С противоположных берегов океана. Рассказы, роман

© М. Деранц, текст, 2025

© Издательство «Четыре», 2025

Даная – поющий цветок

Каждый понедельник ещё затемно Донара, которую только мистер Джобс называет Данаей, приятно растягивая это имя, держит путь в Биг Беар на своём стареньком «камри». Эту работу она нашла пять лет назад по объявлению, в котором говорилось, что для семидесятипятилетнего мужчины требовалась сиделка на двадцать четыре часа. Почему-то Донара воспринимала неподвижно прикованного к больничной койке мистера Джобса как вернувшееся воплощение её забытых воспоминаний, такое же отчуждённое и одинокое, в образе покинутого старика, живущего на вершине горы. Женщина сомневалась, но тем не менее решила пойти на эту работу, ведь за пять лет на чужбине и мечтать не могла о такой высокой оплате.

Маленький дачный городок, куда она спешила, ютился в горах Сан-Бернардино в окружении леса и уединённого озера. Избалованные калифорнийским солнцем жители зимой спешат сюда порадоваться снегу, а летом – насладиться свежим горным воздухом и рыбалкой. Уже который год дети не отдыхают. Супруг хмурится, обижается и даже ведёт себя враждебно вместо того, чтобы понять и поддержать их. Очень часто мы не в силах объяснять своим детям те или иные поступки. После смерти матери он стал совсем невыносим: если ему грустно, то грустить должны были все, словно Земля крутится вокруг него. В какой-то степени она жалела мужа, ведь он всю свою жизнь прожил за спиной обеспеченного отца, которого уже нет. Там, на родине, работая в офисе, он ничего тяжелее ручки в руках не держал. Здесь, на чужбине, ему приходилось зарабатывать кровью и потом, получая при этом копейки.

Из глубины лет появились очертания молодой чувственной женщины, бурно увлечённой своим супругом. Казалось, эта женщина не имела ничего общего с ней, будучи глубоко похороненной в другое время и в другом пространстве. Суета днём, суета ночью… Хотя это не так уж и трудно – быть чувственным, когда весь день слоняешься без дела. Эх, Игит, Игит… Настоящий мужчина ты лишь в постели!

В последние годы в связи с работой в Биг Беар каждую пятницу вечером, возвращаясь домой, женщина печально смотрела на своих детей, словно на сирот. Среди них отличалась маленькая шестилетняя Гоар, которая встречала и провожала мать с горькими рыданиями. Каждый раз, когда она вспоминала заплаканную дочь, её лицо омрачало чувство вины.

Было время, когда гармония в семье сохранялась лишь благодаря свекрови, до той злосчастной пятницы, когда поздно вечером, вернувшись уставшей с работы в свою маленькую съёмную квартиру, Донара обнаружила её в жутком беспорядке: во всех углах валялась одежда, на кухне гора грязной посуды. Свекровь забрали в больницу. А ей казалось, произошло что-то ужасное.

Выходные для Донары были самыми тяжёлыми: ощущение потери преследовало её, ведь бóльшую часть времени она проводила со свекровью, а не с мужем, словно связала жизнь с ней, а не с её сыном. В начале совместной жизни свекровь часто с гордостью повторяла при сыне: «Мой Игит – словно каменная стена – настоящий мужчина! Ты не сможешь прикрепить его к подолу своего платья булавочкой! А как ты думала? Он – выпускник университета, красавец, ты – необразованная, крестьянка! Мало того что вышла замуж за такого парня, так ещё и переехала из провинции в город. Ведь об этом ты и мечтать не могла!» Молодая невестка грубо и резко отвечала: «Алаверди – город, а не деревня!» Так и пролетали дни.

В последние годы похудевшая из-за долгой болезни свекровь любила повторять с иронией: «Эх и дожили, теперь Донара наша кормилица!» Но будучи при смерти, почему-то позвала к себе именно невестку. А та расплакалась, с любовью обняла свекровь и сказала: «Мамочка, милая, прости меня за всё!» Даже перед смертью свекровь продолжала оставаться властной. «Прощаю…» – был ответ.

Воспоминания отозвались болью, перехватило горло, глаза наполнились слезами. А так хотелось, чтобы свекровь хотя бы в тот момент стала роднее, обняла как любимую дочь, поплакала на плече и прошептала: «Доченька, и ты прости меня за всё!..»

