Неизвестный Линкольн
- -
- 100%
- +
Здесь же, в Нью-Сейлеме, у Линкольна появилась возможность побороть свои страхи и выступить перед толпой: возможность, которую он искал долгие годы. В Индиане у него была лишь незначительная аудитория – небольшая группа полевых рабочих. А в Нью-Сейлеме было самое настоящее образованное общество, которое собиралось каждый воскресный вечер в столовой таверны Рутледжей. Линкольн присоединился к ним с большим энтузиазмом и сразу же стал гвоздем программы: рассказывал истории, читал свои собственные стати, начинал эмоциональные дискуссии по самым разным темам, вплоть до смены течения реки Сангамон. Это был бесценный опыт, который расширил горизонт его мышления и пробудил первые большие амбиции. И вскоре Линкольн понял, что у него есть необычная способность повлиять на людей с помощью слов и что знания повышают его самоуверенность и бодрость духа, как ничто другое.
Через несколько месяцев магазин Оффута закрылся, и Линкольн остался без работы. Приближались выборы, и штат был погружен в политику, так что он решил подзаработать с помощью своего красноречия. Под настоятельством Ментора Грэхема, учителя местной школы, он четыре недели поработал над своим первым публичным посланием, в котором объявлял о своей кандидатуре на выборах в законодательное собрание штата. В качестве приоритетных задач были отмечены внутренние реформы, смена течения реки Сангамон, реформы в сфере образования, юстиции и так далее.
В конце этой речи говорилось:
«С рождения я оказался на самом низу общества. У меня не было ни богатства, ни влиятельных родных или друзей, которые заступились бы за меня. И если добрые люди при всей своей мудрости посчитают нужным оставить меня на дне, то все равно я не буду слишком огорчен, поскольку разочарования для меня стали обыденным».
Спустя несколько дней в Нью-Сейлем прискакал всадник с ужасающими новостями: вождь индейцев сауки, Черный Ястреб, встал на тропу войны со всеми своими соплеменниками. Они терроризировали прибрежные районы реки Рок, поджигая хижины, похищая женщин и убивая крестьян. В панике губернатор Рейнолдс объявил сбор добровольцев. Безработный кандидат без гроша в кармане тоже примкнул к добровольцам на тридцать дней. Линкольн даже был избран командиром и попробовал отдавать приказы «Парням из шалфейной рощи», которые в ответ просто послали его к черту.
Согласно Херндону, Линкольн всегда описывал свое участие в войне Черного Ястреба, как «нечто вроде выходной прогулки и разворовывания куриц». Позднее, выступая в Конгрессе, он объявил, что не атаковал ни одного краснокожего и даже не видел индейцев, но частенько делал нападки на дикую луковицу, и было множество кровавых встреч с москитами.
Вернувшись с войны, капитан Линкольн заново погрузился в свою политическую компанию: с рукопожатиями ходил от хижины к хижине, рассказывал истории, великодушно соглашался со всеми и во всем и выступал повсюду, где только находил подходящую толпу. Но на выборах Эйб потерпел поражение, получив не больше трех голосов из двухсот восьми бюллетеней Нью-Сейлема. Но спустя два года он опять выдвинулся и на этот раз одержал победу, после чего был вынужден занять деньги, чтобы купить подходящую для законодательного собрания одежду. В 1836, 1838 и 1840 годах Линкольн также был переизбран.
