Предательница

И тут за её спиной прозвучал голос.

– Извините, вы Алёна Дубровина?

Голос был низкий, спокойный. Не бархат, а лёд. Но не хрупкий, а тот, что выдерживает шаг человека.

Она обернулась, и он стоял прямо перед ней.

Серый пиджак с безупречной посадкой. Чёрная рубашка, без галстука, подчёркивающая линию плеч. Волосы короткие, с лёгкой сединой у висков. Лицо правильное, будто вырубленное из камня. Скулы острые. Губы тонкие. Взгляд прямой, прозрачный, почти рентгеновский. В нём не было агрессии, не было даже интереса. Он смотрел, как мужчина, который не нуждается в том, чтобы нравиться.

Алёна автоматически встала. Почувствовала, как внутри всё резко напряглось, не от страха, от инстинкта.

– Да, это я.

Он протянул руку. Движение было точным, как у человека, привыкшего к подчинению. Она вложила свою тёплую, уверенную ладонь. Её пальцы никогда не дрожали, но сейчас дрогнули. Настолько ощутимо, что она сама это почувствовала.

– Алексей Владимирович Ветчинников. Новый управляющий холдинга. Знакомлюсь с редакцией. Хотел бы, потом обсудить с вами пару текущих проектов. По дистрибуции. У вас будет время после обеда?

– Да, конечно. В любое время, – произнесла она ровно, но внутри что-то вибрировало, как струна.

Он кивнул. Не улыбнулся. И развернулся так же ровно, как появился. Без грома, без пафоса. Но воздух сдвинулся, как если бы кто-то нарушил привычный порядок вещей.

– Видела? – шепнула Марина, едва он скрылся.

Алёна не ответила. Она всё ещё смотрела на то место, где он только что стоял. Будто след его взгляда оставил на её коже невидимый ожог.

Она вернулась к тексту, но буквы больше не складывались в слова. Потому что мысли складывались в образы: его голос, его руки, линия шеи, длинные пальцы. Та самая грация контроля, которую она всегда чувствовала в мужчинах, не нуждающихся ни в её взгляде, ни в её теле. И именно поэтому она хотела их сильнее всего.

Женат. Двое детей. Стратег. Холодный.

Значит, он идеален.

И внутри зашевелилась предательница – медленно, но уверенно. Как кошка, которая спала в тени и вдруг учуяла запах живой крови.

– Это просто работа. Просто менеджмент. Просто иерархия, – Алёна в третий раз за утро убеждала себя, глядя в зеркало туалета. Она поправила волосы, поджала губы и натянула маску, ту самую, с которой входила в переговорные, отказывала авторам, уничтожала рецензиями.

Но отражение не лгало. В её взгляде был трепет. Нечестный трепет.

Она вернулась в кабинет. На столе лежали документы на подпись и электронное письмо от секретаря: «Обеденная встреча с управляющим. 13:00. Конференц-зал №2».

Тело среагировало быстрее, чем разум. Предательница внутри встрепенулась, лениво облизнулась и начала свою работу. Веки стали тяжелее, соски напряглись под блузкой, в животе будто дёрнули за ниточку.

Алёна сжала челюсть.

Нет. Хватит. Это просто мужчина. Женатый. Холодный. Никакого интереса. Идиотка.

Она пыталась работать, но, ни одна правка не клеилась. Даже кофе не помогал.

– Может, это просто химия? – сказала она вслух, закрыв файл. – Просто физическая реакция. Животный инстинкт. Пройдёт.

«Как в прошлый раз», – ехидно ответила тишина.

Она медленно поднялась. Взяла зеркало из сумочки. Проверила макияж, всё было идеально, но лицо живое. Не холодное, не сосредоточенное, как должно быть. Глаза блестели, уголки губ чуть приподняты. Это было не лицом редактора. Это было лицом женщины, которая хочет, чтобы её заметили.

Алёна щёлкнула замком сумочки, спрятала зеркало и шепнула себе:

– Проклятье.

***

13:00.

Конференц-зал №2.

Он уже был там. Стоял у окна, руки за спиной, слегка развесив плечи. Когда Алёна вошла, он поднял глаза и кивнул. У него на лице не было ни намёка на улыбку. Ни одного лишнего жеста, кроме приглашающего движения руки к стулу, словно обозначая границу – «садитесь, но осторожно».

