- -
- 100%
- +
Однако не каждый умеет цепляться за воду. Иным нужно несколько таких выбросов. У каждого человека должен оставаться шанс, использовать который или не использовать – прерогатива самого утопающего. И Струге дал Левенцу такой шанс.
Как-то в один из теплых мартовских дней Струге, как обычно, перекусил в кабинете и направился в туалет сполоснуть чашку. В российских районных судах туалет до сих пор является единственным местом, где можно после чая помыть посуду. Выходя обратно, Антон Павлович заметил Левенца. Тот, сжимая под мышкой увесистую папку, стоял на одной ноге, как цапля, и закрывал на ключ кабинетную дверь. Получалось плохо, так как силенок у судьи было недостаточно, а замок, который на памяти Струге не менялся уже около пяти лет, никак не поддавался. Струге подошел, молча взял из руки Левенца ключ и закрыл дверь.
– Куда направляетесь, Павел Максимович?
– В секретариат, – ответил тот, несколько озадаченный поступком «неземного» судьи.
– В смысле – в канцелярию? – уточнил Струге.
Левенец виновато улыбнулся и неопределенно махнул головой.
– Сейчас же обед, Павел Максимович. – Струге прятал улыбку. – Хотите нарваться на неприятность в лице Розы Львовны?
Роза Львовна – начальник канцелярии. Она, как и всякий сотрудник суда, никоим образом не относящийся к судейскому сообществу, очень ревниво охраняла свои трудовые права. Видеть, как судьи ежегодно получают премии, в десять раз превышающие ее заработок и ежемесячное вознаграждение за ратные труды, было выше ее сил. И Роза Львовна никогда не шла на уступки для судей там, где это можно было сделать без риска понести убытки. Обед для нее начинался в тринадцать ноль-ноль, а заканчивался в четырнадцать ноль-ноль. Любой судья, вошедший в канцелярию за полторы минуты до указанного времени, рисковал получить дозу яда в самое сердце.
– Роза Львовна не позволит вам нарушать ее конституционные права, – заметил Струге. – До конца обеда Розы Львовны осталось целых двадцать три минуты. Уж коль скоро вы закрыли дверь в собственный кабинет, может быть, зайдете в мой? В канцелярии вам все равно ничего не светит.
И Левенец, слегка ошеломленный таким вниманием, покорно пошел за Струге.
– Да положите вы свое дело... – Антон Павлович указал на свой широкий стол. – Сядьте и расслабьтесь. Кстати, насчет расслаблений... Вам известно, что распоряжением Николаева курение в суде запрещено?
– Знаю.
– Тогда почему нарушаете? – как-то по-прокурорски спросил Струге и вытащил из ящика стола пепельницу. – Вы прямо в «отрицаловке» какой-то, Павел Максимович! А я думал, вы не курите.
– Я и не курю. – Левенец слегка покраснел. Он понимал, куда клонит Струге, и начал уже подумывать о том, что это именно Николаев попросил Струге провести «воспитательную работу» с молодым судьей. Если так, то все это очень унизительно.
– Кислицына уже раз поймали на куреве, так он решил в вашем кабинете дымить. Мне кажется, это называется – подстава коллеги. Нет?
Левенец молчал, силясь разрешить трудную проблему – зачем он понадобился Струге и откуда в том столько заинтересованности в скромной персоне его, Левенца.
– Как думаете, наши у чехов выиграют? – спросил Струге.
– Чего??
– Завтра наши с чехами играют! – повысил голос Антон. – И я спрашиваю ваше мнение относительно исхода встречи.
– Я не интересуюсь хоккеем, – процедил Левенец.
– Это зря. Если бы вы интересовались, то обязательно смотрели бы матч наших со шведами. И обратили бы внимание на чешского судью, не засчитавшего гол в ворота шведов и не обратившего внимания на несколько моментов, после которых нужно было скандинавских хоккеистов отправлять в штрафной блок. А это важно.
– Важно для кого?
– И для вас в том числе. В чьих интересах судья из Чехии слегка засудил россиян? Вот и думайте. Арбитр действовал на грани фола, однако обвинить его в предвзятости нельзя. Хотя для опытного глаза она очевидна. Чуть позже нашим играть с чехами, а теперешний наш проигрыш шведам тотчас даст преимущество чехам. Это высший класс судейства, Павел Максимович. Нет?