В те времена в Нью-Сейлеме жил один бездельник, по имени Джек Келсо, жена которого была вынуждена приютить жильцов в своем доме, пока муж рыбачил, играл на скрипке и читал поэзию. Большинство жителей городка смотрели на него свысока, считая его неудачником. Но Линкольн был глубоко впечатлен Келсо и был с ним в дружеских отношениях. До встречи с ним Бернс или Шекспир не имели для Линкольна особого значения: они были всего лишь именами, и, скорее всего, неопределенными и туманными. Но, услышав «Гамлета» и «Макбета» в исполнении Келсо, он впервые в жизни осознал, какую симфонию может создать английский язык: бесконечная красота и буря эмоций. Шекспир, конечно, запал в душу Линкольну, но его настоящую любовь завоевал Бобби Бернс. У него даже было некое чувство родства с Бернсом. Тот, как и Линкольн, был нищим и родился в хижине ничуть не лучше хижины Линкольнов и тоже был деревенским парнишкой, парнишкой, для которого разрушение гнезда полевой мышки было большой трагедией и настолько значимой, что это событие можно было взять и увековечить в поэме. Поэзия Шекспира и Бернса открыли Линкольну совершенно новый мир мышления, чувств и красоты. Но самым удивительным для него было следующее: ни Шекспир и ни Бернс не имели университетского образования, да и в школе учились не больше его самого. Иногда Линкольн смел думать, что, может быть, и он, необразованный сын безграмотного Тома Линкольна, создан для прекрасных творений, и роль продавца в магазине или рабочего кузнечной лишь временное занятие. С тех пор Шекспир и Бернс стали его любимыми авторами. Шекспира он читал больше, чем всех остальных авторов вместе взятых, и это оставило значительный след в его манере речи. Даже в Белом доме, когда бремя гражданской войны чертила на его лице глубокие морщины, Линкольн продолжал уделять Шекспиру значительную часть своего времени. Будучи всегда занятым, он успевал обсуждать поэмы со знатоками Шекспира и всюду брал с собой записки с понравившимися отрывками. А за несколько дней до убийства два часа читал вслух «Макбета» в узком кругу друзей. Так что влияние безнадежного ньюсейлемского рыбака Джека Келсо чувствовалось и в Белом доме…
Основатель Нью-Сейлема и владелец местной таверны был южанином: Джеймс Рутледж, у которого была прелестная дочь – Энн. Линкольн впервые встретил ее, когда ей было всего девятнадцать, и, невзирая на то, что она была помолвлена с богатейшим купцом Нью-Сейлема, сразу же влюбился в голубоглазую красавицу с золотыми волосами. Хотя Энн уже согласилась стать женой Джона Макнейла, они все же должны были ждать два года, пока она училась в колледже. И, спустя немного времени после переезда молодого Линкольна в Нью-Сейлем, случилась странное событие: Макнейл продал свой магазин и объявил, что возвращается в Нью-Йорк, чтобы со всей семьей переехать обратно в Иллинойс. До отъезда он открыл Энн некий секрет, что просто ошеломило ее, но молодая и влюбленная девушка все же поверила в его историю, и через несколько дней, пожелав Энн удачи, Макнейл оставил Нью-Сейлем, с обещаниями о частой переписке.
К тому времени Линкольн уже стал почтальоном поселения. Почтовая карета приносила почту дважды в неделю, но, поскольку отправка писем была дорогим удовольствием – от шести до двадцати пяти центов, количество почты было незначительным. И Линкольн носил почту в своей шляпе, встречающие его горожане спрашивали о наличии писем на свои имена, после чего почтальон выволакивал содержимое шляпы и начинал рыться в нем.
Энн Рутледж приходила за письмом дважды в неделю: первое пришло спустя три долгих месяца. В нем Макнейл оправдывался, будто раньше не мог писать, поскольку заболел по дороге в Огайо и лежал целых три недели, про остальное время– ни слова. Следующего письма пришлось ждать еще три месяца, но лучше бы его вообще не было: слова были холодными и неопределенными. В нем Макнейл писал о тяжелой болезни своего отца, о том, что кредиторы отца преследуют его, и он не знает, когда сможет вернуться. После этого долгие месяцы Энн следила за почтой, ожидая следующего письма, которое так и не пришло. И она стала сомневаться в искренности чувств своего жениха. Увидев ее страдания, Линкольн выразил готовность найти Макнейла, но Энн отказалась, сказав: «Он отлично знает, где я, и если сам не хочет мне написать, то я тем более не должна искать его».
Вскоре она рассказала отцу о страшной тайне Макнейла, которую тот раскрыл ей перед отъездом: оказалось, он жил под вымышленным именем, и зовут его не Макнейл, как думали в Нью-Сейлеме, а Макнамара. Свой поступок он объяснил тем, что из-за неудачного бизнеса в Нью-Йорке его отец погряз в огромных долгах, и он, будучи старшим сыном, приехал на Запад за заработком. А поскольку не хотел быть обремененным материальной поддержкой своей семьи в период тяжелых начинаний, то решил скрыть свое имя, дабы родные не смогли найти его: забота о семье могла помешать развитию его бизнеса. Но теперь, когда он крепко встал на ноги, должен перевезти своих родителей к себе в Иллинойс и поделиться с ними своим успехом.