– Присаживайтесь, – сказал он ровно, спокойно, без напряжения, но с авторитетом, который ощущался даже в тишине зала.

Алёна кивнула и села. Она поправила юбку, аккуратно сложила руки с блокнотом и ручкой перед собой, будто воздвигла маленькую баррикаду между собой и этим человеком. Сердце колотилось быстрее обычного, но она старалась не подавать виду.

– Спасибо, что нашли время, – начал он. Его голос был низкий, спокойный, ровный, как будто он владел пространством не только словами, но и самим воздухом вокруг.

Алёна кивнула. Она слушала. Почти. Потому что её мысли постоянно перебивали себя сами. В голове крутились детали: «Он носит обручальное кольцо. Серебряное. Не новое, значит, давно женат. Левша. Строго одет. Парфюма нет, только лёгкий холод свежести. Брелок с логотипом 'Lexus'. Под ногтем на мизинце след от ручки. Он много пишет от руки, аккуратно, почти ритуально».

Она старалась удержаться в разговоре, задавала вопросы, поддерживала дискуссию, следила за профессиональными деталями. Но каждый раз, когда он смотрел на неё – ровно, делово – внутри что-то извивалось. Как будто он видел не её лицо, не её интеллект, не её позицию, а всё, что она прятала. Всё, что пело, дрожало внутри.

И тогда она прибегла к старому приёму: холод.

Она выпрямилась, глубоко вдохнула и сделала голос ниже, интонации резче. Использовала профессиональный лексикон, сокращения, экономические термины, деловую аргументацию. Она превращалась не в женщину, а в фигуру строго очерченную линию, над которой невозможно было вознести эмоции. Она знала, как это делается, и была в этом сильна.

И это сработало.

Он слушал, кивал, делал уточнения. Его взгляд перестал быть настороженно-нейтральным. Он стал просто профессиональным.

Алёна почувствовала, как в ней что-то… сдулось. Как будто внутреннее напряжение отступило на мгновение, и вместе с ним исчезла часть опасного искушения.

Разговор длился двадцать минут. В них было всё: сухие данные, расчёты, цифры, предложения, возможные варианты дистрибуции. Но внутри неё была ещё одна реальность – невидимая, интимная, почти болезненная. Каждый кивок, каждое уточнение, каждая пауза Алексея казались ритмом, по которому билась её собственная предательская половина.

Она вышла из зала ровной, сдержанной походкой. Ни спешки, ни дрожи. Но стоило ей закрыть дверь кабинета за спиной, как дыхание сбилось, руки сами бросили сумку на стол.

– Я дура, – прошептала она, едва слышно.

Внутри зевнула предательница, мурлыча, почти довольная:

– Но ты ведь всё равно хочешь, правда?

Алёна сжала зубы, стараясь подавить этот внутренний голос, но он был слишком настойчив. Её сердце стучало быстрее, чем мысли успевали догнать события. Даже холодный, профессиональный образ, который она строила в зале, не мог удержать ту искру, что разгорелась в ней за эти двадцать минут.

Она села на край стула, прикоснулась к блоку с заметками, но пальцы дрожали. И в этот момент Алёна осознала, что предательница внутри неё не просто живёт, она проснулась. И теперь невозможно было сказать, кто управляет кем.

С каждым днём он будто становился выше. Не физически, нет. Но каждый раз, когда Алексей Ветчинников проходил мимо, воздух в офисе сжимался, словно кто-то невидимо сжал стены вокруг. Коллеги замолкали, разговоры стихали, даже звук клавиш на ноутбуках казался приглушённым. Он был не просто начальником, он был фигурой строгой, почти скульптурной. Сухой деловой человек, без улыбок, без намёков на слабость.

Он не кричал, не повышал голос, не устраивал публичных разносок. Он входил в кабинет тихо, открывал отчёт, находил ошибку и смотрел. Долгое молчание, которое словно бы растягивалось, заставляло стажёров подгибать колени, а редакторов ощущать легкое, но неотвратимое давление совести. Никто не хотел слышать: «Исправьте. И на этот раз качественно».

Алёна впервые ощутила, что дрожь по телу вызывают не слова, а сам взгляд, его присутствие, безупречное и подавляющее.

Он не разговаривал с ней просто так. Только по делу, строго в рамках рабочих задач, совещаний, отчетов. Но каждый раз, когда он называл её имя медленно, чётко, без интонации, в ней напрягалось всё тело. От подчинения, от привычки слушать сильного, от старой внутренней привычки подчиняться…

Однажды он застал её у принтера. Тот завис, как обычно, и Алёна, раздражённая, слегка ударила крышку рукой.

