Любовь распята. Я должен жить

© Иван Васильевич Державин, 2016

ISBN 978-5-4474-8377-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая хроника постсоветских

времен «В круге втором».

Россия-Сука, ты за все ответишь

Эта страна должна испить всю

горькую чашу до самого дна

Вместо пролога

– Мамочка, мамочка, смотри, какая девочка!

Светлоголовый мальчик лет пяти одной рукой тянул за подол платья совсем юную маму, а другой указывал на стоявшую у ворот детсада малышку с длинными шоколадными косичками.

Ольга, следуя привычке работников детсада судить о детях по их родителям, бросила взгляд не столько на девочку, сколько на державшую ее за руку молодую женщину в черном строгом костюме. У нее были гладко зачесанные цвета спелой вишни волосы, собранные сзади в огромный узел, отчего голова казалась гордо поднятой. Костюм плотно облегал высокую стройную фигуру. Узкая юбка чуть ниже колен не скрывала великолепные сильные ноги. Ноги балерины, отметила про себя с завистью Ольга, сама некогда занимавшаяся в балетном кружке. Как раз ее ноги, слегка полноватые, не устроили преподавателей.

Она перевела взгляд на девочку и была поражена разительным сходством с мамой. Такие же густые, судя по толщине косичек, волосы, тоненькая, но не хилая фигурка и прямые ножки.

– Губа у тебя, мой зайчик, не дура, – наконец ответила она сыну.

Но он уже не слышал ее. Не спуская глаз с девочки, он бочком, однако довольно смело, направлялся к ней.

Девочка слышала слова мальчика, и ей понравилось, что они относились к ней. Она с гордостью взглянула на маму, но та в этот момент спрашивала, где найти заведующую, и не слышала, что сказал мальчик. А когда девочка увидела, что мальчик идет к ним, она почувствовала беспокойство, и ей захотелось спрятаться за маму, но не сделала это, а лишь прижалась к ее руке, продолжая, однако, наблюдать исподтишка за ним. Она обратила внимание, что он был крупным и аккуратно одетым, и это понравилось ей, но, чтобы не показывать это ему, подошедшему совсем близко, она демонстративно уставилась в сторону от него

Он терпеливо дождался, когда она, наконец, остановила на нем взгляд огромных зеленых в золотистых крапинках глаз, затем протянул ей руку и сказал:

– Я Костя Верхов. А тебя как зовут?

В его глазах было столько дружелюбия и доброты, что девочка отстранилась от маминой руки, выпрямилась и ответила, потупив взгляд:

– Я Надя Зорина.

Так как ее правая рука была зажата в маминой руке, то она протянула ему левую, отчего рукопожатия у них не получилось, и они соприкоснулись лишь кончиками пальцев, но Костя все же сумел на миг сдавить их своими.

– Ты будешь в моей группе? – спросил он с надеждой.

Надины плечики приподнялись и опустились, и она опять посмотрела на маму, которая на этот раз обратила внимание на мальчика.

Какое у него серьезное лицо и чистые, как родничок, глаза, подумала Наталья Сергеевна, отметив также уже наметившиеся черты мужской красоты: прямую осанку, ямочку на подбородке, темные в разлет брови и крупные кудри довольно длинных русых волос. Нередко возникавшее у нее желание иметь сына сейчас ярко вспыхнуло, и рука сама потянулась к головке ребенка.

– И как же тебя зовут? – спросила она ласково, трогая его кудри.

– Костик, – ответила подошедшая к ним Ольга. – Он так назван в честь его обоих дедушек. – Она улыбнулась так искренне и мило, а улыбка ей очень шла, что это неожиданно для Натальи Сергеевны ей понравилось, хотя лицо ее осталось непроницаемым. – А вы знаете, я вдруг открыла в себе, что, кажется, не буду привередливой свекровью, если самый первый выбор моего сына сразу пришелся мне по душе. Иногда мне хочется иметь дочь, и сейчас мне показалось, именно такую, как ваша. Только вы не подумайте, ради бога, что Костик у нас такой ловеласик. Скорее наоборот, девочек он совсем не жалует. А тут вдруг на него что-то нашло. Ведь разглядел, оценил и сам подошел. Надо же! Настоящий мужчина! А вы привели дочку в садик? Сколько ей лет? Четыре есть? Хорошо бы ее записали в одну группку с Костиком. Ой, извините, я не представилась. Меня зовут Ольга Константиновна, можно просто Оля. Я работаю здесь музыкальным работником. Из самой, к сожалению, ничего путного не вышло, зато я люблю выявлять и развивать музыкальные способности у детей. У Костика слух есть и совсем неплохой, но он у нас больше читать любит. А еще может считать. Цены в магазине складывает лучше меня, правда. Ой, что-то я слишком расхвалила его, как будто сватаю вам. А вы кем работаете? Я еще даже не знаю, как вас зовут, а уже вся изболталась.