Известие стало сенсацией в Нью-Сейлеме. Люди называли все это подлой ложью, а Макнейла мошенником. Из-за сплетен ситуация стала еще хуже: может, он был уже женат или убежал от нескольких жен, кто знает; а может, ограбил банк или убил кого-нибудь… может, он был тем, может, он был этим… Тем не менее Энн должна благодарить Бога за то, что он ее оставил: таковым было решение городка. Линкольн ничего не говорил, но думал о происшедшем постоянно. Ведь в конце концов он получил шанс, о котором так долго мечтал и молился…
5
Таверна Рутледжей была грубовато построенной деревянной хижиной, потрепанная суровой местной погодой. Ничто не отличало ее от тысяч других хижин тех краев. Незнакомец не обратил бы на нее никакого внимания, но Линкольн не мог отвести глаз: душой и сердцем он постоянно был там, в его глазах хижина заполняла весь мир, она была всем. Каждый раз, когда он пересекал порог таверны, его сердце выскакивало из груди. Одолжив копию поэм Шекспира у Келсо, он растягивался на прилавке магазина и перечитывал одни и те же строки:
«Но, душа моя, что там за свет в окне?
Это восток, а Джульетта – это солнце!»
Затем, сам того не замечая, Линкольн закрывал книгу и часами впадал в мечты, лежа на прилавке. Он вспоминал каждое слово, которое Энн говорила прошлым вечером, и каждую секунду, проведенную с ней. Есть одна примечательная история, которая ярко описывает волнительные отношения двух влюбленных: в те времена соревнования по вышиванию были очень популярны, и Энн часто приглашали на такие мероприятия, где ее тонкие пальцы управляли иголкой с невероятной нежностью и артистизмом. По привычке Линкольн провожал ее до места состязания, а вечером возвращался за ней. Но однажды он гордо вошел с ней в комнату и сел рядом. Мужчин на таких мероприятиях обычно не бывало, и Энн вся покраснела, сердце начало биться сильнее, и от волнения она сделала несколько неправильных швов. Заметив происходящее, проницательные дамы неоднозначно улыбнулись, а дальновидный организатор состязания сохранил ее работу и, после того, как Линкольн стал президентом, гордо выставлял своим гостям, указывая на неровные швы его возлюбленной.
Летними вечерами влюбленные прогуливались вдоль берегов Сангамона, где пение птиц разносилось по всему лесу, и под эту мелодию светлячки плели золотые нитки в воздухе. Осенью окружающие деревья пылали в ярких цветах, а орехи постоянно стучали о землю. Зимой же лес превращался в дворец: каждое дерево и каждый лист одевал шикарную белую шубу, а тоненькие ветви сияли, словно подвешенные алмазы. Теперь жизнь для них обоих превратилась в необыкновенную красоту и счастье. Глядя в голубые глаза Энн, Линкольн слышал счастливое биение ее сердца, а коснувшись рук – чувствовал ее дыхание и не верил, что в жизни может быть столько счастья.
Недолго прожив в Нью-Сейлеме, Линкольн начал собственный бизнес совместно с сыном местного священника – пьяницей Берри. К тому времени маленькое поселение было уже на последнем дыхании, и все лавки постепенно разорялись. Но ни Линкольн и ни Берри не могли увидеть происходящее, так что, выкупив остатки трех разорившихся магазинов, объединили их и обосновали свой собственный. И в один прекрасный день перед лавкой «Линкольн и Берри» остановилась повозка, следовавшая в Айову. Земля была сырой, и лошади быстро уставали, так что странник решил облегчить груз и продал Линкольну бочку с домашним барахлом. На самом деле Линкольну ничего не было нужно, он просто пожалел лошадей и, заплатив торговцу пятьдесят центов, отнес бочку в заднюю часть лавки, даже не проверив содержимое. Но спустя пару недель, вывернув бочку на пол, хозяин был поражен удачной находкой: на верху ненужного хлама лежало полное собрание «Комментарий Блэкстона о законодательстве». Местные фермеры постоянно были заняты на плантациях, и клиентов почти не было, так что у Эйба была масса времени на чтение. И чем больше он читал, тем интереснее книга становилась: еще никогда он не был так погружен в книгу и на одном дыхании прочел все четыре тома. Вскоре его осенило: он должен стать юристом – человеком, за которого Энн Рутледж выйдет с гордостью. Планы возлюбленного пришли Энн по душе, и они решили сыграть свадьбу, как только Линкольн окончит изучение юриспруденции и состоится в профессиональном плане. И, закончив с Блэкстоном, будущий юрист каждый раз проходил двадцать миль сквозь прерии, чтобы одолжить другие книги у некого адвоката из Спрингфилда, которого знал с войны Черного Ястреба. На обратной дороге он держал в руках открытую книгу и читал на ходу, а дойдя до запутанных частей, замирал на месте и полностью концентрировался на книге, до тех пор, пока досконально не вникал в смысл. Так он читал двадцать – тридцать страниц, до заката, когда уже ничего не видел: на небе появлялись звезды, чувствуя голод он ускорял шаги.
