Инфернальная реальность

Пролог

Безногий тридцатидвухлетний инвалид бессильно плакал, уткнувшись лицом в ладони. Он неловко примостился на высоком деревянном стуле за уставленным пустыми бутылками и тарелками со скромной закуской столом.

– Оленьку убили, убили! – сквозь слезы выдавливал он. – Сестра не могла покончить с собой! Ее довели! Вынудили!

– Ты уверен, Саша? – с сомнением в голосе спросил сидевший напротив крепкий голубоглазый двадцатичетырехлетний парень с коротко подстриженными темными волосами и абсолютно седыми висками.

– Да, Володя, да! На теле было множество ссадин, синяков, кровоподтеков!

– Как же объяснили их происхождение врачи?

– Да никак! – Инвалид длинно выругался. – Набрехали, будто она сама себя изувечила! В припадке! Сучары поганые! И ни хрена не докажешь. Кругом сплошная мразь! Давить их надо, как чеченов!

– Чеченов нам тоже добить не дали! – грустно усмехнулся голубоглазый. – А ведь немного оставалось!

Безногого звали Александр Свиридов, а голубоглазого – Владимир Ермолов. Оба они в недалеком прошлом служили в спецназе ГРУ и полтора года провоевали в Чечне. Ермолов будучи сержантом срочной службы, а капитан Свиридов в качестве командира разведроты. В феврале 1996 года Свиридов спас Ермолову жизнь, вытащив его, оглушенного взрывной волной, из-под огня, а спустя несколько месяцев, как раз в день подписания Лебедем предательского Хасавюртовского соглашения, сам едва не погиб, подорвавшись на чеченской мине. Врачи сумели спасти капитану жизнь, однако ноги пришлось ампутировать выше колен. Речь шла о младшей сестре Свиридова, положенной на обследование в психоневрологический диспансер № 3. Попав в дорожно-транспортное происшествие, Ольга получила серьезную травму головы. Через месяц после выписки из больницы у девушки начались страшные головные боли, провалы в памяти… Иногда возникали галлюцинации. Родственники сочли за лучшее прибегнуть к услугам психиатров, истратив последние сбережения на оплату лечения и отдельную палату. А неделю назад им сообщили – Ольга покончила с собой, повесившись на батарее парового отопления.

С тех пор Александр запил по-черному и в настоящий момент выглядел ужасно! Опухшее, сизое лицо, безумный взгляд, трясущиеся руки…

Владимир с жалостью смотрел на бывшего командира. Он помнил капитана совсем иным: мужественным, волевым, энергичным человеком…

– Тебе нужны деньги? – попытался сменить тему разговора Ермолов. – Если что – не стесняйся! У меня имеется пара штук баксов в заначке…

– Перестань! – отмахнулся Свиридов. – Ребята, дай Бог им здоровья, устроили на канцелярскую работу в Министерство обороны… С голоду не помру.

Искалеченный капитан наполнил стакан до краев водкой и не поморщившись выпил словно воду.

– Эх, найти бы сволочь, сгубившую сестренку! – тяжело вздохнул он.

– Знаешь, Саша, – вдруг встрепенулся Ермолов, – у меня появилась идея! Я, как ты знаешь, учусь на втором курсе медицинского института и могу попытаться устроиться санитаром в тот дурдом. На подработку якобы. Там на месте и разберусь в ситуации. Если Ольгу действительно довели до самоубийства, я вычислю виновников.

Взгляд Свиридова прояснился.

– Ради Христа, Володя! – взмолился он. – Найди мне эту падаль! Поклянись, что найдешь!

– Клянусь! – твердо сказал Ермолов.

Глава 1

– Послушай, Максим! – Отец снял пенсне и со смущенным видом принялся протирать его носовым платком. – Вот ты сам говоришь, что кое-кто свихнулся над этими проблемами. А ты знаешь, что есть еще такое религиозное помешательство. Может быть, на тебя слишком подействовали эти твои книги про нечистую силу… Если хочешь – у меня есть один знакомый психиатр.