– Зачем вы мне это говорите?
– Затем, что вы молоды. Не обижайтесь, но сейчас из вас можно лепить любую фигуру. Можно слепить пешку, а можно ферзя. А можно – сушку. С маком. Королем вам не стать при любом раскладе, однако не дай бог вам стать конем. Вы нашли в УПК то, о чем справлялись у меня?
– Конечно, нашел, – без вызова ответил Левенец. – Нашел и применил.
– Тогда зачем же вы приходили ко мне, если разобраться в ситуации могли и без моей помощи?
«Действительно, – подумалось Левенцу, – зачем?» А затем, что он молодой судья, и ему на первых порах нужна поддержка! Наверняка и Струге обращался к старшим коллегам! Нет?
– Обращался, – подтвердил тот. – Однако тогда, когда не мог найти ответ в тексте закона. Вы же, как я понял, нашли. Значит, я был прав, бросая вам книжку. Учитесь работать самостоятельно, Павел Максимович, иначе вас мгновенно превратят в коня. Вы верите в любовь с первого взгляда?
В голове молодого судьи вращался торнадо.
– Нет, – глупо ответил он на странный вопрос. – Как и в дружбу.
– Резонно, – отметил Струге. – Тогда мне кажется странным, что из вашего кабинета с первого дня вашего пребывания здесь не выходит один человек. Я не имею ничего против, но мне кажется, что это вас выбрали, а не вы приняли решение. Нет?
В голове Левенца наконец-то забрезжила пока единственная здравая мысль. Мысль о том, что в этом суде фигуры переставляет именно этот, атлетически сложенный мужик, а не некто по фамилии Николаев. Это он принимает решения, создает атмосферу и управляет судом, вопреки всем бюрократическим законам и иерархическим правилам!
– Павел Максимович, у вас на руках дело, которое обозначено подписью Николаева неделю назад. Вы направляетесь с ним в канцелярию, значит, вместе с ним несете вопросы. Могу вас уверить, что в канцелярии вы ответов не найдете. Нарветесь на укус Розы Львовны и отправитесь восвояси, уяснив для себя одну важную мысль – к этой женщине нужно подходить в болотных сапогах и накомарнике. Спросите лучше меня. Однако, если я пойму, что ответ на ваш вопрос расписан в Уголовно-процессуальном кодексе, я опять отправлю его в полет.
«Да, – думалось Левенцу, – не все так просто, как представлялось». Одновременно ему в голову пришли высказывания знакомых о том, что суд – не лучшее место для самоутверждения. Павел Максимович коротко поведал Струге о деле потерпевшего Решетухи все, что ему было известно из материалов.
– Мне известно, что в городе уже четырнадцать подобных эпизодов разбоев, – задумчиво, словно пересчитав эти эпизоды, произнес Левенец. – И, если не ошибаюсь, два из них закончились смертью потерпевших.
Струге окинул молодого судью взглядом работника ломбарда. Дорогущий черный костюм, белоснежная сорочка и яркий галстук с росписью «под Матисса». Все приобретено не на городских ярмарках, а в фирменных бутиках. Вид Левенца очень соответствовал должности начальника юротдела преуспевающей компании или адвоката из крутой коллегии, но никак не судьи. Полное отсутствие приглушенных тонов, что не способствует сосредоточенности внимания участников процесса. На заседаниях, где председательствует этот молодой человек, все внимание будет приковано не к предмету разговора, а к галстуку посреди картины, именуемой судьей.
– Откуда вам это известно? – Струге, крайне разочарованный увиденным, отвел взгляд от Павла Максимовича.
– Да какая разница? – слегка порозовев, отмахнулся тот.
Но отмахнуться от Струге было невозможно. Левенец не сводил слегка покрасневших глаз с дрожащими ресницами от герба страны над головой Струге, но под напором вопросов вынужден был вернуться к теме.
– Николаев сказал?
– Ну...
– Ну?
– Ну да, в общем. – Теперь Левенец покраснел.
– Об этом я ему сообщил, – сказал, словно оглушил громом, Струге. – И уже не два случая закончились смертельным исходом, а три. Вчера в больнице умерла женщина. Левенец, не имейте привычки выдавать чужое за свое и желаемое за действительное. Это кратчайший путь к всеобщему презрению. Так что вас беспокоит в деле, которое вам отписали?