– Не сработает, – спокойно сказал он, без тени раздражения.

Она обернулась, моргнула:

– Простите?

– Бить технику не метод, – объяснил он ровно. – Попробуйте выключить, сосчитать до пяти и включить снова. Работает чаще, чем, кажется.

Он подошёл ближе, склонился к аппарату, надавил нужную кнопку. Принтер зажужжал, бумаги поехали, он аккуратно расправил листы и протянул ей.

– Эффективность не в силе, – добавил он тихо, – а в методе, подходе и внимании к деталям.

Она взяла документы, и их пальцы почти соприкоснулись. Лёгкое касание и по руке пронёсся тонкий электрический ток. Она замерла.

– Спасибо, – сказала тихо.

– Всегда, пожалуйста, – кивнул он и ушёл.

Алёна осталась стоять, глядя ему вслед. И вдруг ощутила что-то, нет, не влечение, не сексуальный голод, а что-то другое. Глубокое, сложное, почти болезненное. Сердце сжалось. Грудь подёрнулась странным ощущением пустоты и напряжения одновременно.

Вернувшись в кабинет, она закрылась за собой и оперлась руками о стол. Подняла глаза к потолку и прошептала:

– Чёрт.

Только теперь до неё дошло, что она искала в нём не мужчину. Или, точнее, не только мужчину.

Она искала фигуру. Форму. Молчаливую силу. Контроль. Она искала его взгляд, чтобы он за неё решил, чтобы сказал: «Стой» или «Иди».

Она ищет… отца?

Эта мысль ударила в голову неожиданно, неловко, грязно и болезненно правдиво. Она вспомнила своего идеального мужчину, который ушёл, когда ей было шесть. Которого она видела потом всего трижды на пороге в пальто. Он был уже с чужими глазами, чужим миром. Он никогда не поднимал на неё голос, никогда не признавал слабости. Он был недосягаем, как стена, как нечто божественное.

Алексей был похож. Нет, не внешне, а в ощущении.

И Алёна понимала опасность. Потому что сексуальное влечение – химия, с ним можно бороться. А жажда признания это яд. Он действует тихо, почти незаметно, но разрушает глубже.

Она села и достала из ящика сигарету. Алёна сломала её пальцами, не закуривая.

«Не вздумай», – сказала себе. – «Ты не влюблена. Ты просто хочешь быть замеченной. Хоть кем-то. Хоть им».

Предательница внутри молчала. Она не возражала, не шептала, не мурлыкала. Она просто наблюдала, как Алёна строит новый пьедестал, и ждала, когда та начнёт подниматься на него, чтобы упасть.

На третий месяц его работы всё стало невыносимо. Алёна перестала спать. Нет, она не думала о нём напрямую, наоборот, она изо всех сил пыталась не думать о нём. Но он был повсюду. В переговорах, в общих письмах, на совещаниях, даже в пустоте офисных коридоров. В лифте, когда они стояли рядом, не касаясь друг друга, не разговаривая, она ощущала его присутствие как плотное, тяжёлое и одновременно электрическое. Дыхание, шаги, лёгкое шевеление воздуха и её кожа реагировала мгновенно, словно датчик движения.

Каждый день становился испытанием. Её тело помнило его взгляд, его голос, его движения даже тогда, когда она старалась полностью сосредоточиться на работе. Это было невыносимо. И в один обычный день, в рамках совершенно будничной летучки, он произнёс слова, которые перевернули её внутренний мир:

– У нас с вами пересекаются задачи по новой линейке цифровых прав, – сказал он ровно и строго. – Предлагаю обсудить это неформально. Есть место внизу, винный бар. Сегодня в восемь. Если удобно.

Алёна почувствовала, как пальцы под столом вцепились в ручку кресла. Сердце пропустило удар, замерло, а потом ритм сбился, ускорился, замерзал и вновь ускорялся, будто внутри неё одновременно пытались жить два сердца.

– Да, – ответила она, слишком быстро и, возможно, слишком уверенно.

Он кивнул. Ни тени флирта. Ни полутона. Только предложение. Только профессионализм. Или, как ей казалось, только профессионализм.

