Проклятие Ариннити
- -
- 100%
- +
Не хорошо, не спокойно, просто не так паршиво.
А тот кратер боли вдруг нашлось чем заполнить. Не алкоголем, не сигаретами, не сарказмом, а магией. И, к моему удивлению, этим нелепым рыжим парнем напротив, который взялся учить меня ей.
Но порой мне казалось, что уж лучше бы я и дальше ломала судьбы и жизни чужие в хлам, чем вот так, по кругу, биться над одним заклинанием вновь и вновь, как муха о стекло. Однако всё, что я могла, изучая новую науку, – так это злиться, рычать от бессилия и ненавидеть себя в моменте. Хотя бы за то, что не могла отступить. Даже когда моё жалкое смертное тело молило от усталости: хватит.
Мне было проще разлетаться на куски от усилий, пытаясь постигнуть давно кем-то забытые знания, чем снова стать той – осколочной, выжатой, тенью самой себя. Да и моё непомерное эго, это упрямое чудовище, не знавшее раньше поражений, никогда не позволяло мне сдаться.
Спустя месяцы это даже дало свои плоды.
Вначале я просто перестала затравленно оглядываться на улицах города. Спустя год научилась гордо держать спину и дистанцию от тех, кто действительно мог бы быть для меня опасным.
Я обустроила быт и жизнь так, как мне хотелось. Почти стала хозяйкой своей судьбы. И, разумеется, стоило мне хоть на миг поверить в эту зыбкую, выстраданную стабильность, как богиня, с её безупречным чувством юмора, решила, что пора устроить реванш.
В тот вечер я от скуки заглянула в один из сотен храмов Ариннити. Там вечно пахло сушёными травами, ладаном и приторной благостью, от которой можно было задохнуться.
Местные служительницы тихо меня ненавидели – слишком уж я выбивалась из их благочестивого антуража. А мне, признаться, нравилось глумиться над прихожанами, которые часами заунывно читали молитвы своей богине, не надеясь даже на жалкий секундный отклик.
Хотя она была куда ближе, чем им могло показаться.
Потому что Ариннити чинно сидела со мной на скамейке как ни в чём не бывало. Идеальная от кончиков её золотых локонов, лежащих волосок к волоску, до внеземных нарядов, сияющих переливами целых галактик.
Жаль, что весь этот пафос не имел никакого смысла, потому что, кроме меня, её, конечно же, никто не видел.
– У порога тебя уже поджидает ещё один обожатель. Не упусти – вдруг это и есть твоя великая любовь, – не удержалась от ехидства богиня, едко усмехаясь.
Я игнорировала её, не отрывая эбонитово-чёрный взгляд от сводчатых потолков храма, но это только больше её забавляло. Ведь несмотря на тотально равнодушную маску на лице, тело всё равно выдавало меня и неосознанно напрягалось.
Быть беспечной – роскошь, которую я никогда не могла себе позволить.
Так что, краем глаза всё же взглянув на того самого прихожанина, я заметила: он действительно смотрел на меня – большими, карими глазами, полными странной смеси страха и трепета. Парень робко топтался на месте и, казалось, не знал, с какой стороны ко мне подойти.
Из всех сотен моих прежних преследователей этот был, пожалуй, самым безобидным на вид. Я с облегчением выдохнула и почти лениво бросила в ответ:
– Ну что ж, вкус у тебя, как всегда, на уровне… на уровне дна. Так что забирай себе, не обижусь. Может, пригодится тебе как подставка для ног по выходным, а?
Ради таких колких фразочек я, собственно, и любила время от времени заглядывать в храмы Ариннити. Это была моя личная, извращённо опасная игра: выведи богиню из себя так, чтобы она наверняка тебя убила. И тогда-то я стала бы свободна от этих смертных цепей.
Ведь моя свобода заключалась не в прощении, не в искуплении. Свобода – в смерти.
Было только одно важное «но»: умереть я была обязана от рук самой богини, а не где-нибудь в подворотне. Это условие своего проклятия Ариннити обозначила, когда остановила меня от самоубийства в первый же месяц моей новой жизни.
– Просто знай: тогда у тебя не будет продолжения. Ты исчезнешь. Насовсем… Ведь у тебя, дочь Ненависти, нет души, – произнесла она тогда спокойно, точно зачитывая приговор.