– Меня беспокоит то, что преступление совершено по той же схеме, по какой происходили предыдущие четырнадцать случаев. – Уязвленный до глубины души Левенец чувствовал, что к горлу подкатывает волна изжоги. Так его еще не унижал никто в жизни. – Но следствие не усматривает причинно-следственной связи между моим делом и четырнадцатью «темняками».
– А вы не задавались вопросом – почему? – Струге протянул руку к делу. – Давайте потратим оставшиеся десять минут хотя бы на поверхностное знакомство с потерпевшим и подсудимым...
Глава 2
Миша Решетуха, остановив свой «Опель-Вектра» у киоска, нажал кнопку на брелоке сигнализации и направился внутрь.
Этот «Опель» он приобрел год назад у переселенца из Дагестана, выплатив тому две трети от минимальной цены. На заднем стекле машины, как и положено, красовался знак «Глухой водитель» – желтый кружок с тремя черными точками. Завидев этот знак, все хищники дорог шарахались от германской иномарки Миши, как от чумной. После того как хозяин получил удар в лоб мощным кастетом, работницы киоска первое время думали, что, помимо уже имеющегося знака, оба стекла машины придется снабдить еще одним символом опасности для участников движения. Знаком «Водитель-инвалид». Однако обошлось. Он постоянно жаловался своим продавщицам на головные боли, но на самом деле боли уже давно прошли. На следующий после происшествия день. Впрочем, несмотря на притворное кряхтение и вялые движения, факт быстрого выздоровления Миши не остался не замеченным в среде его продавщиц. Им, как никому, было хорошо известно, что для того, чтобы убить хозяина, нужен подъемный кран или мощный таран. А то, что ему сунули в нос... Скорее всего, это разборки с «крышей», возглавляемой неким Локомотивом, которой Миша не смог вовремя заплатить. И потом, после происшествия третья группа инвалидности Решетухи должна была трансформироваться во вторую, а это означало некий прорыв при получении очередных льгот для уплаты налогов с продаж. Так что Мише Решетухе не верили даже те, кто его хорошо знал, – свои же продавщицы. А других знакомых у потерпевшего в Тернове не было. Он появился в городе словно из другой Галактики.
Однако в обиду своих работниц Решетуха не давал и платил вовремя. Не в пример торгашам из соседних киосков...
– Как дела, красавица?! – проорал Миша, насмерть перепугав молоденькую девчонку. – Норма перекрыта?!
– Перекрыта, – ответила, сложив руки рупором, та. – На двадцать процентов выше вчерашнего дня.
– А?.. – Миша поморщился и наклонил голову.
– Вот хрен глухой... – прошептала девчушка и вдруг проорала: – Больше денег, говорю!! Больше, чем вчера!!
– Это хорошо! Персонал получает премию!! Раскрывай мошну, Вера, хозяин будет капусту рубить!
Снятие кассы продолжалось не более десяти минут. Еще столько же ушло на обычный инструктаж продавщицы и еще две минуты – на жалобы в области затылочной части головы. Закончив обычное для последней недели мероприятие, Миша проорал пожелание удачи и вышел вон. Сегодня удачный день, и он заслужил полноценный отдых. Товара в киоске хватит еще на два дня, девчонки дело знают, поэтому можно расслабиться. Плюс ко всему сегодня две встречи в российской суперлиге по хоккею...
– Эх, черт!.. – воскликнул Миша, уже подъезжая к дому.
Он совсем забыл о пиве. А хоккей без пива все равно что чай без лимона. Развернув «Опель» на сто восемьдесят градусов, он въехал во двор одного из домов, в котором показался коммерческий киоск.
Это хорошо, что он вовремя вспомнил. Хоть за километр от дома, но вспомнил! А рядом с домом найти пива просто невозможно. Нет рядом киосков, где торговали бы «Балтикой» или «Туборгом». Здесь же торгуют.
– Восемь «Туборга». – Миша полез в карман за туго набитым портмоне.
– У меня десять последних банок осталось, – пискнула из глубины киоска девушка. – Может, десять возьмете?
– Десять так десять, – буркнул Решетуха и бросил на прилавок три купюры по сотне. – Сдачи не надо.