Весь день она готовилась. Не открыто, но каждое мгновение было посвящено внутренней репетиции. Трижды меняла блузку, дважды помаду, отменила занятие йогой, перечитала всю презентацию по цифровым правам и отрепетировала каждый пункт, каждую реплику в разговоре с ним.

В 19:53 она уже была в баре. Тёмное, уютное место с деревянными столами, мягкой джазовой музыкой, едва слышно вплетённой в тень, и винной картой длиной почти в роман. Она выбрала стол у стены, предпочтя оставаться в тени, вне поля зрения посторонних.

Он пришёл в 19:59. В пальто, которое сидело на нём идеально, как сшитое на заказ. Алексей медленно провёл взглядом по залу, заметил её, кивнул, и она ощутила, как внутри сжалось что-то знакомое и опасное одновременно.

– Приветствую.

– Добрый вечер.

Он сел, заказал сухое вино, не глядя на неё как мужчина, а как на задачу, которую надо решить. Именно такой взгляд, холодный и собранный, разжигал в Алёне пламя сильнее любых намёков.

– Слушаю вас, – сказал он ровно, спокойно, низко.

И она говорила быстро, уверенно, чуть громче, чем нужно, словно хотела убить ту часть себя, которая ждала совсем другого. Про дистрибуцию, авторские права, новые подписки. Каждое слово было выверено, каждое движение руки тщательно рассчитано.

Он кивал, задавал уточняющие вопросы, удерживал беседу в строгих рамках. Полчаса спустя он откинулся на спинку кресла, отпил вино и сказал:

– У вас очень ясная голова. Это редкость. Особенно среди тех, кто так красиво выглядит.

Она замерла. Это было сказано почти с уважением, не с игрой, не с флиртом, но за словами была скрытая ловушка: пауза, в которую хотелось провалиться.

– Спасибо, – ответила она, стараясь сохранить равновесие. – Надеюсь, ясная голова уравновешивает всё остальное.

Он едва улыбнулся глазами:

– Не уравновешивает, но подчёркивает.

Тишина длилась полминуты. Алёна смотрела в бокал, потом на его руки. На пальце поблескивало простое кольцо.

– Вы всегда говорите так с подчинёнными? – не выдержала она.

Он посмотрел на неё спокойно, глубоко, словно заглядывая в самую суть.

– Нет. Только с теми, кто напоминает мне, что я всё ещё мужчина.

Она ощутила вспышку, словно молния разорвала небо внутри неё. Огонь прошёл по коже, обжигая каждый нерв.

Она сделала глоток вина, и ощущение огня разлилось по телу, разжигая желание, которое невозможно было ни игнорировать, ни заглушить.

– И что вы делаете, когда об этом вспоминаете? – спросила она, едва дыша.

Он вздохнул спокойно:

– Обычно… стараюсь забыть, но сегодня не хочу.

В зале медленно звучал саксофон, длинные, тянущиеся ноты будто растягивали время между мгновениями. Алёна опустила глаза. Его бокал. Её пальцы. Всё происходило с томительной медлительностью, и именно это томительное растяжение момента притягивало её сильнее, чем она могла бы себе признать.

– Мне пора, – сказала она, вставая.

Он кивнул и тоже поднялся.

В коридоре их разделял всего метр. В лифте оставался только воздух, густой, почти осязаемый, пропитанный ожиданием. Каждое мгновение растягивалось, дышалось с трудом, словно сама реальность замедлила шаг.

Её палец завис над кнопкой, ладонь слегка дрожала. Лифт казался тесным, воздух вязким, а время словно растянутое эластичной нитью, где каждая секунда тянулась минуту. Он стоял напротив, молча, но взгляд его был холоден не безразличием, а вниманием, почти изучением. И всё же он молчал. Пока.

Двери медленно закрывались. И в этой секунде всё стало необратимым. Не просто лифт смыкался, казалось, смыкалось само время. Каждое мгновение, которое они не использовали, могло раствориться, исчезнуть, сойти на нет. Но оно не исчезло. Потому что он заговорил.

– Я мог бы остановиться, – сказал Алексей ровно, низко, без взгляда на неё, будто обращался к стенке, зеркалу, к самому себе, – Но не хочу.

Алёна смотрела прямо перед собой, дыхание сбилось. Сердце стучало так, словно пыталось прорваться из груди. Голос внутри кричал:

«Сделай шаг. Один. И всё изменится».