Это было в тот день, когда я сидела по колено в собственной крови на грязных улицах города. Нож в моей руке предательски скользил, но дрожащие, избитые пальцы держали его крепко, упрямо, нацеленные в яремную вену с точностью обречённого.
– Ты врёшь! – только рыкнула я ей злобным, сорванным от криков голосом, точь-в-точь как загнанное, раненое животное.
И этот её взгляд – пропитанный торжествующим ликованием и жестокой насмешкой, затаившейся на идеально очерченных губах, – сказал мне обратное. Она не врала. Её ложь была бы милосердием. А ей доставляло удовольствие наблюдать, как я захлёбываюсь в собственной крови.
Самое отвратительное, что её предупреждение сработало. Против моей же воли Ариннити заставила меня зачем-то бороться за эту жалкую жизнь. И, глядя на неё теперь, я вновь видела всё ту же застывшую, неживую улыбку маньяка, который смаковал чужие страдания как вино.
Ирония была в том, что только она действительно могла по достоинству оценить мою компанию. Потому что мой оскал мало чем отличался от её собственного. Мы обе знали, каково это – смотреть в лицо боли и улыбаться.
– С каким пренебрежением ты отзываешься о моём сыне! – голос её звенел как хрусталь. – Ты даже грязи из-под его сапог не стоишь, глупая. Не видишь? Ну так я тебе покажу!
На миг она склонилась ко мне ближе, и в её бесцветных глазах сверкнула та самая божественная ярость, что сжигала миры.
– Давай, смотри-смотри. А вот теперь он тебе нравится, да? Ну так наслаждайся моим прекрасным вкусом!
И с её насмешливыми словами во мне что-то сломалось со щелчком – некий переключатель, который раньше был покрыт пылью за ненадобностью, а теперь его со скрипом, но всё же включили.
Меня тянуло вывернуть собственный желудок прямо на эту сверкающую, надменную богиню от её фокусов – так сильно скрутило меня от невыносимой, отвратительной тяги к этому смертному существу.
Нет, не бабочки, а чёртовы ножи вспороли мне брюхо вплоть до горла. Оно вмиг онемело от ужаса и нехватки слов, кроме матерных. Потому что я смотрела на это невзрачное существо – с кривыми зубами, неумытым лицом, в старых грязных лохмотьях – и больше не могла разглядеть в нём ничего, кроме уродливого, ослепительного совершенства.
– Нет-нет. Это слишком. Я не могу любить это существо… Не могу! – злобно зарычала я, почти срываясь на крик. В голосе звучала ярость, смешанная с паникой и отчаянием, обнажёнными до кости.
И это, казалось, вводило Ариннити в неприкрытое ничем ликование. Она лишь так сочувственно похлопала меня по плечу и с тошнотворно-сладкой улыбкой промурлыкала:
– Всё ты сможешь.
Эта фраза стала мне не напутствием, а ещё одним проклятием.
И, как назло, именно в тот миг мой взгляд пересёкся с глазами того бедолаги – очередной жертвы её благочестивых развлечений. Он не знал, во что ввязывается.
Да и я тоже. Ведь Ариннити, казалось, даже слишком заигралась в попытке сделать мне больно. И, надо признать, ей это снова удалось. Этот раунд она выиграла – изящно, мерзко, по-женски жестоко.
Пусть ногти мои до боли впивались в деревянную лавку, оставляя на ней кровавые борозды сопротивления божественной воле, но проклятое сердце вздрагивало, когда мужчина, увидев мой взгляд, искажённый внутренней борьбой, всё же решился сделать ко мне тот первый несмелый шаг.
Я не хотела этого. Нет, не хотела.
Не хотела, но жаждала – страшно, до дрожи, до отвращения к себе. Жаждала этой красивой, леденящей лжи, в которую меня заставили влюбиться.
Потому что, казалось, всё было предопределено с самого начала. И я не имела права сопротивляться этому безумному магниту, который притягивал меня с такой яростной силой, что его близость отзывалась в теле почти физической болью – пульсирующей, удушающей, изматывающей до исступления.
Чёрная дыра внутри меня давила невыносимым весом – живым, ненасытным, жрущим меня хлеще блох и голодом вспарывающим нещадно вены, пока я, вымотанная, не получала своё.
Короткие вспышки эйфории, грязь и похоть – вот тот мерзкий коктейль, который мне в глотку залили насильно. Отвратительное, липкое, мимолётное удовольствие, которое было и наградой, и карой одновременно.