Вот теперь можно ехать домой. Миша Решетуха больше всего в жизни любил три вещи. Деньги, хоккей и пиво. Он не помнил, чтобы за свою тридцатилетнюю жизнь хотя бы раз выпил водки. Водка дезориентирует социальную мощь человека на несколько дней и превращает его со временем в тупицу. Такого удовольствия Решетуха позволить себе не мог. Крайняя степень напряжения и внимания – вот основной козырь его жизни. Пиво лишь усиливает чувство самостоятельности и свободы.
А это работе не мешает.
– Вот, смотрите... – Склонившись над листами, Левенец дышал через плечо Струге ароматом «Рондо». – Тот же сценарий. Звонок в дверь, предъявление милицейского удостоверения, удар кастетом и обнос квартиры. Все так, как... Как вы рассказывали Николаеву.
Аромат «Рондо» хоть и не сближал этих мужчин, однако Антону Павловичу было гораздо приятнее чувствовать запах мяты, нежели свое табачное дыхание. Он прятал его от молодого судьи, сокрушаясь по поводу того, что не носит в кармане какие-нибудь пастилки. – Из вашего сценария, Левенец, выпадает одна важная деталь. Все потерпевшие, оставшиеся в живых, во весь голос заявляют о том, что перед ограблением, приблизительно за день-два до происшествия, их каждую ночь обзванивал странный человек. Хамил, угрожал распространением порочащих сведений – причем весьма обоснованных – и вешал трубку. Хозяева, чья психика была уже не в состоянии вынести подобного террора, обращались в милицию. В эту же ночь к ним приходил человек, представившийся сотрудником милиции, и говорил о том, что нужно срочно установить аппаратуру для прослушивания. И хозяева открывали. Впрочем, откуда вам было это знать? – Струге улыбнулся: – Ваш источник этого не знал, потому что я данному источнику не сообщил подробности. Вот так, господин Левенец, иногда бывает в мире сыска. Запускаешь в эфир шнягу для установления истины по делу, а потом твой же агент приносит тебе твою же шнягу в качестве проверенной информации. Ладно, мы не сыщики и оперативной работой не занимаемся. Наше дело – судить, Павел Максимович, а потому не нужно устанавливать связь между явлениями, если это не входит в круг ваших обязанностей. Не хотите сменить форму одежды для работы в суде?
– А чем вам не нравится моя? – Левенец дернулся от столь резкого перехода. – Вряд ли можно найти лучше. Строгий черный костюм. Неужели нужен белый?
– Ну, если захотите спеть в процессе какие-нибудь куплеты, тогда можно и белый. А так – нет. Наденьте однотонный галстук с менее шокирующим рисунком и рубашку более демократичного цвета. – Струге захлопнул дело. – Вы неаккуратны в выборе одежды.
Левенец покраснел:
– Я очень аккуратен не только в выборе одежды! У меня даже все газеты в нише складываются одна к одной. Число к числу.
Струге хмыкнул и равнодушно пожал плечами:
– Пусть так. Сменим тему и вернемся к делу. Так о каком аналогичном сценарии может идти речь, если ваш потерпевший глухой?
– Ну и что? – растерялся Левенец.
– А то, что ему вряд ли мог звонить неизвестный и третировать его по телефону. Я вообще сомневаюсь, что у вашего Решетухи в квартире установлен телефон. Зачем глухому Решетухе телефон, Павел Максимович? Так что рассматривайте дело и не заботьтесь о том, что не входит в ваши функциональные обязанности.
Помолчав, Антон снова обратился к нему:
– Павел Максимович, если у вас возникают проблемы, я не прочь помочь вам. Только перед тем как ко мне идти, убедитесь, что ответа у вас действительно нет. И прекратите посылать своего секретаря за кофе и бутербродами. Она вам не денщик.
Левенец вывалился в коридор в состоянии полного отстоя. Самым странным было то, что чувство обиды за то, что его «отымели», не приходило. По всей видимости, гордыня не была главным качеством молодого судьи, и небольшая встряска дала его мыслям верный ход. Оказывается, не всякую отмашку со стороны Антона Павловича нужно воспринимать как проявление снобизма! Мужик-то, кажется, толковый.
И действительно, как в общий сценарий четырнадцати разбоев мог вписаться «его» случай, если Решетуха глухой? И как Левенец сам этого не заметил?