С тех пор Линкольн без остановки рылся в своих книгах, не уделяя внимания ничему другому. Весь день он читал лежа в тени ильма рядом с магазином, опираясь босыми ногами в ствол дерева, а ночью продолжал чтение в мастерской бондаря, у костра от оставшихся отходов. В основном он читал вслух, затем, закрыв книгу, писал то, что понял из прочитанного, анализировал, перефразировал, до тех пор, пока мысль не становилось достаточно простой даже для ребенка.
Куда бы Линкольн ни ходил теперь – на прогулку в лес, на реку, на работу в поле, – в руках у него был том Блэкстона или Читти. В один прекрасный день фермер, нанявший Линкольна для вырубки сгоревшего леса, застал его за углом сарая, лежащим на бревне с книгой в руках, и это – в разгар рабочего дня.
Однажды учитель Грэхем сказал Линкольну, что если он стремится стать политиком или юристом, то должен выучить грамматику. Тот сразу же заинтересовался: «А где можно найти книгу по грамматике?» Грэхем посоветовал поинтересоваться у Джона Вейнса, фермера, который жил за шесть миль от Нью-Сейлема. Линкольн сразу же выскочил, надел шляпу и побежал за книгой… Он с такой скоростью выучил правила Киркэма, что Грэхем был просто ошеломлен. Тридцать лет спустя этот школьный учитель скажет дословно следующее: «У меня было более пяти тысяч учеников, но Линкольн был самым старательным, самым усердным и самым целеустремленным в сфере знаний и образования из всех, кого я встречал. Его можно было видеть часами изучающим правила трех логических заключений, только чтобы сформировать мысль». После грамматики Киркэма Линкольн буквально проглотил «Расцвет и падение Римской империи» Гиббонса, «Античную историю» Роллина, «Американское военно-биографическое издание. Жизнь Джефферсона, Клея и Уэебстера» и «Возраст причин» Тома Пэйна.
Одетый в синий китель, тяжеленные сапоги и ярко-голубые панталоны, которые не имели ничего общего ни с носками ни с кителем и были на три дюйма ниже кителя и на дюйм выше сапог, этот необычный молодой человек ходил по Нью-Сейлему, читал, изучал, мечтал, рассказывая истории, и завоевывал кучу друзей, где бы он ни появлялся.
Позднее Альберт Беверидж, выдающийся современник и знаток Линкольна, написал в своем монументальном биографическом труде:
«Не только остроумие, доброта и знания Линкольна завоевывали расположение окружающих. Его яркая одежда и неуклюжий вид тоже делали его знаменитым: короткие брюки стали объектом остроумных реплик и веселия, а имя “Эйб Линкольн” очень быстро получило известность во всей округе».
Но вскоре у будущего юриста появились заботы посерьезнее, чем учеба: как и ожидалось, продуктовый бизнес с Берри продержался недолго, поскольку Линкольн был погружен в свои книги, а его партнер – в бутылку виски, и, соответственно, конец был неизбежен. Оставшись без единого доллара, он был вынужден взяться за любую попавшуюся работу, чтобы заплатить хотя бы за еду и жилье. А попадалась ему далеко не самая легкая работа: Линкольн косил траву, собирал сено, строил забор, вспахивал землю, работал на лесопилке и между всем этим успел даже поработать кузнецом. Наконец, после всех перечисленных работ по настоятельству учителя Грэхема он решил стать землемером и погрузился в изучение тригонометрии и логарифмов, а закончив с учебой, купил в кредит лошадь и компас, взял виноградную лозу в качестве плети и начал измерять городские участки за тридцать семь с половиной центов каждый.