Доктор социальных наук презрительно фыркнул:

– Если к кому применительна поговорка «Врачу, исцелися сам», то в первую очередь это относится к психиатрам. Ведь многие психиатры становятся психиатрами, чтобы быть поближе к собственной среде… Ты лучше пошли этого психиатра ко мне. Я скорее найду у него что-нибудь такое, ненормальное.

– К вам посетитель, Зиновий Михайлович, – почтительно доложила дежурная медсестра. – Говорит, срочное личное дело!

– Пусть катится к чертовой матери! Не видишь, дура?! Занят я! – не удосужившись обернуться, утробно гавкнул заместитель главного врача по лечебной части психиатрической больницы № 3 г. Н-ска[1] кандидат медицинских наук Кудряшкин – темноволосый бородатый обрюзгший мужчина лет сорока пяти с наглыми маслянистыми глазами навыкате. Поведение Зиновия Михайловича объяснялось не только природным хамством. Два часа назад с треском провалилась блестяще задуманная комбинация, проводимая совместно с начальником местного ОВД полковником Бодряковым Василием Сидоровичем и сулившая Кудряшкину солидные финансовые дивиденды. «Стражи порядка» под чутким руководством вышеозначенного Василия Сидоровича усердно стряпали уголовное дело с целым «букетом» статей (вымогательство, разбой, незаконное хранение огнестрельного оружия и т. д. и т. п.) на некоего гражданина Рудакова Вадима Игоревича, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения. Серьезных доказательств у них не было (отсутствовали даже отпечатки пальцев на изъятом без участия понятых пистолете), колоться Рудаков не собирался, а адвокат его (в прошлом сотрудник Генеральной прокуратуры СССР), в совершенстве знавший законы, отличался бульдожьей хваткой и свирепым характером. Задействовав старые связи плюс собственный богатый опыт «прессования ментов», он уже «скушал», не поперхнувшись, одного за другим двух следователей; запугал до полусмерти районного прокурора и в настоящий момент примеривался сожрать начальника оперативно-следственной части, а затем, возможно, самого полковника. Благо зацепок хватало с избытком. Милиция Петровского района погрязла в коррупции. А зловредный адвокатишка умел собирать компромат. В результате изменить меру пресечения Рудакову с подписки о невыезде на арест ну никак не получалось, хотя очень хотелось! Более того, у Бодрякова имелись веские основания полагать, что запихнуть Вадима за решетку по-любому не удастся. Либо адвокат развалит дело до суда, либо суд оправдает обвиняемого ввиду отсутствия состава преступления или за недостаточностью улик. Между тем дело Рудакова было не простое, а «заказное». Кое-кому он давно стоял поперек горла. Пытались убить – не получилось, а повторно рисковать не стали. Слишком сильно засветились по первому. Решили поступить иначе, использовав в качестве орудия расправы хитровывернутые внутренние органы Российской Федерации, в насмешку названные «правоохранительными». Короче, вручили полковнику Бодрякову «задаток» да строго-настрого наказали: «В лепешку расшибись, но упрячь гада подальше. В противном случае возникнет множество осложнений, в том числе у тебя». Ссориться с этими «кое-кем» Василию Сидоровичу ни в коем разе не хотелось, и он, убедившись в бесплодности собственной воузилищной[2] деятельности, посулил своему давнему знакомцу Кудряшкину «долю малую», если тот сумеет запереть Вадима в дурдом.