Чем дальше машина поднималась в гору, тем легче становилось у неё на душе. Женщина уже представляла, как наслаждается изумительным вкусом кофе мистера Джобса – латте-френч, – в приготовлении которого явно был какой-то секрет. Иначе как объяснить её потребность пить его всё чаще и чаще?

Как всегда, она припарковала машину на том же месте, посреди дороги, прикрыла глаза от удовольствия и, глубоко вдыхая воздух, точно в детстве, под тем же небом, в далёкой горной стране, где цвели кизиловые деревья, где до сих пор дрожит её сердце от несбывшихся желаний и тоски, звонко запела: «О горы, горы, родные горы…»

Пять лет тому назад в один из летних дней этот дом, окружённый ярко-розовыми кустами благоуханных роз, встретил их. За рулём был Игит, в то время она ещё не водила. А теперь к этим розам прибавились другие – телесно-бледного цвета с ярко-жёлтой сердцевиной, сорта «Даная», которые владелец дома посадил после чудесного выздоровления. Ушла с работы мексиканка Роза, которую Донара заменяла по выходным, но та не одобряла её чрезмерно серьёзное отношение к своим обязанностям. Покидая дом, Роза спровоцировала ссору, обвиняя Донару в том, что потеряла работу. Уволился также водитель Анджело, привозивший продукты по вторникам. Роза подшучивала над ним, весело смеясь: «Он как бы есть, но по сути его нет».

Красиво украшенную орнаментом стальную дверь открыл благовидный пожилой мужчина с лёгкой походкой, не свойственной его возрасту. С широкой, счастливой улыбкой оттого, что вновь увидел её, он, как обычно, сначала пожал ей руку, а после, преклонив голову, поцеловал.

– Я ждал тебя, чтобы позавтракать. Выйдем на балкон. У тебя усталый вид.

– Вы тоже выглядите уставшим, мистер Джобс.

– В твоё отсутствие я два дня наводил порядок на чердаке. Посмотри, что нашёл – фотографии и компакт-диск. Нет-нет… Посмотришь потом, сначала горячий кофе.

В сущности, мужчина был её единственным собеседником. В последнее время она замечала в его взгляде нечто необъяснимое, а женская интуиция подсказывала ей что-то неладное. Она решила больше не изливать перед ним душу и не жаловаться на мужа.

Веранда была прорыта в скале, висевшей на краю обрыва. Погружённая в кресло женщина, с удовольствием потягивая кофе, любовалась полётом горных соколов, паривших над ней с широко раскрытыми крыльями.

– Если бы я могла так летать…

– Это нетрудно. Надо просто научиться пользоваться парашютом. Неописуемое чувство! До болезни у меня неплохо получалось. Мы можем начать тренироваться вместе, если ты не против. Знаешь, а мне бы очень хотелось научиться петь, как ты…

– Опять прыгать с парашютом? Не забывайте, вам уже восемьдесят. В вашем возрасте это очень опасно.

– Споёшь для меня «Киликию»[1]?

Женщина попыталась сдержаться, но не получилось. Она рассмеялась над его произношением, и её весёлый смех раздался в горах звонким эхом.

– Если бы мне позволили петь, я была бы самой счастливой на свете. Хотя всё не так. В начале замужества я всё время пела, когда гладила бельё, стирала, готовила. – Она виновато улыбнулась. – Как-то у нас были гости, и свёкор попросил меня спеть для них. Это было в первый и последний раз. Свекровь запретила, возмущённо заявив, что её невестке не подобает стоять и петь перед мужчинами, словно непристойной девице!

– А ты бы спела сидя! – попытался пошутить мистер Джобс, полагая, что между ними разница в несколько веков. – Я заметил, что о свёкре ты говоришь с любовью.

– Благополучием семьи мы все обязаны ему. В советские годы он имел положение и должность, но после распада, когда развалилась страна, лишился всех полномочий – именно это его убило. Игит по своей природе потребитель, нежели созидатель, – невольно она опять вернулась к своей неприглядной действительности, которая предстала перед ней недовольным лицом супруга.

– Выходит, твой муж из обеспеченной семьи?

– В этой стране было равенство. Семья считалась богатой, потому что жила в отремонтированной квартире, где все три комнаты были набиты драгоценной мебелью. Меня свёкор выбрал как выбирают радующую глаз мебель.

– Даная, не будь жестокой. Я уверен, что он тебя очень любил.

– Да, вы правы, мистер Джобс, он всегда был добр ко мне.