Она медленно повернулась к нему. Он тоже повернулся, их движения были синхронными, тихими, почти бессознательными. Они стояли близко. Не вплотную, но настолько, что каждый дюйм тела требовал восполнить паузу, которую создало ожидание.

Алексей не спешил, не тянулся. Она тоже. Всё вокруг будто растворилось. Лифт превратился в отдельную реальность, где действовала своя гравитация, непокорная логике. Слов не было и не требовалось. Только дыхание. Только мгновение.

Он сделал шаг навстречу, и она шагнула к нему. Полшага, осторожно, почти как первый вдох. Их губы встретились внезапно, но без резкого треска, словно молния в ночной темноте. Впервые не было борьбы, не было сопротивления, только согласие. Губы к губам, грудь к груди, руки скользят по затылку, спине, по волосам.

Поцелуй был глубоким, жадным, словно они пытались пить друг друга глотками, отчаянно. Он аккуратно снял с неё шарф, пальцы зацепились за край пальто, прижал её к себе так, что дыхание сбилось.

Она прошептала, дыханием касаясь его губ:

– Мы не имеем права.

Он тихо ответил:

– Но у нас оно есть. Сейчас.

Двери лифта закрылись полностью, но он не нажал кнопку. Лифт остался стоять. В темноте.

Они продолжали. Дольше, чем положено, с той страстью и отчаянием, которые возможны только у тех, кто знает: этого не должно быть. Он прижал её к зеркальной стенке. Голова Алёны откинулась, глаза закрылись. Его губы скользили по шее, ключице, туда, где блузка уже не могла скрыть её внутреннюю предательницу. Она выгнулась, сжала зубы, чтобы не издать ни звука. Он почувствовал это и снова поцеловал, медленнее, более требовательно.

– Если мы не остановимся, – выдохнула она, дрожащим голосом, – будет поздно.

Он посмотрел на неё. Глаза тёмные, почти жесткие, но в них светилась напряжённая, тихая власть.

– Уже поздно, – ответил он спокойно.

Лифт дернулся. Система сработала. Двери снова открылись. Их покрасневшие лица, растрёпанные волосы и слегка сбитая одежда говорили за них больше любых слов.

В холле стояла уборщица. Она бросила на них взгляд, короткий, но без удивления и без осуждения, и отвернулась.

Они вышли из лифта, не глядя друг на друга, но огонь, однажды разожжённый, не потух. Он будет гореть: до утра, до вечера, до того момента, когда он разожжет костер заново. И даже когда они окажутся рядом с другими людьми, в мире, где нужно держать фасад, внутри них уже навсегда оставалось место для этой запретной искры.

Утро началось не с кофе, а с тошноты – не телесной, а душевной, глубокой, той, что разъедает изнутри и оставляет тяжесть на груди. Алёна открыла глаза и сразу отвернулась от окна, словно свет был слишком ярок, готовый высечь правду наружу. И, наверное, так и было. Всё в этом утре было невыносимо честным: без прикрас, без оправданий, без иллюзий.

В голове не было фантазий, не было самооправданий. Было лишь одно: «Ты знала. Ты пошла. Ты сделала». Эти слова эхом бились в голове, словно колокольный звон, от которого не укрыться. Она вспоминала лифт, его руки, стон, дыхание, губы… Всё было настоящим, безумно жадным и, самое страшное, не случайным. Она хотела этого. И теперь не могла не расплатиться за этот миг всем, что было в ней.

Алёна села на край кровати, обняла себя за плечи, будто от холода, хотя комната была тёплой. Сердце колотилось тревожно, и внутри всё ещё трепетала предательница.

– Ты хищница? – спросила себя Алёна. – Или просто снова сломалась?

Телефон молчал. Никаких сообщений. Ни от него, ни от мира, будто сама вселенная замерла.

Она пришла в офис раньше обычного. Без макияжа, в строгом чёрном костюме, словно в броне. Алёна шла быстро, стараясь не встречать взглядов, не здороваться, не показывать никому слабости.

Марина заглянула в кабинет.

– Ты как?

– Всё в порядке, – слишком резко ответила Алёна. – Я занята.

Марина кивнула и ушла, не задавая лишних вопросов. Алёна включила ноутбук, но руки не слушались. В голове снова всплывала сцена: он, лифт, зеркало, её собственный стон. И то, как быстро она забыла, что он женат, как легко её тело предало её мозг.

«А что, если жена узнает?»