Слушая Ольгу, Наталья Сергеевна вначале раза два нахмурилась, однако, приглядевшись к ней повнимательнее, а главное, почувствовав, что от нее исходит неподдельные добродушие, она заулыбалась и не только представилась, а, удивляясь себе, рассказала, что Наде через полтора месяца исполнится четыре года, что совсем недавно они переехали в трехкомнатную квартиру в этом квартале, и что школа, где они с мужем работают, он – учителем истории, а она – математики, находится теперь даже ближе к дому, и что единственное неудобство – это то, что дочь приходится отдавать в детский садик, так как теперь сидеть с ней некому: бабушка, мама Натальи Сергеевны, два месяца назад умерла, а больше никого у них здесь нет. Ольга хотела возразить, что, напротив, Наденьке полезно перед школой походить в садик, чтобы приобщиться к коллективу, но в это время вдали показалась заведующая, и женщины с сожалением вынуждены были расстаться.

– А где же наши дети? – опомнилась и забеспокоилась Наталья Сергеевна, озираясь вокруг.

– Мой знакомит вашу с игровой площадкой. Костик! Веди сюда Наденьку!

Дети подошли, держась за руки. Матери, улыбаясь, переглянулись, однако во взгляде Натальи Сергеевны была некоторая настороженность: рано еще дочери дружить с мальчиком.

– Очень хороший мальчик, – проговорила, как бы читая ее мысли, пожилая полная заведующая, глядя вслед Ольге и Косте. – Я тридцать лет работаю с детьми и, как правило, не ошибаюсь в своих предсказаниях о будущем ребенка. Я не только гены имею в виду, хотя они играют немаловажную роль, а свое первое интуитивное впечатление. И вот, когда я смотрю на Костю, я не могу избавиться от чувства, что передо мной необычно светлый ребенок. И очень умненький. Вы не представляете, в неполные три года он знал наизусть «Бородино». Можно, конечно, говорить о редкой памяти, но вы бы слышали, как он читает! Схватывает все нюансы стихотворения, для его возраста казалось бы непосильного.

Надю определили в Костину группу. Он был несказанно рад этому и не отходил от нее ни на шаг. Она, в свою очередь, с удовольствием играла с ним.

А вскоре сошлись и их родители. Встречавшиеся почти ежедневно в саду мамы неизменно перекидывались парой слов, а иногда и делились житейскими проблемами, поглядывая на игравших рядом детей. Приблизительно месяца через два после их знакомства Наталья Сергеевна поинтересовалась у Ольги (кстати, они так и обращались друг к другу: одна по имени-отчеству, другая – просто по имени), есть ли в саду группа-продленка, где можно было бы оставить дочь после работы часа на три-четыре. Ей, сообщила она, неожиданно предложили два билета в Большой театр на «Аиду».

– О чем речь? – ответила Ольга. – Я с удовольствием возьму Наденьку к себе. Костик с ума сойдет от радости. А группы такой нет. Вроде бы собираются открыть после Нового года.

Наталья Сергеевна не любила быть обязанной кому бы то ни было, но другого выхода у нее не было: знакомыми, кроме Ольги, на новом месте она еще не обзавелась. Она растроганно поблагодарила, пробормотав о своем теперь вечном долге и пообещав вернуться из театра поскорее.