День первого очного знакомства с молодым судьей подходил к концу, и Антон стал собираться домой. К восемнадцати часам, то есть к тому времени, когда пришла пора покидать суд, Левенец вообще выпал из сознания Антона. Хлопот хватало и без этого желторотого судьи, нарядившегося, как на богемный раут. Однако мысли о нем вернулись сразу же, едва Антон вышел на улицу. На скамье, под крыльцом, сидел Левенец и был совершенно поглощен изучением собственных ногтей.
– Холосты? – опередил своим вопросом Струге движение Павла Максимовича. – Поэтому некуда спешить. Нет?
Это «нет?» всех раздражало и вводило в состояние растерянности. С одной стороны, Струге как бы не соглашался с только что сказанным им же, но в этом случае заставлял собеседника мотивированно возражать.
– Когда это вы успели сменить галстук? – усмехнулся Струге, вновь не давая шансов Левенцу вставить слово. – На обеде?
– Отнюдь. У меня в суде гардероб.
Ни к чему не обязывающий разговор, прогулка по городу. И уже через четверть часа, переговорив все о том же, мешающем спокойно жить Левенцу деле, они остановились у дома с ателье на улице Вяземского.
– Для меня очень многое непонятно в этом деле, – признался Левенец. – Многое. Андрушевич в два раза тоще меня, а Решетуха в три раза толще вас. Как первый мог раскроить череп последнему?
Струге отвернулся. Левенец сейчас идет по его стопам. Но если отягощенный опытом Антон Павлович мог во имя правосудия иногда совершать странные поступки, то этот молодой парень, который далек от уголовщины, как небо от земли, при первой же попытке нестандартного подхода к делу мог с треском провалить свою карьеру. – Левенец, вы возмущались, когда Николаев ставил вас на рассмотрение уголовных дел? Вы хотя бы писк издали при этом?
Павел Максимович одернул куртку и нахмурил брови. Он, конечно, не спец в уголовщине, но и не дурак. Нет?
– Да! – вопреки всем ожиданиям ответил Струге. – Да, вы дурак, и прошу не обижаться на мою правду. Вы «цивилист», живой пример того, что не нужно ставить на уголовные дела парня, не разбирающегося в основных понятиях уголовного мира. Мало знать УК и УПК, Левенец. Вы никогда в жизни не поймете мотив преступления, если не сталкивались с ним воочию. Почему бы вам не попросить Николаева перевести вас на гражданские дела? Чтобы спасти вашу карьеру, я даже готов принять от вас это плевое дело. А?
– Нет.
Левенец был похож на ребенка, который безосновательно упрямится. Он стоял, провожая взглядом каждую машину, проезжающую мимо, и ежеминутно одергивал на себе куртку.
– Я понимаю, насколько уязвимы сейчас мои позиции, но... Я не откажусь от этого направления.
На лице Струге едва заметно дернулся мускул. Ответ ему понравился, но не пришлось по нраву упрямство, могущее привести к краху.
– Кода у вас первое заседание по этому делу?
– В будущий четверг.
– Иначе говоря, ни одну из сторон еще в глаза не видели?
– Так точно. – Левенец слегка расслабился. Вопрос Струге мог означать, что принятое Павлом Максимовичем решение не так уж бесперспективно. – А почему вы спрашиваете?
Струге сразу не ответил. Посмотрел куда-то в сторону и, привлекая внимание Левенца, указал на один из домов.
– Если вы еще никого не видели, значит, и вас никто не видел. Мы стоим рядом с домом, где произошел разбой Андрушевича в отношении Решетухи. Пойти к дому и поболтать со старушками вам никто запретить не может. В том числе и кодекс чести судьи. Просто идите и задайте вопросы, ответы на которые могут прояснить для вас то непонятное, о чем вы мне говорили. А завтра, если будет желание, найдите меня и поделитесь полученной информацией. Будет возможность – помогу чем смогу. Но не ищите меня в обед. Я веду собаку на прививку в ветеринарную клинику. – Покусав губу, он добавил: – И спрячьте под воротником свою белоснежную рубашку и черный галстук. Вы сейчас похожи на гробовщика и таким видом старух только отпугнете.
Развернувшись, Антон зашагал домой. Его дом находился в квартале от этого места. Не оборачиваясь, он поднял вверх руку и бросил: «До завтра!»
Он ушел, оставив Левенца посреди улицы. Это несколько унизительно, унижение порождает обиду и желание никогда больше не общаться с человеком, поступившим с тобой таким образом. Однако, будучи человеком неглупым, Паша быстро сообразил: раз это не происходит, значит, Струге поступил пусть и своеобразно, но не обидно.
