Вы ничего об этом не слышали?
Левенец признался, что не слышал. Тогда председатель развернул перед ним словесный триллер. В течение четырех последних месяцев Тернов сотрясала череда разбоев, происходящих по одному и тому же сценарию. Посреди ночи раздается звонок в дверь, человек представляется сотрудником милиции и просит срочно позвонить по телефону. Заспанные хозяева квартиры открывают дверь и тут же получают по носу кастетом. После, не приводя потерпевших в чувство, лжесотрудник милиции забирает дорогостоящие вещи, деньги и уходит. Из четырнадцати подобных фактов два закончились смертельным исходом, так как злоумышленник бьет, по всей видимости, от души.
– Я хочу, чтобы вы подошли к делу со всей ответственностью и вынесли законный приговор.
– А разве я выносил когда-нибудь приговор незаконный? – обиделся Левенец.
– А разве я вам когда-нибудь предъявлял свои претензии по этому поводу? – срезал его Николаев. – Я говорю это всем, почему же вы должны быть исключением?
И Левенец совершил глупость.
– Струге вы этого никогда не говорите, – буркнул он, смахивая со стола дело.
– Закройте дверь, Павел Максимович, – попросил Николаев. – Закрыли? Хорошо. Так вот, когда вы дорастете до уровня Струге, тогда у меня не будет необходимости повторять то, что я повторяю всем судьям, которым отписываю дела. Хотите добрый совет на будущее?
Левенец не хотел, но сказал, что хочет.
– Занимайтесь созданием исключительно собственного авторитета. Есть постаменты, которые не удается сдвинуть с места не только молодым людям, но и видавшим виды зубрам. Вы не относитесь ни к первым, ни ко вторым, поэтому примите этот совет, как единственный полезный из тех, что вы получаете в своем прокуренном кабинете.
– Я не курю, – слегка дрогнувшим голосом заметил Павел Максимович.
– Об этом я речь и веду.
Последний разговор с председателем заставил пошатнуться выстроенное кредо Левенца, однако это было лишь ничтожное колебание. Ситуацию тут же прояснил Кислицын, появившийся в кабинете молодого судьи через минуту после того, как тот покинул приемную председателя.
– Не обращай внимания, Паша, – успокоил он. – Я же тебя предупреждал о круговой поруке и необходимости нам держаться вместе. Главное, не ошибайся в приговорах, а остальное все приложится. У тебя еще не закончился период адаптации, на коже остаются шрамы от любых наскоков. Через год они затянутся, а кожа загрубеет настолько, что появление следующих шрамов будет просто невозможно. Держись людей, которым доверяешь, наша сила в дружбе. А что Николаев о Струге говорил?
– Да... – отмахнулся вновь воспрянувший духом Левенец. – Что есть постаменты, сдвигать которые – себе дороже.
Кислицын почесал подбородок.
– А совсем недавно он хотел, по негласной просьбе председателя облсуда Лукина, втоптать Струге в дерьмо. Да, что с людьми происходит? Сегодня он такой, но наступает завтра – и он совершенно другой. Этому Струге прощается все, за что тебя или меня просто поставили бы к стенке. В перестрелках со смертельным исходом участвовал? Участвовал. Жену его за взятку привлекали? Привлекали. Дела какие-то свои, непонятные делает? Так точно. И никто его сдвинуть с места действительно не может! Харизма у него какая-то, которая застит глаза руководителям. Ладно, мне пора, в четырнадцать часов процесс такой нудный...
Но Левенец сидел уже с округлившимися глазами.
– Как это – жену привлекали? В каких перестрелках?
– Да ну, Паша! Не люблю о людях говорить за глаза, когда они не могут меня опровергнуть и постоять за себя. Сплетни – это последнее дело. Струге – хороший судья, грамотный. А это главное... Да, кстати, его один раз уже задвигали в отставку. Криминал там какой-то усмотрели... Ладно, пока. Домой вместе пойдем?
И он ушел, оставив Левенца наедине со своими мыслями. Павел Максимович сидел, слегка оглушенный неведомыми ему ранее подробностями биографии судьи Струге. Факт того, что за спиной «мутного» судьи с громким именем стоят влиятельные люди города, был очевиден. И Левенец вспомнил, как на государственном экзамене по уголовному праву приводил в пример практику терновского судьи Струге. Не практику Верховного суда и не практику хотя бы областного, а именно решение Антона Павловича Струге, рядового судьи Центрального районного суда провинциального города, в котором тот имел честь отправлять правосудие. Странно, что никто из членов ГЭК даже не воспротивился этому факту. Лишь председатель комиссии, председатель областного суда Лукин поморщился, как от приступа изжоги, и стал терзать Левенца по теме в клочья, совершенно позабыв о том, что никого из выпускников он подобной чести не удостаивал.
– Вот тебе и на, – хмыкнул Павел Максимович, сползая со стола. – Вот тебе и непоколебимый авторитет. Кодексы он мне бросает... Ничего, Земля круглая. Не может быть, чтобы он ко мне ни разу не обратился. Не может такого быть.
Теперь его забирало уже не притяжение к авторитету известного юриста, а чувство любопытства. Вокруг всех известных ходят волны слухов, часто преувеличенных и чересчур надуманных. Известные люди – они такие же, как все, просто о них больше говорят. А что говорят – уже не имеет значения. Как вел себя на экзамене Лукин?! Он точно знал, где у Струге больное место, потому и рассвирепел! А в этой личности, в Струге, еще стоит покопаться. Настолько ли это значимый человек?
И кто может отрицать вероятность того, что о молодом судье Левенце заговорят гораздо громче и гораздо раньше, чем это было сделано в отношении Струге?
К Антону Павловичу нужно присмотреться. Это главный вывод, который сделал для себя молодой судья к исходу второго месяца своей деятельности.
А сам Антон Павлович уже давно присматривался к Левенцу.
Проверка предоставила доказательства того, что на шкуре Павла Максимовича Левенца подшерсток отсутствует, как таковой. Лишь грубая редкая ость, не могущая спасти своего обладателя от резкой смены климата и других жизненных обстоятельств. Молодой судья на поверку оказался слабым и гладкошерстным, готовым прибиться к любому стаду, которое даст согласие на постановку на котловое довольствие своего нового члена.
Все два месяца, что Левенец обосновывался в суде, Струге присматривался к молодому коллеге. Присматривался, замечал каждый его поступок и проверял теми же самыми способами, какими почти девять лет назад его, молодого, проверяли старшие коллеги. Принцип выбрасывания не умеющего плавать посреди реки – не лучший способ научить живое существо держаться на воде. Однако это лучший способ выяснить, во что сразу вцепится тонущий – в опущенное в воду весло или в саму воду.
И кто вообще смел тогда подумать, что Струге не в силах переплыть эту реку? Струге выплыл и сразу стал тем, кто есть сейчас, – Струге.
А Левенец вцепился в весло в первые же дни. На это безошибочно указывали частые посещения кабинета молодого судьи Кислицыным. Антон Павлович знал, что такое есть Кислицын, поэтому ошибиться в своих предположениях не мог.