К тому времени обанкротилась и таверна Рутледжей, и возлюбленная Линкольна была вынуждена поработать служанкой на кухне одной из ферм. Вскоре Линкольн и сам нашел работу по вспашке зерна на той же ферме. Вечерами на кухне он вытирал посуду, которую мыла Энн. Только возможность быть рядом с ней наполняла его безграничным счастьем. Такое состояние эйфории не повторится больше никогда. Незадолго до смерти он признается одному из своих друзей: «Босоногим рабочим на ферме в Иллинойсе я был на много счастливее, чем когда-либо в Белом доме».
Но, к сожалению, счастье влюбленных закончилось так же быстро, как и начиналось. В августе 1835-го Энн заболела. Сначала не было ни боли, ни каких-либо явных симптомов, только утомление и слабость. Как обычно, она продолжала делать свою повседневную работу, пока болезнь не дала о себе знать: однажды утром она не смогла даже встать с постели. Брата Энн послали за доктором Аленом, который вскоре объявил о наличии у нее тифа. Тело буквально горело, в то время как ее ноги приходилось согревать горячими камнями, настолько они были холодными. Энн постоянно просила воды. В наши дни медицина отлично знает, что ее должны были погрузить в ледяную воду и дать выпить как можно больше воды. Но доктор Ален не знал этого. Смертоносные недели тянулись одна за другой, и в конце концов она так ослабла, что не могла даже пошевелить пальцами. Доктор Ален назначил абсолютный покой, запретив любые посещения. В этот вечер даже Линкольна не впустили к ней, но следующие два дня Энн без остановки шептала его имя, и так жалостно, что пришлось его позвать. Линкольн сел рядом, и влюбленные провели вместе последний час. На следующий день Энн впала в кому и не очнулась до самой смерти.
Последующие несколько недель были самыми ужасными в жизни Линкольна. Он не мог ни есть, ни спать, твердил, что больше не хочет жить и грозился покончить с собой. Будучи настороже, друзья забрали у него карманный нож и постоянно следили, чтобы он не бросился в реку. Линкольн начал избегать людей, а при встрече не говорил ни слова и даже никак не показывал, что видит окружающих. Он казался погруженным в абсолютно другой мир и не замечал существования этого. Каждый день Линкольн ходил пять миль, до кладбища Конкорд, где была похоронена Энн, и часто не возвращался допоздна. Обеспокоенным друзьям приходилось пойти ночью на кладбище и вернуть его домой. Во время ливней он рыдал, говоря, что не вынесет падения дождя на ее могилу. Однажды его нашли лежавшим на берегу Сангамона, он бормотал непонятные фразы, многие стали боятся, что Линкольн свихнулся. И опять послали за доктором Аленом. Разобравшись, в чем дело, доктор посоветовал дать Линкольну легкую работенку, чтобы занять чем-то его разум. В миле к северу от Нью-Сейлема жил один из его лучших друзей, Боулинг Грин: взяв Линкольна к себе домой, он обеспечил полный уход за ним. Местечко было довольно уединенным: сзади хижина была окружена покрытыми старыми дубами утесами, наклоненными на запад,. Спереди же тянулись долины, заросшие негустым лесом, вплоть до Сангамона. Миссис Грин всегда находила работу для Линкольна: рубить деревья, выкапывать картошку, собирать яблоки, доить коров, следить пряжкой волов, пока она отлучалась, в общем, дел было полно.
Недели превращались в месяцы, месяцы – в годы, а Линкольн продолжал скорбеть. В 1837-м, спустя два года после смерти Энн, он скажет одному из своих друзей из сената штата: «Из-за моей глубокой депрессии я боюсь даже брать в руки нож, если никого рядом нет, хотя окружающим кажется будто я восторженно наслаждаюсь жизнью».
Со временем он изменился до неузнаваемости: грусть и меланхолия, поселившиеся в нем с тех пор, лишь иногда оставляли его душу, да и то на короткие промежутки времени. Его душевное состояние становилось все хуже и хуже, и вскоре Линкольн стал самым грустным жителем Иллинойса. «За двадцать лет я ни разу не видел его счастливим, Линкольн буквально истекал грустью, когда ходил рядом», – вспоминал Херндон.