А потом, закономерно, всё выцвело.
Краски пачкались, размазывались по сознанию, стираясь в тусклую сепию. Мир отключался, как перегоревшая лампа. А нервная система больше не выдерживала и, проиграв, распласталась на плитах моего предательского бессилия, оставляя после себя тишину – густую, давящую, почти священную.
И именно в этой тишине тот, кто ещё пять минут назад боготворил и превозносил меня до небес, так обманчиво нежно провёл ладонью по моим спутанным, мокрым от пота волосам и прошептал почти с благоговением:
– Ты такая красивая… словно сон, который никто не должен увидеть дважды.
А потом, с яростью в сердце и безумием внутри, он вонзил нож в тело. Я дёрнулась слишком поздно: лезвие вошло в плечо по самую рукоять, и мой мир пошатнулся.
Глаза широко распахнулись, а с губ сорвался безмолвный крик, когда нож с влажным чавканьем выдернули из моей спины. Не из жалости. А с тем жутким, одержимым желанием всадить его туда же снова, и снова, и снова.
Но завершить задуманное ему не позволил мой примитивный инстинкт самосохранения, оказавшийся сильнее навязанных богиней чувств.
Я сорвалась с кровати – ослеплённая болью, шоком и животным ужасом – и, с боем, с хрипом, с бешеной решимостью вырвала у него ржавый клинок и показала, как нужно бить.
Мой удар размашистым, яростным мазком выкрасил пол этой дешёвой, прокуренной гостиницы в густой алый. И моя любовь растеклась у ног липкой, горячей лужей, пульсирующей в такт камню в моей груди.
А я?.. Я рыдала, как дитя, спустя минуту. От боли, от неуёмных чувств, которые инородным органом сидели во мне. После того как я в слепом угаре собственноручно убила свою первую – неудавшуюся, проклятую, но всё равно настоящую – любовь.
С тех пор я боялась не боли. Я боялась, что однажды всё повторится. И где-то внутри точно знала: не если, а когда.
Глава 4 – Смех и кровь.
Где ранено,
там затянется
/когда-нибудь, может быть/
(с) shamanesswitch
Та ночь стала поворотным моментом в моей истории, потому что после неё изменилось всё. И я в том числе.
Пусть я и знала, что менялась уже раньше – медленно, неохотно, по капле, – что внутри меня, несмотря на сопротивление, начинала прорастать та самая человечность, которую я так люто презирала прежде.
Эти чувства меня калечили. Мне хотелось выжечь их так же легко, как заразу от удара ржавым ножом. Но они не уходили. Они жили во мне, как гниющая заноза под кожей, как яд, что не убивает сразу.
А лечил меня, как это ни удивительно, малыш Питер. Я приползла к нему в комнатушку, которую он снимал неподалёку от Цитадели, в совершенно паршивом виде – с телом в крови и душой в руинах.
И я ведь понимала, насколько это жестоко – взваливать всё на плечи зелёного мальчишки. Но, увы, никому другому я уже не могла доверять. Даже самой себе.
Ведь я вновь застряла по колено в этих человеческих чувствах и не знала, как мне просто дальше жить, когда от прежней меня осталась всего лишь лужица. Кажется, я действительно хотела просто исчезнуть, только бы всё это, наконец, прекратилось.
Но именно в эту секунду рядом раздался голос – звонкий, живой, несуразно яркий на фоне моей внутренней тьмы:
– Ну и чего ты нос повесила, Лили? Ну, познакомилась с нашими Ножевыми переулками – считай, это обряд посвящения столицы. Теперь ты здесь как своя!
Он рассмеялся, неловко потирая кончик веснушчатого носа. Питер делал так всегда, когда врал, но не знал этого сам.
– В следующий раз ты просто будешь держаться подальше от плохих парней, верно? – бодро продолжал рыжий, делая вид, что действительно верит в то, что это возможно.
А потом, будто между делом, с той же нелепой заботой по-настоящему доброго мальчишки, добавил:
– Я тебе ещё свой артефакт для самозащиты отдам. Смотри: просто проворачиваешь кольцо на пальце – и БУМ! От твоих обидчиков останется только мокрое пятно. Круто, а?
Питер широко и активно жестикулировал, размахивая длинными руками, в которых всё ещё держал нитку с иглой. Он только что закончил накладывать на меня последние швы – в не очень-то стерильных условиях.