Но сделать это им не удалось. Такси они не поймали, только потратили время, пригородная электричка ушла перед самым носом, и они появились у Верховых далеко за полночь. Каково же было их удивление, когда они увидели накрытый стол. Особенно настойчив был в уговорах остаться Костин папа, Алексей Константинович («Ну, пожалуйста, хотя бы на полчаса, пожалуйста»), который им обоим сразу понравился. Он был настолько высок и широк в плечах и к тому же начал седеть, что в сравнении с ним сухой и поджарый Дмитрий Иванович со своими метр семьдесят пять казался подростком. Но на мужественном лице Алексея Константиновича была такая радушная улыбка, а глаза так искренне умоляли, что устоять было невозможно. К тому же дети сладко спали, Надя на Костиной кроватке, а он сам на тахте рядом, завтра был выходной, и они остались. Уже после первой рюмки Алексей Константинович предложил им перейти на «ты» и без отчества, мотивируя тем, что в доме у него бывают только близкие друзья. Не смогла это сделать только Наталья Сергеевна, и, глядя на нее, Ольга. Но на них мужчины махнули рукой. Дмитрий Иванович при этом рассказал, что его жена даже родную мать на вы называла.

– У них это в крови, – пояснил он не без гордости. – Она у меня, видите ли, потомок старинного дворянского рода, кстати, из этих мест. Одна ее девичья фамилия что стоила: Ланская-Кильштетова. Да она мне по гроб жизни должна быть благодарна за то, что я ее сделал простой советской гражданкой Зориной. Как звучит, а? Конечно, пришлось изрядно потрудиться над ее перевоспитанием. Она ведь и меня до самой свадьбы на вы величала. Я ее, бывало, целую, а она, закрыв глаза, шепчет: «Как вам не стыдно, Дима».

– Дима, как тебе не стыдно! – вспыхнула Наталья Сергеевна, и ее голос утонул в дружном хохоте.

В стену кухни постучали чем-то железным, наверное, сковородой, и послышался возмущенный женский голос:

– Как вам не стыдно!

Даже Наталья Сергеевна прыснула и испуганно приглушила смех ладонью.

– А недавно мы выезжали на пикник, – не унимался, переходя на шепот, Дмитрий Иванович. – У речки Наташа увидела змею и страшно испугалась. Через какое-то время к этому месту подошел пьяный мужик из местных, как и положено, в жару в фуфайке и кирзовых сапогах. Чтобы его предостеречь, она крикнула, «Эй, вы, мужик! Там, где вы стоите, змеи!», на что он ответил, что они ему без надобности. Это мой свободный перевод его матерного языка. А она его на вы, как Маяковский: «Эй вы, небо! Снимите шляпу!».

– Дима, обижусь, – предупредила уже серьезно Наталья Сергеевна. – Ты же сам прекрасно видишь, что тебе нельзя много пить.

– Упустить такой случай? Где я еще смогу не только попробовать, но и напиться виски и джина с тоником. Где ты их выкопал, друг Алеша? Покажи такой клад.

– Привез из командировки. Нам по роду службы иногда приходится вылетать за рубеж.

– На выставки своих картин? То-то все стены увешаны ими. Хотя на них одни пейзажи, но что-то в них твое, мужское.

– Это я так, балуюсь. Вообще-то я летчик-испытатель.

– Такой большой? Ты же в самолет не влезешь.

– Поэтому я и испытываю в основном грузовые самолеты, там места хватает.

Когда они выпили за то, чтобы число посадок равнялось числу взлетов, выпила вместе со всеми и непьющая Наталья Сергеевна. Она с уважением глядела на улыбавшуюся Ольгу и думала о том, что сама не смогла бы быть женой летчика, тем более испытателя. Жить в вечном страхе за его жизнь и не показывать это – для этого требуется не меньшее мужество.

Ей все больше нравилась эта пара. С какой любовью и нежностью они относились друг к другу, словно только что встретились и влюбились без памяти.

– А я всего лишь простой учитель, – вздохнул Дмитрий Иванович. – Пошел по стопам своего отца, преподавателя истории в институте, мечтавшего написать правдивую и доступную для простого народа историю России в эдаком художественном изложении. Всю жизнь отец собирал материал и даже много написал, да закончить не успел – умер за рабочим столом от инфаркта. Предчувствуя кончину, он завещал мне закончить его труд. Мне в ту пору шел шестнадцатый год. Пришлось пойти на исторический факультет того же института. Талантом отцовским бог меня не наградил, сына нет, выходит, больше некому исполнить волю отца. Утешает лишь то, что на основе материала, который имеется, и не такой дуб, как я, напишет. Слушай, а ты портреты не рисуешь? А то бы я мог тебя нагрузить работой. Мне рисунки в моей книге понадобятся.

Алексей Константинович махнул непонятно головой и рукой и вдруг исчез в другой комнате, откуда вернулся с тремя листами бумаги.