– Тебя невозможно не любить. Я обязан тебе выздоровлением. Ты сильная и добрая женщина.

– Я просто выполняла свои обязанности. – И после короткого молчания добавила: – Прежде всего я дала вам заботу, которую должна была дать родному отцу. Он болел и умер, а я была далеко от него, не было возможности приехать…

– Что бы я для тебя ни сделал, – всё мало! Давай я тебе покажу альбом картин эпохи Возрождения, фотографии в нём высокого качества. И ты увидишь, что действительно похожа на «Данаю» Тициана.

Женщина смущённо взглянула на фотографию обнажённой принцессы и нашла только что лишённую невинности молодую женщину с маленькой грудью очень красивой. Отец богов Зевс уже спрятался за облаками. Мысленно она опять перенеслась в прошлое. Вспомнила, как в первые дни замужества у подъезда трусила тряпку, которой вытирала пыль. Соседка, известная художница, с удивлением пристально рассматривала её. Позже из приоткрытых дверей она услышала разговор.

– Где вы нашли такую красавицу?

– Тише, тише, а то услышит. А чем хуже мой Игит, а? И вовсе она не красавица, некоторые части тела по сравнению с ростом и комплекцией довольно малы, – послышался голос свекрови.

– Она прекрасна, так же, как и ты, – сверкающим взглядом рассматривая Донару с ног до головы, произнёс мистер Джобс. – Спой же, пожалуйста, «Киликию».

На этот раз его произношение не развеселило женщину. Его взгляд лишил её обычной непринуждённости. Впервые она отказалась петь.

– Если бы ты была моей дочерью, я бы сделал из тебя Монсеррат Кабалье.

Эти слова успокоили её. «Слава богу, он воспринимает меня как дочь», – подумала она.

– Но вы же всегда говорите, что я похожа на вашу жену.

– И похожа, и нет.

– Ваша жена была стройнее, ухоженней и изящней.

– Да, она действительно следила за собой, но ты совсем другая по натуре. В твоём взгляде столько нежности и слабости одновременно…

– Только что вы сказали, я сильная, а теперь твердите о слабости? – улыбнулась женщина.

– Ты сильна именно своей слабостью. Самое главное в женской красоте – это её характер. Да ты прекраснее даже этой принцессы… – смущённо отбросив в сторону альбом с фотографиями, сказал хозяин дома.

После беседы мистер Джобс закрылся в своей комнате, а женщина приступила к повседневным обязанностям. Заботу об ужине хозяин в этот вечер взял на себя. Это был необычный ужин. Стол был накрыт праздничной скатертью, в темноте горели две высокие свечи, в бокалах – вино. Этот магический свет, ночные таинственные тени, нежный аромат и шелест кустов, травы сквозь колыхание занавесок в открытом окне, чарующая музыка старой пластинки окутали её.

– Если бы инопланетяне спустились сейчас и увидели эту гору, дом, чудесные розы, то подумали бы, что здесь находится рай, – взволнованно произнесла женщина.

– Мне кажется, самые красивые цветы – это мы, люди, и наша жизнь так же коротка, как и трёхдневная жизнь цветка, – с грустью прошептал мистер Джобс.

Женщина вышла на балкон и облокотилась на перила. Ночной бриз играл в её волосах. Мужчина подошёл к ней сзади, обнял и стал медленно целовать Донару в шею. Её тело было здесь, на балконе, но душа её парила где-то очень высоко, потому что только там возможно испытать такое наслаждение.

– Мистер Джобс, это неправильно, так нельзя, – выговорила она, вырываясь из его объятий.

– Я люблю тебя, и это чувство сильнее меня.

Женщина ничего не ответила, резко развернулась и убежала в спальню, где, запершись, дала волю горьким слезам. Всю ночь холодные серые глаза прекрасной миссис Джобс с осуждением смотрели на неё с портрета, выражая укор и презрение.

Заснула она только под утро, проснулась от шума хозяйского «роллс-ройса». Подумала: «Как обычно, каждый вторник едет за покупками». Донара решила позвонить дочери мистера Джобса Элене, которую никогда не видела. Вначале, когда состояние хозяина было тяжёлым, приходилось часто звонить ей, чтобы держать в курсе положения. Но вскоре Донара поняла, что Элена очень занята и сильно нервничает из-за её частых звонков.

– Почему вы хотите уволиться? Нашли работу получше? Не мямлите! Вы должны были поставить меня в известность за две недели. Объяснитесь! – её голос звучал властно.