Парень компенсировал это своим огненным настроем и трогательным желанием помочь, а также очень большим количеством алкоголя. Он обрабатывал им внешние раны, а я, заливая его в себя, залечивала внутренние.
Однако всё равно при этом опасливо косилась на приятеля чёрным взглядом, сощуренным от боли и ушата стыда, который неизменно накрывал меня после произошедшего. Я ведь действительно не знала, как низко можно было пасть до того момента.
И вот теперь я валялась на стареньком диване с последствиями моего временного помешательства и дырой в плече. Втянув носом воздух, я лишь уточнила нарочито смешливо, чтобы не было ясно, как на деле мне было нестерпимо больно без передышки:
– Что за «бум», малыш Пит?
После я тут же рывком натянула на себя фланелевую потёртую мужскую рубашку, не поморщившись при этом даже. Однако краснел паренёк вовсе не из-за моего непотребного внешнего вида.
– Это мой первый артефакт! – выдохнул он, почти торжественно, с той убеждённостью, что способна превратить мусор в чудо. – Я сам придумал концепцию.
Питер показал мне на пальце простое серебряное кольцо. Оно выглядело как безделушка с уличной лавки, но в его взгляде горело гордое пламя – с таким жаром смотрят только те, кто не спал ночами и упрямо верил, что может совершить невозможное.
И, что самое вдохновляющее, он действительно чего-то добился. Потому с восторгом и делился со мной деталями:
– Кольцо взрывается, когда бросишь, почти как настоящая бомба! Правда, пока оно может разве что слегка поцарапать или испугать… но всё равно – это же уже нечто, правда?
И я не представляла, как это «нечто» может существовать в данном недоразвитом мире. Потому я даже перестала себя жалеть и, убирая непослушный локон за ухо, осторожно обернулась вполоборота и спросила:
– Покажешь в действии?
Питер замялся. Он пытался найти сто и одну причину, чтобы этого не делать. Ведь за окном была глубокая ночь, а я явно шаталась от потери крови.
Только мне не хотелось закрывать глаза. Не хотелось вновь нырять в пучину собственных беспросветных мыслей.
Оттого я правдами и неправдами заставила рыжеволосого, долговязого мальчишку выйти со мной на улицу, чтобы Пит показал мне свою «домашнюю работу» по рунам. Ту самую, которую он, как оказалось, мастерил целый месяц для любимого наставника.
Наутро ему предстояло сдавать проект, а я с мрачным хохотом тащила бедолагу взрывать мусорные баки в подворотне, как истинная психопатка, которой просто не спится.
И когда первый взрыв разорвал тишину – снопы искр вспыхнули, обрушились дождём по кирпичной стене, – мне даже на миг показалось, что внутри тоже что-то разорвалось. Но не от боли – от облегчения.
Пустоту, что гудела во мне последние дни, заполнил свет. А я стояла, вжавшись в холодную стену, с блестящими от азарта глазами и поняла: этот артефакт, будь он проклят, действительно чего-то стоил.
Питер, поражённый до кончиков ушей, покрасневших от волнения, повернулся ко мне с ярким блеском в малахитовых глазах и выкрикнул:
– Работает. Оно правда работает!
После увиденного мы уже ликовали вместе – как дети, как безумцы, как те, кому нечего терять. А я даже помогала мальчишке скорее перезаряжать кольцо, напитывая его магией, чтобы повторить наш эксперимент ещё раз.
– Давай ещё раз, – выдохнула я и сама не узнала свой голос: в нём звенел восторг, такой живой, что он отзывался дрожью где-то под рёбрами.
А Питер лишь улыбнулся мне той самой светлой улыбкой, освещавшей нам целый переулок. И мы снова бросили кольцо в темноту.
На этот раз мне даже показалось, что взорвалось не оно, а я.
Так грохот с хохотом у нас звучал стройным хором в тех мрачных подворотнях, где обычно гулял только ветер. Однако нам в тот момент было плевать, мы раскрашивали эту ночь, всем назло, более яркими красками. Даже несмотря на доносящийся из распахнутых окон злой рык:
– Стражей на вас нет! Рассвет скоро, а они спать не дают! – выпалил древний старик, высунувшись из окна почти по пояс, чтобы вслед нам, смеющимся без устали, бросать отборный мат и проклятия.
Однако, несмотря на всё произошедшее, я с ухмылкой на губах вровень шагала в ногу с парнем, который, сам того не зная, заряжал меня своей неуёмной страстью к жизни. Пусть и на грани фола.