Подследственного направили на амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу в ПНД № 3[3]. Комиссию возглавил лично Зиновий Михайлович. Сделать ему предстояло следующее: руганью и оскорблениями довести парня до белого каления, спровоцировать на ответную грубость и, дождавшись оной, отметить в диагнозе: «В поведении присутствуют элементы невменяемости. Гражданин такой-то представляет непосредственную опасность для окружающих», после чего на основании статьи 29 «Закона Российской Федерации о психиатрической помощи и гарантии прав граждан при ее оказании. Приказ № 245 Минздрава РФ от 2.09.1992» с «чистой» совестью положить Рудакова в свою больницу[4], в так называемое «Острое отделение» для буйных, а там… там держать сколько скажут. Периодически записывая в истории болезни: «Улучшений нет… улучшений нет… улучшений нет…» Простенько и со вкусом, однако ничего не получилось. Подследственный, вероятно проинструктированный адвокатом, сохранял олимпийское спокойствие, на выпады Кудряшкина не реагировал и в конечном итоге довел заместителя главного врача до такого состояния, что Зиновию Михайловичу самому было в пору клеить ярлык «Опасен для окружающих».

– Убирайся отсюда! – промучившись с Рудаковым без малого час, возопил психиатр. – Вон! Вон! Вон!

– Всего хорошего, – мило улыбнулся парень, направляясь к двери, и, уже стоя на пороге, с тщательно замаскированным сарказмом добавил: – Приятно было пообщаться со столь вежливыми, интеллигентными людьми. Надеюсь, мы еще встретимся с вами… в опере, например, или в Третьяковской галерее…

Последние слова Рудакова Кудряшкин сперва воспринял просто как издевательство, изрыгнув в пустоту поток грязных ругательств, но потом, успокоившись, вспомнил волчьи огоньки, на долю секунды сверкнувшие в серых глазах подследственного, и не на шутку переполошился: «Черт его знает! Вдруг подстережет где-нибудь в темной подворотне?! Надыбал на свою жопу приключений! Мать-перемать!»

…Бодряков, узнав о неудаче, обложил Зиновия Михайловича многоэтажным матом, пообещав напоследок: «Я те, мудак бородатый, этого ни в жисть не забуду! У-у-у, козел! Попадись мне только!»

«Доля малая» заместителю главврача, естественно, больше не светила. Данное обстоятельство усугубило без того отвратительное настроение психиатра, страстно любившего деньги, особенно зеленого цвета. Нет, зарабатывал он, в отличие от подавляющего большинства российских медиков, отнюдь неплохо – хапал взятки налево-направо; вместе с верхушкой больницы (главврачом, заместителем главврача по хозяйственной работе и главным бухгалтером) снимал сливки с выплат медстраха, оставляя остальному медперсоналу жалкие крохи, приторговывал крадеными лекарствами (в основном антидепрессантами, пользующимися определенным спросом у наркоманов); имел кое-какой навар с платных больных, размещенных в отдельных комфортабельных палатах, но… Чем больше получал Кудряшкин, тем больше и нестерпимее ему хотелось получить еще, еще, еще! Патология-с! Своеобразный «финансовый алкоголизм» в запущенной форме…

– Зиновий Михайлович! – В кабинет снова заглянула медсестра. – Посетитель настаивает на встрече. Говорит, что пришел по рекомендации Андрея Владиславовича Зайцева.

Разъяренный психиатр схватил со стола жестяную пепельницу, намереваясь запулить сим предметом в башку надоедливой, безмозглой бабы. Однако, услышав про Зайцева, мгновенно остыл и даже повеселел.

– Впускай! – разрешил он.

Полгода назад Андрей Владиславович – начальник районного жэка, приятель и собутыльник Зиновия Михайловича, порекомендовал ему клиента, на котором Кудряшкин сделал немалые бабки, и ежели дельце намечается аналогичное, а скорее всего так оно и есть, то… Гм! Можно малость «подхарчиться», возместить утраченные по вине проклятого Рудакова барыши!

Психиатр расплылся в хищной предвкушающей улыбке. В кабинет бочком проник пузатый кривоногий субъект на вид лет сорока, физиономией смахивающий на известного телеведущего Евгения Киселева, но с козлиной бороденкой в придачу.