– Последние пять лет мы с вашим отцом живём под одной крышей, это нас очень сблизило.

– Говорите конкретней, – голос прозвучал резко, как удар камня о камень.

– Мы всё время вместе, проводим очень много времени вдвоём. Мне кажется, дело именно в этом, поэтому он…

– Ах вот оно что! – настороженно произнесла Элена, словно очень близко, под окном, в кустах проползла змея. – Надеюсь, вы не восприняли всё всерьёз? Это просто старческий маразм, или, как говорят врачи, патологический порыв, – голос вновь стал резким, похожим на змею, поднявшую голову в напряжении. – Не смейте играть в игры за моей спиной! Вы же прекрасно знаете, я юрист, и ничего вы не добьётесь!

– Какие игры? Я лишь хотела поставить вас в известность, – выговорила Донара сквозь слёзы.

После короткого молчания Элена сказала:

– Хорошо. Сегодня ночью незаметно покиньте дом, ничего не говоря моему отцу. Зарплату вышлю по почте.

В течение этого дня Донара сторонилась мистера Джобса, а ночью тихо и незаметно покинула дом.

Год прошёл очень быстро. В супермаркете кто-то обнял её и крепко поцеловал. Это была Роза, она поправилась настолько, что её пухлое лицо стало похоже на шар, излучающий счастье. Казалось, он восторженно катится при ходьбе.

– Я так счастлива! Я обязана этим именно тебе!

– Не понимаю. И чем же? – изумлённо спросила Донара.

– Год назад Элен Джобс позвонила мне и предложила немалые деньги за новую работу. Утром мы уже были в Биг Беар. Потом отец и дочь уединились. Я слышала крики и пререкания. Честно говоря, я до конца так и не поняла, почему они спорят, но предполагаю, что это было связано с тобой. – Роза вопросительно смотрела на неё.

– А что потом?

– А потом… Я услышала крик Элен. Приехала машина скорой помощи, и Джобса увезли в больницу. Элен заперла дом, села в свою машину и поехала за ними, оставив меня на улице совсем одну.

– Что с Джобсом? – взволнованно спросила Донара.

– Не волнуйся, старик ещё жив, я навещала его пару раз по просьбе Элен. А он неплохо устроился в доме для престарелых «Санрайз» в Беверли-Хиллз. Что с тобой? Ты побледнела, услышав о Джобсе. А обо мне ничего не хочешь спросить?

– А что спрашивать? Я вижу, ты счастлива.

– Дана, милая, главное не Джобс, а то, что я нашла своего Анджело. Ты помнишь нашего водителя? Во второй раз потеряв из-за тебя работу, я, не евшая целых пять часов, на неудобных высоких каблуках спускалась по заброшенным холмам, когда нагруженный дровами грузовик моей судьбы пришёл на помощь. Жизнь моя, любовь всей моей жизни – мой Анджело! Он привёз меня в Лос-Анджелес, и с тех пор мы неразлучны с моим зверьком.

В первый раз Донара вела машину по незнакомым улицам Беверли-Хиллз. Она обнаружила мистера Джобса на больничной койке, как и при первой их встрече. Женщина поцеловала больного в лоб. На мгновение в его потухшем взгляде вспыхнули смутные огоньки, похожие на последние угасающие лучи заката. Он улыбнулся ей почти детской улыбкой, его пальцы скользнули по её лицу, погладили волосы, а потом Джобс посмотрел ей прямо в глаза, никого не видя, кроме неё.

– Он потерял память, но, увидев вас, кажется, что-то вспомнил, – сказала медсестра.

Мистер Джобс крепко сжал руку Донары и устало закрыл глаза. Через месяц его не стало…

Игит предложил сопроводить жену на похороны, но Донара отказалась. Она чувствовала, что Джобсу было бы приятней видеть её одну. В церкви было очень много незнакомых людей. Она надеялась увидеть там прощальные венки, как во время похорон в Армении. Но лишь её скромный венок неприметно лежал в дальнем углу церкви, словно сирота, как мистер Джобс годы напролёт, вдали от всех, одинокий и больной в своём шикарном особняке.

Ночью Донаре приснился сон. На приютившийся в горах особняк мирно падал снег, потом он перешёл в ливень. Всё было трогательно и загадочно… Она самозабвенно пела и танцевала под дождём, а в кустах, словно прячась, сидел мистер Джобс. Он пристально смотрел на неё, как на поющий цветок, и только время от времени она слышала звук его прерывистых аплодисментов.