С тех пор и до конца своих дней у Линкольна была страсть к поэмам с грустным и трагичным содержанием. Часами он сидел молча, погрузившись в размышления. Картина была ужасной: вдруг он, словно просыпаясь, прерывал молчание строками из поэмы «Последний лист»:
«Заросший мрамор помнил
Губы его цветущие,
И были высечены на нем
Имена его любимые…»
Часто он повторял поэму «Смертные», начиная со слов: «О, почему дух смерти известен…» – и это стало его любимой фразой. Он повторял ее сам себе, когда никого не было рядом, повторял для друзей и знакомых в деревенских отелях Иллинойса, повторял в публичных обращениях, для гостей Белого дома, переписывал копии для друзей и обязательно отмечал: «Я бы отдал все, что имею, и даже больше за возможность самому написать нечто подобное». Ему особенно нравилась последняя часть:
«Надежда и разочарование, наслаждение и грусть
Были смешаны вместе, как солнце и дождь.
И улыбка, и слеза, и песня, и плач
Догоняют друг друга, как жертва и палач.
Всего один вздох или миг один,
И жизнь процветавшая становится мертвой.
А позолоченный дворец гробом тусклым
Ах! Почему дух смерти известен…»
Старое кладбище Конкорд, где была похоронена Энн Рутледж, занимала акр земли среди уединенных ферм. С трех сторон оно было окружено пшеничными полями, а с четвертой – зелеными пастбищами, где постоянно бродили стада овец и скота. Сейчас кладбище покрыто травой и зарослями и редко имеет каких-либо посетителей. С началом весны там появляются перепелиные гнезда, а мертвую тишину иногда нарушают птицы или пасущиеся стада овец. Почти полвека тело Энн покоилось там с миром, но в 1890-м местный предприниматель обосновал новое кладбище в Питерсберге, на расстоянии четырех миль. И вскоре у новоиспеченного бизнесмена возникли проблемы с продажей мест на кладбище, поскольку Питерсберг уже имел более удобное и красивое место для похорон – кладбище Роз-Хилл. В итоге алчный предприниматель придумал свой зловещий план: выкопать могилу возлюбленной Линкольна и перевести ее прах в новое кладбище. Некая рекламная акция, которая, по его мнению, должна была подтолкнуть рост продаж. И вот приблизительно в середине мая 1890 года, согласно шокирующему признанию грабителя, он выкопал гроб Энн Рутледж. Но тут начинается совсем другая история о том, что он нашел в гробу. А историю эту рассказала пожилая дама из Питерсберга, она даже поклялась в достоверности своих слов. И не удивительно, поскольку она является дочерью Макгрейди Рутледж – кузена Энн. Макгрейди был неразлучен с Линкольном, часто работал с ним на поле, помогал ему в замерах земли, спал в одной комнате, ел из одной тарелки и наверняка знал о сердечных делах своего друга больше, чем кто-либо другой. И одним летним вечерком дочь того самого Макгрейди, сидя в кресле-качалке под крыльцом своей фермы, рассказала вашему покорному слуге следующее:
«Я часто слышала от отца, что после смерти Энн мистер Линкольн ходил за пять миль к ее могиле и оставался там до тех пор, пока отец, разволновавшись, не случилось ли что, шел за ним и приводил обратно домой… Да папа присутствовал и во время открытия гроба Энн, с тем предпринимателем, и частенько повторял, что единственный след от тела Энн, который они нашли в гробу, были четыре жемчужные пуговицы ее платя».
Собрав эти самые пуговицы и кое-что из оставшегося мусора, новоиспеченный бизнесмен сделал перезахоронение на новом кладбище Окленд, недалеко от Питерсберга и стал рекламировать свое кладбище со ссылкой на то, что там похоронена Энн Рутледж. И теперь в летние месяцы тысячи паломников едут туда, имея своей целю посетить ее могилу. Я видел многих со слезами на глазах, склонившими головы перед четырьмя жемчужными пуговицами. Там же стоит и красивый монумент из гранита со стихами Эдгара Ли Мастерса «Антология Спун-Ривер»:
«От меня, недостойной и неизвестной,
Трепет бессмертной музыки:
– Без ненависти – ко всем, с милосердьем – ко всем! –
Через меня прощение миллионам от миллионов
И сияние истины и справедливости
На великодушном лице нации.
Под этой травой спи Энн Рутледж,
Возлюбленная Авраама Линкольна,
Обрученная с ним не союзом,
Но разлукой.
Цвети, о Республика,
Из праха моей груди»
Но на самом деле святой прах Энн до сих пор лежит на старом кладбище Конкорд, алчный бизнесмен все же не смог украсть ни ее останки, ни память о ней. Там, где поет куропатка и цветут дикие розы, в том месте, которое освятил своими слезами Авраам Линкольн, там, где, как сказал он сам, похоронили его сердце, и должна лежать Энн Рутледж.