– Я тут, пока вас не было, подзанялся детьми. Дал им бумагу, карандаш и заставил нарисовать меня, показав предварительно Наденьке, как это делается.

Не дожидаясь, когда они перестанут ахать над портретом дочери, он положил на стол два других листа.

По портрету, нарисованному Костей, было заметно, что у него уже есть опыт рисования, чувствовалась уверенность в линиях. Но Алексей Константинович на его рисунке был просто дядей с усами, зато на рисунке Нади был именно он, большой и добрый, а, к примеру, не Дмитрий Иванович, худой и веселый.

– Чувствуете разницу? – спросил крайне довольный Алексей Константинович.

Гости не сразу поняли, чему он радуется.

– Чувствуем, – неуверенно согласился Дмитрий Иванович. – На рисунке дочери ты больше похож на себя.

– А я о чем? Я же об этом и говорю. Талант! А Костя мой ремесленник. Нет у него изюминки. А у нее есть. Я к чему? Прошу учесть при дальнейшем ее воспитании. Надо развить эту способность.

– И учитывать тут нечего, – живо возразил Дмитрий Иванович. – Ты и будешь ее первым учителем рисования. А у твоего Константина, говорят, тяга к математике. Так им займется моя Наталья, она у меня математик, а я обучу его столярному делу. К этому делу у меня особое пристрастие. Я мечтаю заиметь когда-нибудь свои шесть соток. Когда – никогда я их получу, и тогда мы с Костей всю мебель сами смастерим. А Оля, чтобы не скучать, научит Надюху играть на пианино. Чем черт не шутит, может, и здесь что получится. Она у нас поет неплохо.

Возражений не было, и выпили на посошок.

– Разве с участком проблема? – поинтересовался Алексей Константинович в прихожей.

– Третий год РОНО обещаниями кормит.

– Возьми мой под Бронницами. У меня он пятый год пустует. Для меня он, как чемодан без ручки. И бросить жалко и знаю, что все равно его не потяну – нет времени. И Оленька особого желания возиться на нем не проявляет. Не буду, говорит, весь день стоять кверху задом. Поэтому, бога ради, забери его, если у тебя мечта такая.

– Что значит, забери? – обиделся Дмитрий Иванович. – Я тебе не нищий, а учитель и даже говорят, неплохой. У меня и деньги есть.

– Никаких денег. Одно условие: мы изредка будем приезжать, чтобы Костя смог побыть на воздухе. Да и лишние рабочие руки тебе не помешают.

Они ударили по рукам и обнялись.

***

Утром Дмитрий Иванович, страдая от головной боли, спросил жену:

– Ты не помнишь, чем у нас закончился диалог насчет участка? О чем мы договорились?

– Именно диалог двух пьяных мужиков. Вот у него самого и спроси. Если и он что помнит.

– Пойду за Надюхой и спрошу.

– Проспал ты дочь, я уже привела ее. Не хотела, чтобы вы продолжили знакомство. Завтра у нас педсовет, забыл? Спросишь в другой раз.

Но уже на следующий день, окунувшись в работу, Дмитрий Иванович все забыл. В конце недели в перерыве перед третьим уроком его попросили к телефону.

– Второй раз звонит, – сказала учительница по географии.

– Не звонит, а звонит, – едва сдержал себя он, чтобы поправить ее. Скажешь – еще обидится, она мне в матери годится, да и как человек она хорошая. Но так тоже нельзя – с детьми работает.

– Дмитрий? Привет, это Алексей. Со своей стороны я все уладил. Дело за тобой.

Кто такой Алексей, пытался вспомнить Дмитрий Иванович, и о каком деле идет речь?

– Что молчишь? Уже передумал?

– Вы это о чем?

– Разве мы уже на вы? А я думал, мы друзья навеки. Я насчет садового участка. Забыл?

У Дмитрия Ивановича чуть не выпала из руки трубка. Ему стало стыдно за то, что он посчитал их договоренность пьяной болтовней.

– Леша, друг, прости, бога ради, не узнал. С этими сопляками мать родную не узнаешь. Представляешь, только что на уроке к косичкам одной ученицы привязали за ниточку двух тараканов. Один залез ей под платье, с ней истерика, урок сорван, класс в восторге, а я, как видишь, в трансе. Даже тебя не узнал.