– Кадыков Николай Андреевич, – кашлянув, представился он. – Журналист. Сотрудник газеты «Ныне».

– Рад познакомиться, – любезно кивнул заместитель главного врача. – Присаживайтесь, Николай э-э-э… Андреевич. Итак, чем могу служить?

Воровато озираясь по сторонам, Кадыков начал пространный рассказ, суть которого сводилась к следующему. Он вместе с женой Людмилой занимал две комнаты коммунальной квартиры в добротном кирпичном доме с высокими потолками. Дом считался престижным, и вся квартира стоила порядка девяноста-ста тысяч долларов США. Но вот беда! В третьей комнате коммуналки проживал одинокий семидесятисемилетний пенсионер по фамилии Куницын. Невзирая на запущенную гипертоническую болезнь и полученную на фронтах Великой Отечественной контузию, старикашка упорно не желал помереть и освободить жилплощадь в пользу супругов Кадыковых, давно мечтающих об отдельной квартире и евроремонте.

Николай Андреевич выжидательно замолчал.

– Тэк-тэк-тэк! – хитро прищурился психиатр, постукивая кончиками ногтей по столу. – Тэк-тэк-тэк. И чего вы, уважаемый господин журналист, от меня хотите?

– Зайцев… уверял… можно… решить проблему… если договориться, – стушевавшись, промямлил сотрудник газеты «Ныне».

– Правильно, если договориться! – с нажимом повторил Кудряшкин, заговорщицки подмигивая левым глазом.

– Сколько?! – воспрянул духом Кадыков.

Зиновий Михайлович грузно поднялся, на цыпочках подкрался к двери, выглянул в коридор, вернувшись к столу, быстро написал на клочке бумаги: «Три тысячи долларов. Деньги вперед!», продемонстрировал написанное журналисту и поднес бумажку к огоньку зажигалки.

В знак согласия Николай Андреевич часто закивал головой, как китайский болванчик.

– Насколько я понял, ваш сосед буйный псих, представляющий опасность для окружающих и нуждающийся в принудительном лечении, – вслух произнес заместитель главного врача. – Он угрожал вам убийством?!

– Да, да! С ножом бросался! – на лету подхватил мысль Кадыков. – И на меня, и на жену. Чудом смерти избежали!

– Пишите заявление, – важно распорядился Зиновий Михайлович. – Подвергнем буяна обследованию!

– Успех гарантируете? – шепотом спросил журналист.

Психиатр утвердительно опустил веки.

Внезапно лицо Николая Андреевича выразило некоторое сомнение, плавно переходящее в серьезную озабоченность. «Комната перейдет к нам лишь в случае смерти старика!» – накорябал он на вырванном из миниатюрного блокнота листочке.

– Не беспокойтесь! – снисходительно усмехнулся Кудряшкин, старательно сжигая записку над пепельницей. – Срок неделя, максимум полторы.

– Я схожу за… – начал сотрудник газеты «Ныне».

– Понятно. Понятно! – перебил психиатр. – Встретимся здесь же через два часа…

Спрятав в карман пиджака кадыковские три тысячи долларов и отправив пенсионеру срочный вызов «на обследование», Зиновий Михайлович удовлетворенно потер ладони. Задача избавить клиента «законным» образом от не в меру зажившегося на свете соседа не представлялась ему особенно сложной. Старый, контуженный человек – не чета молодому хладнокровному амбалу Рудакову. Он не вынесет хамства психиатра, неминуемо сорвется, и заключение «Опасен для окружающих», считай, в кармане. Плюс показания соседей. Ажур! Не подкопаешься! А в «остром отделении» старый гипертоник долго не протянет! Господин Кудряшкин, получивший при выпуске из медицинского института диплом терапевта[5], отлично разбирался в подобных вещах.