Перевод Кристины Манукян

Лимузиномания

Всё своё детство он провёл в одиночестве: его родители, бабушка, старшая сестра, брат трудились денно и нощно и когда возвращались с работы, мальчик уже спал. Его сверстники (мексиканцы, филиппинцы, индийцы, армяне), оставаясь без присмотра взрослых, целый день слонялись по улицам и шумно галдели. Мальчика не принимали в дворовую компанию, не привлекали к играм из-за его медлительности и периодически подтрунивали над ним… Во двор он выходил всё реже и реже. В школе тоже у него не было друзей.

Большая семья ютилась в маленькой квартире, где стоял огромный телевизор. Это были девяностые годы, по телевизору часто показывали фильмы про мафию, в которых водители на лимузинах возили мужчин в роскошных костюмах из одного места в другое, где они решали проблемы и вершили судьбы людей. Мальчик не выделялся остротой ума и в основном не понимал, о чём говорят герои фильмов, но тем не менее они стали для него самыми родными людьми, так как в этом огромном мире только они и были рядом.

Днями напролёт мальчик лежал на диване, укутавшись в тёплый плед, и смотрел фильмы с участием своих любимых героев. Бывало, засыпал перед экраном и, когда сон смешивался с явью, видел себя рядом с ними в роскошном лимузине, ход которого, сладко убаюкивая, погружал его в сон – и так изо дня в день, из года в год…

Он не знал, что их род переселился сюда из раскинувшегося на краю неприступного обрыва и изолированного от мира села, находящегося за тысячи миль от его города; что во все времена – и при феодализме, и при капитализме, и при социализме – их род Хеванц[2] был самым бедным в селе. Откуда мог знать мальчик о бедственном положении своих предков, об их тяжёлой судьбе, если никто ему об этом не рассказывал? Домочадцам некогда было беседовать друг с другом, и даже если такое случалось, мальчик не понимал их. Он разговаривал на том языке, что и его герои фильмов, – медленно и растягивая слова.

Он с трудом окончил школу. Многие выпускники продолжили учёбу, некоторые отправились служить в армию, а юноша устроился в пекарню, где работало первое поколение эмигрантов из его рода…

И вот его мечта осуществилась: он приезжает на работу в дорогом костюме на шикарном лимузине и, когда медленно и величаво выходит из автомобиля, все смотрят на него с благоговением. Именно в такие минуты он чувствует себя «нормальным человеком».

Работа была тяжёлой. Целыми днями он таскал двадцатипятикилограммовые ящики масла, тяжёлые мешки с мукой, вёдра с кремом на склад, который располагался в конце здания.

Тем не менее… ему нравилось, что здесь никто не потешался над ним. Юноша был неразговорчив, и все относились к нему с уважением. Сослуживцы строили противоречивые догадки, но в одном их мнения сходились: этот парень очень богат, к тому же владеет английским. Они никак не могли понять, почему вместо того чтобы устроиться на достойную работу, он горбатится здесь, с ними, в таком убогом окружении. Поговаривали даже, что причиной тому служит некая «тёмная» миссия.

Что бы там ни говорили, юноше нравилась эта работа, он полюбил людей, которые говорили на языке далёких гор. И – о чудо! Он заговорил как они. Воспоминания о забытых горах сорвали оковы с его языка, слуха и пребывающего в полудрёме сознания.

Казалось, всё идёт своим чередом. Как-то раз измученная непосильным трудом женщина-пекарь показала ему фотографию своей дочери, которая жила в далёком горном селе… Перед сном мать вдохновенно молилась, чтобы её дочь приглянулась такому представительному мужчине. Неизвестно, что послужило тому причиной – корни, протянувшиеся от огромного города, расположенного в древней пустыне, до далёких, забытых гор, или красивые васильковые глаза, искрящиеся с фотографии девушки, – но молитвы женщины были услышаны. Хев по уши влюбился в дочь пекаря…

Пересекая океан, в далёкое село летели посылки с роскошными платьями, причудливыми шляпками с вуалью и перьями. Девушка не могла надивиться своему счастью. Она вышагивала по селу в экзотических шляпках, гармонично сочетающихся с её нарядами. Односельчанки лопались от зависти, хотели быть похожими на неё, но у них не было такой возможности.