– Тараканы – это что-то новое, – засмеялся Алексей Константинович. – Я англичанке в седьмом классе лягушку в сумку положил. Она в обморок упала, когда та ей на грудь прыгнула.

– Интересно, интересно. Как же тебя наказали? Случаем не исключили?

– Мать каким-то образом уговорила не исключать. Ну, так как? Берешь участок?

– При условии, что Костя все лето будет с нами, – ответил Дмитрий Иванович, не веря своему счастью.

Уже в воскресенье он был на участке и прикидывал, где что строить. Надя и Костя носились по участку, как цыплята.

А через месяц, когда Верховы были в Малом театре, Наталья Сергеевна, наконец, занялась Костей. Как и положено, для детей ее возраста, она спросила у него, сколько будет два и три.

– Чего? – переспросил он. – Рублей?

– Почему только рублей? Все, что угодно: игрушек, детей в садике, деревьев.

– А мама моя заставляет меня считать рубли. «Костик, спрашивает она магазине, сколько будет четыреста грамм по три шестьдесят – это за колбасу, плюс два раза по тридцать шесть – это за молоко и еще восемнадцать и тринадцать – это за хлеб и девяносто за сахар». Никак сама не сможет сосчитать, – усмехнулся Костя.

– И ты ей помогаешь считать? Так сколько же будет то, что ты сейчас перечислил?

Костя пошевелил пальчиками, глянул вверх и ответил:

– Три рубля тридцать семь копеек. Если мама даст четыре рубля, ей должны дать сдачу шестьдесят три копейки.

Наталья Сергеевна попыталась проверить его, сходу не сумела и, застыдившись, поцеловала мальчика в кудри.

– Ему уже сейчас надо идти в третий класс, – решительно заявила она Ольге. – Его срочно нужно отдавать в школу. Я с директором договорюсь.

– Зачем? Учиться он еще успеет, а ребенком уже никогда не будет, – возразила та. – И вы его совсем не знаете. Он такой баловной.

– Баловным он должен быть, как всякий ребенок. Но Костя ваш особенный и к школе может перезреть, и тогда учиться ему с первоклассниками будет не интересно. У одной моей знакомой с сыном так и случилось. В два года он уже мог читать.

– А Костик в два с половиной.

– Не важно. Его мама тоже считала, что отдавать в школу рано. И что получилось? Он стал посмеиваться над одноклассниками, дерзить учительнице, уроки, конечно, не учил. Сначала его перевели в другой класс, потом в другую школу. А там вышло еще хуже. От безделья он связался со шпаной, не закончил даже семь классов и в четырнадцать лет попал в исправительно-трудовую колонию.

– Ой, какие страсти вы рассказываете, – рассмеялась, но и призадумалась Ольга. – То же самое мне говорит и заведующая. Ей очень нравится, как Костя читает стихи. Сейчас она заставляет его учить «Мцыри» к октябрьским праздникам. Так он уже почти выучил. Вчера целый час читал мне наизусть. Но там ведь такие страсти! Это, оказывается, исповедь мальчика перед смертью. Интересная тема для ребенка!

– Ну вот, видите! Дальше еще не то может быть, – настаивала Наталья Сергеевна.

– А вы свою Наденьку отдадите вместе с ним в школу?

– Надя-то тут причем? Она нормальный ребенок. У нее нет таких способностей.

– Это у Наденьки их нет? – возмутилась Ольга. – Как вам не стыдно быть такой несправедливой к своей родной дочери? А как она рисует! А какой у нее музыкальный слух! Хотя вы сами прекрасно знаете, как она поет. Но я с вами серьезно буду говорить о ее способностях к балету. Мне вы можете поверить.

Наталья Сергеевна рассмеялась.

– Не путайте божий дар с яичницей. Одно дело быть просто развитой и совсем другое – иметь редкие способности.

– Для первого класса она уже достаточно развита. Читать она тоже умеет. А считать вы ее подучите. Одним словом, отдам Костика в школу только вместе с вашей дочерью. Без нее он сам не пойдет.

– Но она же моложе его больше, чем на год. Ее просто не возьмут. Ей нет еще четырех лет.

– Ничего, мы подождем. На следующий год и отдадим.

Так и порешили. Через год Костя в уме решал уравнения, а Надя считала до ста. Но, несмотря на это, в школу ее не приняли, так как ей не было даже пяти. Как Костя ни сопротивлялся, его отвели в первый класс, откуда он сбежал после первого урока. На следующий день его отвели опять, но через неделю вынуждены были забрать домой: он так и не ответил ни на один вопрос учительницы.