Он знал – основным симптомом гипертонической болезни является постоянное или почти постоянное повышение артериального давления. В ответ на психоэмоциональные перегрузки, артериальное давление у гипертоников поднимается все выше, выше, выше и в конечном счете приводит к смерти. А уж психоэмоциональные перегрузки причем мощные, регулярные, психиатр пенсионеру гарантировал. «Острое отделение» ПНД № 3 то еще местечко! На худой конец есть и другие способы. Беспроигрышные! Зиновий Михайлович взглянул на часы: половина седьмого. Рабочий день закончен. Пойти домой? Выпить водки? Внезапно, как бывало уже несчетное множество раз, настроение психиатра резко изменилось, приобрело злобный оттенок. Появились внутреннее недовольство, неустроенность. Руки затряслись. Тело покрылось зловонным, липким потом. Одновременно он ощутил вполне определенные позывы.

«Тягун[6], – подумал Кудряшкин. – Мне необходимо разрядиться! Ну это запросто! Далеко ходить не надо!»

Губы кандидата медицинских наук растянулись в сальной, скабрезной ухмылке…

Глава 2

Светлану Журавлеву, двадцатилетнюю, начинающую поэтессу, привезли в ПНД № 3 29 октября 1998 года в четверг рано утром после неудачной попытки самоубийства. Девушку лично осмотрел заместитель главного врача по лечебной части, поставил предварительный диагноз «Маниакально-депрессивный психоз» и, загадочно подмигнув, отправил в отдельную палату. Светланиной матери он выписал рецепты на транквилизаторы, антидепрессанты, эуноктин[7] и соли лития[8], повелев раздобыть их самостоятельно. У больницы, дескать, нет ни средств, ни возможностей… Мать ушла глубоко озабоченной – в период экономического кризиса аптеки катастрофически опустели, не говоря уже о скакнувших вверх ценах. Санитары сноровисто привязали пациентку к койке. Этим лечение и ограничилось. Правда, Светлана была очень благодарна бородатому заму за отдельную палату. Перспектива очутиться в общем отсеке «Острого отделения», до отказа забитого буйными, неряшливыми, агрессивными личностями, приводила ее в содрогание. Весь день Журавлева провела в мучительной тоске и сочинила в уме стихи, вполне соответствующие угнетенному душевному состоянию юной поэтессы.

Я видела город Он гол и сыр. Я видела – в городе все не так! А я, я хотела спасти весь мир Но, видит Боже, не знала как![9]

В обед принесли скверно пахнувший суп, судя по внешнему виду сваренный из объедков недельной давности. Девушка от еды наотрез отказалась, но не по причине брезгливости. Ей просто не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать, ни чувствовать… Время от времени Журавлева принималась тихонько плакать, вздрагивая привязанным телом. Наконец наступил вечер. Зарешеченное окно потемнело. Под потолком вспыхнула яркая лампочка без абажура, слепившая глаза.

– Убавьте свет, пожалуйста! – неизвестно к кому обращаясь, слабым голосом попросила девушка. Никто не отозвался. Время шло, лампочка светила. Глаза болели все сильнее. Неожиданно дверь отворилась. В палате появился бородатый заместитель главного врача. Зрачки его лихорадочно блуждали. Низкий лоб блестел от пота.

– Убавьте, пожалуйста, свет, – взмолилась Журавлева.

Кудряшкин оскалил в похотливой гримасе прокуренные желтые зубы, запер дверь на ключ и начал торопливо раздеваться…

Зиновий Михайлович защитил кандидатскую диссертацию по теме «Вопросы диагностики при психических болезнях» и потому знал, что склонен к парафилии[10]. Однако психиатр не считал себя ненормальным. В голове у него прочно засела цитата из одного солидного медицинского труда: «Зачастую действия лиц с парафилиями становятся для них не только способом удовлетворения сексуальной потребности, но и своеобразным способом собственной эмоциональной регуляции[11]. Необходимо отметить, что цитату Кудряшкин слегка видоизменил, опустив концовку, где шла речь о «неудовлетворительном психическом состоянии». В общем, привел в удобную для себя форму.