«А если он больше не заговорит с тобой?»

«А если он заговорит – что ты скажешь?»

Она закрыла лицо руками, сжимая их так, будто могла зажать всю эту невозможность внутри.

– Чёрт… Чёрт, чёрт… – прошептала она, голос тихий, почти трещащий.

Внутри зашевелилась предательница, но теперь не мурлыкая, а с тревогой, потому что даже она вдруг испугалась того, что произошло.

Алёна взяла телефон. Написала сообщение: «Нам надо поговорить». И не отправила. Мысли кружились, как буря: удалить, закрыть, забыть.

Она встала и прошла в туалет, закрылась там, глядя на своё отражение в зеркале.

– Кто ты теперь? – спросила она. – Женщина? Любовница? Глупая? Одинокая?

Ответа не было. Лишь отражение с напряжёнными глазами смотрело на неё, почти чужое, как будто пыталось удержать остатки контроля.

Она вернулась на рабочее место, села, открыла новый документ. Назвала файл: «Оправдания не случилось». Пальцы дрожали над клавиатурой. Она написала:

"Когда ты даёшь себе право на слабость, ты не становишься свободной. Ты просто сдаёшь себя на время, а потом возвращаешься пустая. И плачешь не потому, что было плохо. А потому, что было хорошо… но не твоё."

Алёна закрыла документ, не сохранив. Также как она закрыла и ту ночь. Как и всё, что могла бы назвать началом.

Она села, опершись лицом на ладони, и впервые позволила себе признать: предательница внутри не ушла, она наблюдала, ждала и тихо улыбалась. И Алёна знала, что это ещё не конец. Это только начало того, что будет с ней дальше.

На следующее утро его не было в офисе. Ни в коридоре, ни в кабинете, ни даже в тоне писем и переписок.

Никаких «Алексей Владимирович сказал…». Никаких совещаний, никаких беглых взглядов через стекло, ни одного его привычного, ровного присутствия. Алёна сначала не поверила. Она проверила общий календарь. Пусто.

Сначала она думала: может, ошибка, может, опоздание. Потом зашла к секретарю.

– Алексей Владимирович в отпуске? – спросила она ровным голосом, но внутри всё дрожало.

Секретарь, молоденькая Лена, пожала плечами:

– Насколько я знаю, уехал по личным обстоятельствам. Сказали – на неопределённый срок. Возможно, перевод, но ничего официального пока не поступало. Странно, да?

Алёна делала вид, что ей всё равно, что она просто уточняет, как редактор, как менеджер. Но внутри была пустота.

Никакой драмы. Просто тишина. Резкая, тяжёлая, глухая.

Никаких объяснений. Никаких слов. Никакого «Это была ошибка», «Ты мне нравишься», «Я не могу» – ничего.

Он исчез, как будто вырезали фрагмент из фильма. Без следа, без финала, без намёка, что он когда-либо существовал для неё как часть её жизни.

Алёна провела весь день на автопилоте. Руки печатали, глаза читали, голова молчала. Она видела тексты, исправляла ошибки, подписывала документы, но ничто не доходило до сознания. Всё происходило как в тумане.

Вечером она подошла к зеркалу. Снова. Долго смотрела на себя без выражения.

– Ну что, – прошептала она, – ещё один.

Вздох. Долгий, горький, почти ощутимый как тяжесть на груди.

– Ты снова думала, что он особенный, а он просто умный трус, – произнесла внутренняя предательница тихо, без злобы.

Предательница внутри была тихой. Она не винила, не плакала, не шептала. Она просто лежала под одеялом раненая, уставшая, но не умершая. Она взяла тайм-аут от эмоций, от себя самой, от всего, что могло ранить снова.

Алёна подошла к окну и открыла створку. Осенний ветер врезался в лицо, пахло дождём и мокрой листвой. Всё казалось слишком настоящим, слишком живым.

– Я же говорила себе никогда, – сказала она в пустоту, голос тихий, но твёрдый. – И всё равно шагнула.

Она улыбнулась. Не радостно. Не отчаянно. Просто по-человечески.

– А значит, я всё ещё жива, и я всё ещё чувствую.

Она закрыла окно, выключила свет в кабинете, сделала глубокий вдох, выпрямилась и вышла из офиса. Снова одна, но с ощущением, что мир всё ещё существует, что внутри неё ещё что-то горит, что-то, что не потухло.