Расстроилась лишь одна Наталья Сергеевна, Ольга – больше для вида. Тогда на общем семейном совете было решено посвятить год общеобразовательному воспитанию детей: музыке, рисованию, танцам, английскому языку. Для языка наняли преподавателя, а остальным занялись сами в полном соответствии с планом, намеченным Дмитрием Ивановичем. Сам он, будучи бегуном и моржом, взялся за физическое воспитание детей: безжалостно поднимал их по утрам и гнал на речку. За год до проруби дело не дошло, но в пруду Костя с удовольствием купался до октября.

В школу дети пошли, как на праздник, и учились, словно соревнуясь, на одни пятерки. Даже беда, случившаяся в семье Верховых, не отразилась на их учебе.

А беда оказалась непоправимой, к тому же была не одна.

Сначала остался без работы Алексей Константинович. Завод, на котором он проработал двадцать лет, прекратил производство самолетов, был приватизирован, разграблен, а рабочие были выброшены на улицу. Перед этим зарплату не платили по полгода. Деньги, лежавшие на сберкнижке, на которые раньше Алексей Константинович мог купить пять машин или прожить безбедно до пенсии, обесценившись, превратились в копейки. Ему, вынужденному заняться извозом на своей «Волге» после безуспешных попыток найти работу по специальности, уже через месяц конкуренты пробили голову, а машину подожгли. Лишившись этой своей кормилицы, он совсем пал духом.

И тут заболела Ольга. У нее открылась болезнь, лучшим лекарством от которой, как сказали врачи, был бы воздух швейцарских Альп или, на худой конец, крымских гор. В этом случае они гарантировали ей пять-десять лет, а там, глядишь, и полное выздоровление.

На Алексея Константиновича страшно было смотреть, он постарел лет на двадцать и похудел на столько же килограмм.

– Садовый участок твой, – сказал ему Дмитрий Иванович. – Завтра развешу объявления. Я уже интересовался, сколько за него могут дать. Плохо, что конъюнктура сейчас на участки не та, что была раньше. Сейчас многие от них избавляются, а скупают в основном спекулянты. Главное, эти совсем не смотрят на строения, а лишь на расстояние от Москвы, близость пруда и подъезд к участку. Но тысячи три долларов можно получить.

– А мне нужно, как минимум, тысяч десять – пятнадцать, чтобы хотя бы год продержать Оленьку в санатории. – Только тут до Алексея Константиновича дошло. – Что за чушь ты несешь! Вся беда в том, что Крым теперь не наш. Кто бы мог подумать об этом еще пять лет назад!

Его слова были для Дмитрия Ивановича солью на открытую рану.

– Господи! – воскликнул он, возведя руки к потолку. – Бедная Россия! Какие же кретины тобой правили и правят в последнее время! Один, не зная истории завоевания и присоединения Крыма к России, отнял его у России и не понятно, зачем подарил его Украине. Другой, предавшись Западу, порушил все великие завоевания и достижения Советского Союза, подвел его к распаду, а третий по прямому указанию американского президента завершил распад империи, создаваемой в течение многих веков. Ни один правитель Российского государства за всю ее историю ни разу не отдал без боя и пяди родной земли, а все они лишь помышляли о расширении ее границ. И вот, спустя тысячу лет нашелся безумец, который порушил все в одночасье. Я говорю о Ельцине и Беловежском сговоре. Поговаривают, что он там был в доску пьяным. И самое страшное, его считают героем.

Они сидели в квартире Зориных вдвоем (Наталья Сергеевна с дочерью все вечера проводила у Ольги). На столе перед ними стояла наполовину пустая бутылка водки, банка с солеными огурцами со своего огорода.

– Никак я не ухвачу замысел этого кошмара. В семнадцатом он заключался в попытке поделить на всех имущество богатых, отсюда и лозунг «Грабь награбленное!». А сейчас обратно что ли: «Грабь народное достояние!», имея в виду природные богатства: нефть, газ, руду, – а также заводы и фабрики, построенные потом и кровью народа? Опять, значит, с одной стороны, кучка богатых, а у нас за такой короткий период ими могли стать только проходимцы в политике, бандиты и воры, и, с другой стороны, нищий народ?