– Знаешь, а мне понравилось, – ухмыльнулась я, ловя розовые лучи рассвета на лице с тихой благодарностью выжившего. – Научишь меня делать подобное?
Питер в ответ лишь глубже утопил руки в карманах слишком больших брюк и хмыкнул, покосившись на меня из-под отросших рыжих кудрей изумрудными глазами:
– Если хочешь учиться, вступи уже в Магистериум, Лили. И не придётся мне ради тебя больше воровать фолианты из библиотеки! – так недовольно фыркнул тот, кто, правда, ведь давно меня соблазнял взять и раскрыться.
Плюсы при этом мне всё равно казались слишком бледными на фоне моих ярких страхов. Ведь на деле вся моя бравада и бесконечная вера в себя закончились ещё где-то в первый же год проклятой жизни, когда меня раз за разом без пощады втаптывали в грязь.
Я испивала боль, как воду, а моя кровь лилась чаще, чем дождь – и это из-за обычных людей, лишённых даже тени власти. Думать о том, что все маги будут столь же добры ко мне, как Питер, было наивно. Несмотря на их иммунитет к моему проклятию.
Оттого я предпочитала лишь коротко качать головой и упрямо чеканить свои слова и шаги по разбитым мостовым города:
– Обойдусь. А ты не умрёшь, если притащишь мне ещё одну книжку, – говорю я, подкуривая сигарету пальцами, которые давно не могли срастись правильно. Они щёлкали огнивом, как зубы в зимней стуже, с мольбой о малейшей искре. Но я добилась своего, как и всегда.
– Ну а я возьму тебя в долю, – продолжала я с усмешкой, – когда начну продавать подобные побрякушки втридорога обычным зевакам. Тем самым, которым так же, как и мне, бывает страшно в Ножевых переулках.
– Продажа волшебных артефактов вне закона, Лили, – прошептал друг так, словно встречающий нас рассвет мог нас подслушать.
Естественно, Магистериум, по приказу «великого и могучего» короля, запретил артефакты, потому что они могли бы дать силу простолюдинам. Им было легче держать людей в страхе и зависимости, если доступ к магии оставался монополией лишь для избранных.
А Питер был сиротой и тоже выживал, как мог, в этом жестоком мире. И я знала, что денег от его подработки в тюрьме едва хватало на оплату облезлой комнатушки, где он возился с моими ранами, да на дешёвую еду из забегаловок. Так что дополнительный заработок явно для него был не лишним.
Однако мальчишка озирался по сторонам с той комичной тревогой, которую я уже знала наизусть и над которой больше не могла смеяться. Будто сейчас, из-за какого-то уличного фонаря, должен был вынырнуть страж и арестовать нас обоих лишь за одни эти мысли.
Потому улыбка моя была тонкой, как лезвие. Здоровое плечо дёрнулось вверх, потом вниз с той дерзкой, беспечной манерой, что давно стала моей бронёй, выточенной из боли и упрямства.
– Именно поэтому я и не собираюсь присоединяться к Магистериуму, глупенький, – промурлыкала я, выпуская из лёгких плотные струи дыма. – Ведь я почти что призрак. А призраки могут делать всё, что захотят.
Я приблизилась к нему, взяв под руку парня так, точно собираясь рассказать ему самую опасную тайну на свете:
– И знаешь, чего я хочу прямо сейчас, Питер?..
– Ч-что?.. – с ужасом прошептал краснеющий от одних мыслей о чём-то незаконном парень с огромными, наивными глазами.
И я, выдержав паузу, со всем театральным изяществом взмахнула волосами, словно шлейфом уходящей ночи, прищурилась с хищной нежностью и шепнула на выдохе:
– …Вафли. С клубничным сиропом!
И мой яркий смех от его вытянувшегося лица был невероятно гармоничен в букете с той болью, которая и не думала меня отпускать так просто. Однако я училась с ней жить и не обращать на неё ровным счётом никакого внимания.
Мне так было проще справиться с тем, что я проиграла в той войне, о которой никому, даже Питеру, не могла рассказать. Но я более чем серьёзно пообещала ему воплотить свой наглый план в жизнь.
Ведь на деле, как бы мне ни было тяжело, всё равно приходилось дальше учиться жить и выживать в мире, который не был обязан меня любить, восхвалять и баловать. И если я хотела перестать воровать и скитаться от одного временного пристанища к другому, мне нужно было учиться зарабатывать деньги на жизнь.