«Я не такой, как другие! Не стереотип! Мне нужна эмоциональная регуляция. Вот и все!» – высокопарно размышлял на досуге психиатр. В ПНД № 3 заместитель главного врача по лечебной части имел неограниченные возможности для безопасного, в смысле уголовной ответственности, удовлетворения своих извращенных наклонностей. Он заранее подбирал приглянувшуюся ему больную, помещал в отдельную палату. Ощутив очередной прилив желания, Кудряшкин являлся туда вечером или ночью, запирал дверь, подобно взбесившейся обезьяне набрасывался на беспомощную женщину, насиловал (преимущественно в извращенной форме), душил, бил, харкал в лицо, получая от процесса издевательства особое удовольствие. Ни малейшего раскаяния он впоследствии не испытывал, а разоблачения не боялся. Кто поверит бредням сумасшедшей?! Симпатичную светловолосую девицу, вскрывшую на руках вены, но вовремя остановленную родителями, психиатр заприметил сегодня утром и сразу уготовил ей роль «самки» (так Зиновий Михайлович именовал своих жертв)… «Самка» (Журавлева, кажется) была привязана к кровати и первым делом попросила (вот дура безмозглая) убавить свет. Глаза, наверное, разболелись.

– Свет, говоришь? – прошипел кандидат медицинских наук, спуская штаны. – Ага! Щас! Спешу и падаю!

Он враскорячку протопал к кровати, быстро распутал веревки и, блаженно прижмурившись, с размаху ударил девушку кулаком в живот…

Удовлетворенный психиатр медленно одевался. Голая, скорчившаяся на койке Светлана захлебывалась в рыданиях.

– Не хнычь, сучка! – лениво бросил Кудряшкин, мельком взглянув на больную. – И ябедничать не пытайся! Тебе все равно никто не поверит!

– Мразь! – выкрикнула измученная девушка. – Выродок! Садист!

– Ах так?! – окрысился Зиновий Михайлович. – Ну я тебя, блядюгу, проучу! Сульфазинчик не пробовала, голуба? Ща-ас, по-о-опробуешь! Небо, мать твою, с овчинку покажется!

Ловкими, профессионально-отработанными движениями он снова прикрутил Журавлеву к койке, отпер дверь и, выглянув в коридор, громогласно позвал медсестру.

– Сульфазинотерапия! – коротко приказал Кудряшкин явившейся на зов начальства пожилой крашенной под блондинку тетке с раздутой от беспробудного пьянства физиономией. – Чего вытаращилась, кобыла! Мне виднее[12]!

Тело звенело от боли. Мысли путались. Руки-ноги сводило судорогами[13]. Жалобно охая, Светлана с трудом сползла на пол. Когда препарат начал действовать, медсестра сняла с нее веревки. Человека, уколотого сульфазином, связывать не надо. Он и без того абсолютная развалина.

– Господи, за что?! – всхлипнула девушка, трясясь в ознобе. Случайно взгляд ее упал на забытую нетрезвой «блондинкой» веревку. Вот выход! Вот!

– Прости, мама! – шепнула она, непослушными руками сворачивая петлю… Скрипнула дверь. Журавлева застонала в отчаянии. Опять небось гнусный извращенец явился! Вонючий, бородатый козел!

– Э-э, девочка! Не занимайся глупостями! – послышался приятный мужской голос.

Подняв воспаленные слезящиеся глаза, Света увидела незнакомого, высокого, статного парня в белом халате санитара. «Молодой, немногим старше меня, а виски седые», – с вялым удивлением отметила она. Между тем санитар поднял начинающую поэтессу на руки, бережно положил на кровать и укрыл одеялом.

– Сульфой укололи? – спросил он.

– Да-а-а.

– За что?![14]

– Ты мне не поверишь!