Свадьба была не за горами, и женщина-пекарь надеялась, что скоро увидит свою повзрослевшую дочь, с которой рассталась, когда малышке было пять. Они не виделись целых пятнадцать лет, потому что процесс получения иммиграционной визы, затянувшийся на долгие годы, зашёл в тупик…

Хотелось бы, чтоб эта история имела такую концовку, какая бывает в армянских сказках: чтобы сбылись мечты жениха, невесты и её матери и с неба упали три яблока, но… Нашим героем двигало неуёмное желание разъезжать на лимузине, и он всё чаще и чаще пользовался дорогостоящими услугами: на лимузинах ездил за продуктами, бесцельно катался по оживлённым улицам, посещал элитные заведения, а тем временем водитель часами ждал его в автомобиле.

Денег не хватало. Сначала из дому пропали украшения жены брата, через месяц – сестры, затем – матери. Домочадцы сначала подозревали соседей, но, когда убедились, что это его рук дело, выгнали из дома. Тётя, которая недавно переехала в их город из далёкого горного села, приютила его в своей каморке. В благодарность он устроил её на свою работу, где пользовался большим уважением.

Пекарня закрывалась всего на два часа – с часу до трёх ночи. И в это же время произошло ограбление. Это было ужасно – совершить такую кражу, особенно там, где тебя любят и ценят… Но юноша был не в силах совладать с лимузиноманией: она была превыше всего…

Он вынес со склада двадцать ящиков масла, девятнадцать из которых продал городским пекарням по цене ниже себестоимости. Один ящик не удалось сбыть, и он принёс его тёте. Та в тот же вечер растопила всё масло, как это издревле делали в их горном селе, чтобы потом на нём готовить. Аромат топлёного масла разнёсся по всему двору.

Несмотря на то, что тётка охотно употребляла масло, спустя время она всё же сказала хозяину: «За всю неделю ни разу не сомкнула глаз. Эту кражу совершил наш Хев…»

Хозяин пекарни позвонил юноше и стал уговаривать вернуть деньги за украденное масло и подобру-поздорову расстаться. Тот стал угрожать в ответ, после чего смачно выругался и резко оборвал разговор – точно так же поступили бы его «собратья» из фильмов. У хозяина не оставалось иного выхода, кроме как позвонить в полицию.

Юношу задержали в одном из оживлённых кварталов города в тот самый момент, когда он, одетый с иголочки, выходил из лимузина. Растерянная, изумлённая толпа издали с повышенным интересом наблюдала за его арестом. А юноша был польщён этим вниманием, чувствовал себя таким важным! Это был «звёздный час» Хева…

Перевод автора

Сказка о муке́

Среди студентов столичного медицинского института было много детей влиятельных чиновников. В этой «богемной» среде Ева, отличающаяся своей скромностью, была «вне конкуренции». Утром, когда студенты стекались ко входу в учебное заведение, университетский двор превращался в подиум для показа мод. В девяностые годы здесь проходили шоу на показ, демонстрировались шубки из натуральных мехов и развевающиеся от ереванского ветра платья, купленные исключительно в магазинах брендовой одежды.

На время летних, зимних и весенних каникул Ева возвращалась в родной посёлок, помогала матери-стоматологу с выпечкой кондитерских изделий. Одно пирожное приносило доход в размере пятидесяти драмов[3] – цена одного коробка спичек. Чтобы купить самую дешёвую обувь, надо было продать двести кусков… А чтоб оплатить год обучения – тысячу четыреста… У её сестры-красавицы, бабушкиной любимицы, была задолженность за предыдущий год обучения, а ей хоть бы что.

У бабушки дёргался глаз… «Как ни посмотрю, Ева останется в девах, – ворчала она. – И в кого такая уродилась?»

Вот уже в который раз она мысленно перебирает ветви родословного древа, одну за другой вспоминая ушедших в мир иной женщин, которые из поколения в поколение передавали по наследству стройную фигуру и женственность, затем переводит взгляд на короткие, полненькие ноги внучки. Увы, достоинства, присущие их роду, обошли Еву стороной. В её случае механизмы наследования, которые в прошлом работали беспрерывно, дали сбой. Действительно, все женщины этого рода были миловидны и хорошо сложены и все, достигнув брачного возраста, тотчас же выходили замуж. Да и сама бабушка была женщиной высокой и статной. Но Ева давно свыклась с насмешливым прозвищем «наша уродина», которое ей дали в семье, и не обращала внимания на воркотню старушки…