И «нормальные» способы я даже не пыталась рассматривать. Слишком уж заманчиво выглядел мой безумный план, из-за которого меня под конец должны были убить… либо сделать легендой.
Глава 5 – Белая полоса, черные сделки.
Я уже не пожар и пепел, я ещё не алмаз и сталь – я – свобода.
И я – молебен о мечте чем-то большим стать.
Это то, с чем боролся каждый – на пути череда помех.
Я иду, хоть мне очень страшно.
Потому я
Сильнее
Всех.
(с) Майская | Пепельный дом
Следующие несколько месяцев я снова без остатка отдала учёбе. Днём и ночью корпела над сворованными Питером фолиантами, изучая искусство создания артефактов с тупым упорством осла, грызущего гранит науки, который, казалось, был мне не по зубам.
И я злилась. Я ныла. Я рвала собственные конспекты с постройкой нужных арканов в клочья. А потом, с проклятием на губах, начинала всё заново.
Оказалось, что процесс вплетения заклятия в материю был похож на вырезание узора на дереве: каждый штрих был окончателен, его было нельзя стереть или исправить. Ведь драгоценные металлы и камни навек запоминали своё предназначение. Всё, что требовалось потом, лишь время от времени подпитывать их Хаосом.
Но до этого счастливого финала мне приходилось днями напролёт корпеть над тонкими нитями чар, срываться, начинать сначала и снова портить материал из-за одной неверной интонации, сбившегося слога рун, дрогнувшего пальца. А после вновь идти ночами грабить местных богатых простачков, чтобы найти новые побрякушки для учёбы.
Питер приютил меня на недолгий период и каждый день наблюдал за тем, как за моей спиной росла гора истерзанной бумаги, на которой я выводила последовательности рун. Он только качал головой и молча подкладывал мне новые листы со словами:
– Бумага стерпит всё, Ли. В отличие от камня и металла. Так что рви, пока не найдёшь правильный узор – я принесу ещё.
Казалось, только на моей природной упёртости и держалась вся эта дохлая затея. И вот к концу месяца упрямство дало свой первый плод – уродливый, но работающий. Что-то, едва напоминавшее артефакт. И я радовалась. Так по-детски радовалась крохотному, но честно выстраданному успеху.
А после… Ариннити вогнала мне ещё один кинжал в спину: я вновь с треском влюбилась. И всё. Мир снова сдвинулся с привычной оси из-за первого встречного незнакомца на улице, так словно он был единственным мужчиной в этой галактике, который мне подходил.
И мой возлюбленный, казалось, на этот раз был даже красив: каштановые волосы, глаза точно кофе с молоком. Только его притягательность обещала позже оставить на коже синяки и кровь на простынях.
Так и случилось после неизбежного падения в его объятия.
А я даже толком не помнила, как это произошло: пелена желания и сладкого забытья аккуратно стирала границы моего сознания, превращая меня в безвольную куклу. Всё для того, чтобы, когда я очнулась – с пульсирующей болью в затылке и кровью во рту, – осознала: я лежала связанная, голая, на холодном полу какого-то сырого, вонючего подвала.
Воздух вокруг пропах плесенью и моим страхом. А я дрожала всем телом от холода, от унижения, от чётко осознаваемого ужаса, который подступал к горлу, как рвота: это ещё не конец. Он вообще мне только снился!
Да, Ариннити, эта тварь во плоти божества, знала толк в изысканном садизме. Казалось, она специально подбирала для меня самых отпетых мразей из всего людского сброда.
Этот, к примеру, решил позвать своих дружков, чтобы «развлечься» со мной наутро. И уже в той ситуации даже бушующие гормоны в моей крови не дали возобладать над холодным разумом.
Я выбралась оттуда. Артефакт, запрятанный за пазухой, буквально спас мне жизнь. И я, вся в чужой и собственной крови, с разодранными руками, с дрожащими ногами, но выбралась. Пусть и не без потерь. Не без шрамов. Не без кошмарных снов, которые ещё долго преследовали меня по ночам.
Но именно после этого я наконец усекла одну жутко простую и потому особенно страшную истину: Ариннити устала играть. И теперь действительно пыталась меня убить чужими руками, с той самой холодной, вежливой улыбкой на божественных губах.