Забытый книжный в Париже

У Кевина вытянулось лицо, он выпучил глаза, но быстро оправился от потрясения.

– Да, конечно. Я обещал починить ее посудомоечную машину. Разве я тебе не говорил?

– Во время совещания по конференц-связи? Ты в последнее время стал прямо как Юлий Цезарь: по сто дел за раз успеваешь делать.

– Вообще-то, совещание… – начал он, но Жюльет его перебила:

– Я знаю, что у тебя с ней роман. В твоих телефонных контактах она значится как «Джексонс», и ты болтал с ней всю неделю. Прошу тебя, перестань лгать. Это оскорбительно.

– Ты все не так поняла, – затараторил он, захлебываясь словами. – Клянусь, эта женщина никак не хочет оставить меня в покое. Преследует меня, как одержимая.

– Кевин, я нашла нижнее белье, которое ты купил ей в подарок. Тебе не кажется, что меня слишком долго держали за дуру?

Должно быть, по голосу жены Кевин понял, что отпираться бесполезно. Он опустил глаза и умолк, теребя в руках пакетик сахара.

– Прости, – наконец произнес он, уже без былого запала. – Это ничего не значит. Она сама бросилась мне на шею, ну а мне, полагаю, это польстило. Стало жаль ее: муж в Ираке, ей одиноко. То да се, и пошло-поехало…

Его голос постепенно стих.

Жюльет вспомнила, что служба в Ираке была первой командировкой Тони Макинтайера. Потом его отправили в Афганистан. Значит, роман ее мужа с соседкой длился как минимум полтора года. И за этот период они часто встречались на всевозможных праздниках, которые отмечались совместно всей округой: 4 июля, когда пускали фейерверки, а она целый час не могла найти Кевина, хотя он клялся, что находился в нескольких шагах от нее под покровом темноты; на бесконечных вечеринках в складчину, с которых ей приходилось силком уводить мужа, потому что они злоупотребляли гостеприимством хозяев; даже, с отвращением вспомнила Жюльет, на званом ужине, который они давали по случаю своей серебряной свадьбы (тогда Кевин пошел проводить Мэри-Джейн до ее дома, стоявшего через улицу, и задержался там из-за того, что нужно было заменить лампочку на крыльце). Неужели Жюльет последней во всем Мейн-Лайне[10] догадалась о том, что происходит?

– Я даже рад, что ты узнала, – продолжал Кевин. – Мне было противно обманывать тебя, Джули, честное слово. Я просто не знал, как положить этому конец. Мэри-Джейн не такая, как ты. Она эмоционально неустойчивая, и я боялся, она что-нибудь с собой сделает, если я ее брошу. Но теперь, как только мы вернемся домой, я сразу скажу ей, что между нами все кончено, что я совершил чудовищную ошибку и должен все исправить, реабилитировать себя в глазах семьи. Ты сможешь меня простить?

Жюльет смотрела на мужа. На лбу у него выступила испарина, кожа посерела и покрылась красными пятнами. Того и гляди, его хватит удар. Это было бы интересно.

– Не знаю, – ответила она.

– Я готов на все. Мы обратимся за помощью к семейному психологу, я буду проводить дома все вечера, возить тебя куда захочешь. Только дай мне еще один шанс.

– Сейчас я хочу одного, – сказала она ему. – Чтобы ты взял свой чемодан и отправился в аэропорт. До всего остального мне нет никакого дела.

Кевин положил обе руки на стол и откинулся на спинку стула, глядя на нее.

– Знаешь, не только Мэри-Джейн было одиноко, – произнес он через некоторое время. – Когда мама твоя болела, ты дома почти не бывала. Мне было тоскливо без тебя. Может быть, я не вправе надеяться, что ты меня простишь, но хотя бы попытайся понять.

Господи, а ведь он тогда еще сказал: «Я всегда готов поддержать тебя, дорогая. Будь с мамой, сколько нужно. За домашние дела не беспокойся, все хлопоты я беру на себя».

Жюльет поднялась на ноги.

– До свидания, Кевин. Счет за гостиницу я оплатила вечером. С тебя лишь утренние дополнительные расходы. Как только определюсь со своими планами, поставлю тебя в известность.

Он тоже поднялся, со скрежетом отодвинув от себя столик.

– А как же дети? И наши друзья? Что я всем скажу?

– Детям я напишу, – ответила Жюльет. – Остальным, кто спросит, можешь сказать, что я пока побуду во Франции. Подробности им знать необязательно.

– Ты не можешь так со мной поступить! – Он повысил голос, и она заметила, что на них поглядывают люди: администратор за стойкой, элегантный бизнесмен, читающий «Нью-Йорк таймс», горничная с пылесосом, идущая через вестибюль. – Ты расстроена и плохо соображаешь, – тише добавил он. – Нам нужно все обговорить в более приватной обстановке.

– Нет, не надо. Я сказала все, что хотела.

Он прищурился, снова резко опустился на стул.

– Ладно, поступай как знаешь. Посмотрим, сколько ты протянешь, пока не поймешь, от чего ты отказалась, и не прибежишь домой, поджав хвост. Ведь недели не проживешь одна, а про несколько месяцев я вообще молчу. Но предупреждаю: не надейся, что я буду тебя ждать. У меня есть и другие варианты.

– До свидания, Кевин.

Жюльет посмотрела на мужа сверху вниз.

Он избегал ее взгляда. Она взяла с тележки чемодан и сумку, предназначенную для ручной клади, и направилась к выходу, прямо держа спину. От вращающейся двери ее отделяли двадцать шагов, но Жюльет казалось, что это расстояние она преодолевает целую вечность. Она почти ждала, что муж бросится за ней, схватит за руку, начнет кричать, но Кевин не любил устраивать сцены на людях. Она взялась за блестящий латунный поручень, толкнула дверь и из гостиничного вестибюля, где работал кондиционер, вышла на свежий воздух. В спину ей светило теплое солнце. К входу отеля подъехало такси. Она быстро миновала его. Ноги сами просились перейти на бег, но она сдержала порыв. Чемодан бил по пяткам, сердце гулко стучало в груди. Ей с трудом верилось, что она решилась на столь радикальный шаг. Она чувствовала себя легкой как перышко. Казалось, стоит выпустить из рук багаж – и она взмоет вверх, будто воздушный шарик, наполненный гелием.

Сноски