– Почему же. Поверю! – спокойно возразил незнакомец. – Но сперва прими анальгин, – он протянул Журавлевой две таблетки. – Глотай, глотай. Полегчает[15].

– Итак, что произошло? – повторил вопрос санитар, когда девушка послушно проглотила лекарство.

Внезапно Светлану обуяли нехорошие подозрения: «Интересно, откуда этот доброхот нарисовался?! Может, бородатым садюгой подослан?! Точно! Наверняка подослан! Они тут все заодно! Расскажу, а мне двойную дозу всадят в отместку. Провокаторы!»

– Ничего не произошло, – грубо ответила Журавлева, прожигая санитара ненавидящим взглядом. – Жить не хочу! В любом случае удавлюсь!

– Врешь ты все! – укоризненно покачал головой парень. – Ей-Богу, врешь! Но раз удавиться собираешься, придется тебя от греха подальше к койке привязать. До утра. Не обижайся. Ты потом мне сама спасибо скажешь…

Покинув палату незадачливой самоубийцы, Владимир Ермолов зашел в туалет для медперсонала, закурил сигарету, присел на подоконник и задумался. Выполняя данную бывшему командиру клятву, он третью неделю работал санитаром в ПНД № 3, но подробности гибели Ольги Свиридовой выяснить до сих пор не сумел. Зато твердо убедился – дело здесь нечисто! Царящая в лечебнице духовная атмосфера была, мягко говоря, гнусной. Врачи и медсестры относились к пациентам хуже, чем к животным. Здоровенные, тупомордые санитары безжалостно избивали несчастных психов за ничтожную провинность. Все воровали в меру возможностей. Повара – продукты, врачи – лекарства подороже, медсестры – подешевле, а санитары не гнушались отбирать у больных приносимые родственниками передачи. На Ермолова, не желавшего принимать участия в этих грязных делишках, остальные санитары смотрели как на белую ворону и однажды попытались устроить ему «темную». Бывший спецназовец, владевший приемами «Универсальной боевой системы» (а до службы в армии имевший черный пояс по карате и первый разряд по боксу), отметелил их за милую душу. В процессе драки, занявшей от силы секунд десять, ему приходилось постоянно контролировать себя, дабы не убить кого ненароком. Владимир дрался вполсилы, избегая наиболее эффективных, но смертельно опасных приемов. Однако санитарам мало не показалось. Скуля и сплевывая выбитые зубы, они расползлись по углам зализывать раны и больше попыток нападения не возобновляли. Между ними и Ермоловым установился исполненный затаенной ненависти нейтралитет.

Врачи смотрели косо. Владимир не без оснований подозревал, что избитые «коллеги» стучат на него «как дятлы» по поводу и без оного. Поэтому обращаться за разъяснениями к медперсоналу он не решался. Все равно ничего не скажут. Кроме того, любой из них мог оказаться причастен к смерти сестры капитана. Единственно, кто относился к Ермолову более-менее лояльно – была сорокапятилетняя медсестра Любовь Филипповна Козицкая, или попросту Любаня. Баба, в сущности, не злая, но большая любительница бутылки и невероятно похотливая, как дворняжка в период течки. Если переспать разок-другой с Филипповной, то, пожалуй, можно выудить из нее какую-нибудь информацию, однако Владимир пока не чувствовал себя готовым к такому подвигу и решил оставить этот вариант на самый крайний случай. Он пытался осторожно расспрашивать больных, но те либо практически ничего не соображали, либо упорно не желали идти на контакт, замыкались в себе. Правда, сейчас благодаря светловолосой девчонке из отдельной палаты, пытавшейся удавиться, ему, кажется, удалось нащупать какую-то зацепку. Ермолов узнал про нее от пьяной Филипповны. Он видел, как Козицкая, едва не подавившись «огненной водой», пулей умчалась из дежурного помещения на зов бородатого зама главврача. Медсестра отсутствовала долго, вернувшись, залпом хлобыстнула стакан водяры и занюхала коркой хлеба.