– Иначе, наверное, и быть не может, – заключил судья. – Был бы Струге обычным, он не был бы у всех на языке.
Перед ним был дом, в который предстояло войти. Но это было невозможно. Павел Максимович очень хорошо помнил присягу, которую произносил, вступая в должность судьи. В ней говорится, что судья обязан быть беспристрастным. Раз так, то как он может идти и вмешиваться в ход уже проведенного следствия? У него есть дело с результатами оконченного расследования, у подсудимых есть адвокаты, у обвинения есть прокурор. Это все, что необходимо судье для вынесения приговора. Ни шагу влево, ни шагу вправо от толстой папки, в которой сшиты листы протоколов, объяснений, характеристик и постановлений.
Вспомнились слова Кислицына. Перестрелки, обвинения, необъявленная война с председателем областного суда...
Нет, такое развитие событий не для Павла Максимовича. Через три года нужно идти в упомянутый областной суд утверждаться на пожизненное назначение судьей, а совершая такие поступки, можно не протянуть и года. Слухи о хитрости и каверзности Лукина бродят по судам, как призраки надвигающейся беды, а в Центральном суде они, кажется, наиболее видимы простому смертному взгляду. Нужно зарабатывать авторитет и деловую репутацию грамотного судьи, но с поведенческими интересами, на которых настаивает Струге, можно заработать такую характеристику, что... Тогда, через три года, останется утешать себя лишь тем, что самая хорошая характеристика – это некролог.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Павел Максимович Левенец заторопился от дома, в который он едва не вошел. Вовремя остановиться и принять единственно верное решение – не это ли самое ценное качество настоящего судьи?
Глава 3
У Коли Рубакова в доме жила рысь. У Каршикова в пристроенном к коттеджу террариуме жили питон и две эфы. Даже у Вити Соломьянинова, чей авторитет никогда не поднимался выше городской канализации, у него, у Вити, которого никогда не приглашали на сходняки, в загородном доме резвился маленький медвежонок. У всех, кто мало-мальски так или иначе относился к правильным пацанам, были звери. У Якова Шебанина, второго по значимости человека в терновском криминальном мире, не было никого, кем он, пригласив братву в дом, мог бы похвастаться.
Рубрика «Братья наши меньшие» в терновской «Доске объявлений» была изучена Шебаниным от начала до конца. Животных предлагалось много, но все они были из прирученных, одомашненных, то есть не вызывавших уважения в рвущейся в глубину джунглей душе авторитета. Даже сам текст объявлений наталкивал на мысль, что ему хотят всучить какую-то тварь, которая может лишь тереться о ноги, попрошайнически урчать и дремать в углу квартиры на мягкой подстилке. Ну что это такое – «Отдам в добрые руки курильского бобтейла»? Само название «бобтейл» – нормальное, крутое. Однако если он может жить лишь в добрых руках, то какой это зверь? Так, кошка очередная. Были и толковые объявы. Например: «Продам бультерьера, суку». Но не хватало, чтобы среди братвы пошел слушок, что он в своем доме пригрел суку. Да и сам Яша сук не переваривал еще с малолетства.
Лежа на диване и подергивая ногой в такт несущейся из динамиков «кенвуда» песне Элтона Джона, Яша пускал в потолок дымные кольца и размышлял над очевидной несправедливостью. У всех, как у людей, в доме животные. Причем не босяцкие пуделя да рыбки, а самые настоящие обитатели диких краев, в которые без проводника соваться просто неразумно. Один медведь Витька Соломы чего стоит. Сразу видно – братан слился кровью с природой, ему близок зов предков и налицо хищнические природные инстинкты. Если бы было не так, то Солома держал бы в доме хомячка или морскую свинку. А он содержит косолапого, следовательно, требует к себе заслуженного уважения. Полгода назад Валерьян Николаевич Полевых, держатель Птичьего рынка, предлагал Якову росомаху. Яков отказался, и ее тут же перехватил Алик Бабаев из «крымской» бригады.
– Мариш! – крикнул Яша в глубь спальни. Там, у туалетного столика, сидела жена и пыталась посредством применения свежей клубники и пакетиков чая уничтожить с лица следы вчерашнего празднования дня рождения сына Николая Рубакова, известного в городе, как Буденный. – Ты не помнишь, почему я от росомахи отказался?