Шхеры

– Садись на корму, – скомандовала она. – И не перемещайся без спроса. В Глотке каждый лишний шаг – как шаг в пропасть.

Мы отчалили. Ирена работала вёслами с такой сконцентрированной силой, что мускулы на её лице напряглись, а на висках выступили капли пота, несмотря на ледяной ветер. Лодка послушно скользила по воде, огибая тёмные, скользкие камни, торчащие из воды, как спины доисторических чудовищ.

Чем ближе мы подплывали к проливу, тем яростнее становилась вода. Она клокотала, бурлила и пенилась, сталкивающиеся течения создавали на поверхности хаотичные водовороты. Лодку начало бросать из стороны в сторону, и я инстинктивно вцепилась в сырые, холодные борта.

– Не бойся, – её голос прозвучал удивительно спокойно посреди этого хаоса. – Страх тяжелее камня. Тонуть начинают именно от него.

Она пристально вглядывалась в воду, её глаза, сузившиеся от концентрации, читали водные потоки, как я когда-то читала книги в своём городском кабинете.

– Вон там, видишь? – она кивнула на едва заметный красный поплавок, яростно дёргавшийся на пенной гребне. – Сеть зацепило. Течение прижало к тому самому рифу. Надо освобождать.

Она ловко развернула лодку, поставив её носом против течения, и мы медленно приблизились к месту, где из воды угадывался тёмный контур подводного камня.

– Тебе придётся помочь, – сказала Ирена, перекладывая весло. – Я буду держать лодку, а ты постарайся просунуть руку под воду и найти, где сеть зацепилась. Осторожно, не порви.

Я послушно сняла варежку и опустила руку в ледяную воду. От холода перехватило дыхание. Вода была мутной от песка и ила, и я ничего не видела, могла действовать только на ощупь. Пальцы онемели почти мгновенно.

– Не смотри, чувствуй, – донёсся до меня её спокойный голос. – Вода всё расскажет. Найди напряжение.

Я водила рукой под водой, и через несколько секунд действительно почувствовала, где прочный канат сети натянулся, зацепившись за что-то острое. Я попыталась дёрнуть, но безуспешно.

– Не сила нужна, а хитрость, – сказала Ирена. – Попробуй провернуть её по часовой стрелке. Камень неровный, должен соскользнуть.

Я последовала её совету, и после нескольких попыток сеть с неприятным скрежетом вдруг освободилась. Мы с Иреной одновременно потянули мокрый, тяжёлый канат, и вот уже вся сеть, полная трепещущей рыбы, оказалась в лодке.

Ирена быстро, опытными движениями стала разбирать улов. Крупную рыбу – пару мерлуз и несколько увесистых окуней – она складывала в корзину, мелкую аккуратно отпускала обратно в воду.

– На уху хватит, – с удовлетворением в голосе констатировала она, вытирая руки о брезент штанов. – И тебе на ужин зажарим.

Мы уже собирались грести обратно, когда её взгляд упал на что-то в воде рядом с тем самым рифом. Её лицо на мгновение стало другим – не строгим и сосредоточенным, а задумчивым, почти мягким.

– Твой отец, – начала она негромко, и ветер едва не унёс её слова, – он меня здесь, у этой самой Глотки, и учил воду читать. Говорил, у каждого места в море – свой нрав. Одно – как старый мудрец, спокойное и глубокое. Другое – как юнец, вспыльчивое и непредсказуемое. А Глотка… – она на секунду замолчала, глядя на бушующую воду, – Глотка, говорил он, как обиженный ребёнок. Шумная, крикливая, может и толкнуть невзначай, но зла в сердце не держит. Просто требует к себе уважения.

Она умолкла, и только шум ветра и рёв прибоя заполнили паузу. Это был первый раз, когда она добровольно, без моих расспросов, заговорила об отце. И в её словах не было привычной сухости, а была какая-то особенная, бережная нежность.

Обратный путь мы проделали почти молча. Тяжёлая сеть с уловом лежала между нами, мокрая и холодная, но в воздухе витало что-то новое – не просто облегчение от выполненной работы, а какое-то глубинное, молчаливое понимание. Она несла свою часть тяжести, я – свою, и в этом совместном усилии, в этом преодолении стихии и страха родилось нечто большее, чем просто договорённость о совместном быте.

«Иногда самые важные диалоги в нашей жизни происходят не в гостиных, при свете ламп, а в утлых лодчонках посреди бушующей стихии, – думала я, глядя на её согнутую под тяжестью сети спину. – И слова для них не нужны. Потому что правду, которая живёт в молчании, не выразить никакими словами. Её можно только почувствовать кожей, вдохнуть с солёным воздухом и пронести в сердце, как самую ценную добычу».