Боги Вирдвуда

Эду Вилсону, агенту и другу

Не вреди никому – и сам останешься невредим.

RJ Barker

GODS OF THE WYRDWOOD

© В.А. Гольдич, И.А. Оганесова, перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Начало

Больше всего мальчик любил вентдей. Он всегда ему нравился, потому что этот день отмечали процессиями и никто не работал, когда они проходили через ферму.

Все откладывали инструменты и посохи, матери одевали детей в лучшую одежду, а отцы заботились о том, чтобы они были чистыми. Потом все стояли в траве, стараясь не дрожать на пронзительном холоде, дожидаясь, когда монахи пройдут через Вудэдж от Харна в сторону Большого Харна.

Монахи всегда приходили в первой половине дня, но никогда не останавливались на ферме.

У них не было времени для беcклановых владельцев ферм, пытавшихся выжить на мерзлой земле. Но мальчика переполняло возбуждение.

Хотя все следовали Чайи, богу Капюшон-Рэев, тысячи богов оказывали услуги Чайи, и ты не мог знать, какого из них почитали монахи, или даже не представлял, как они выглядели. Иногда они казались добрыми, порой – богатыми, случалось – свирепыми или пугающими или всем сразу. Он видел монахов, поклонявшихся богам войны, их воины кружились и танцевали с мечами, другие не носили одежду и раскрашивали свои тела в темно-синий цвет. Некоторые отращивали волосы, другие были совершенно лысыми, и чтобы узнать, как они будут выглядеть, требовалось оказаться рядом с тропинкой, когда они выходили из леса.

Для мальчика это была самая волнующая часть.

Кем они окажутся?

– Ты слышишь колокола, Кахан? – спросила его сестра. Она была немногим старше, но в полях всегда становилась главной. – Они идут.

– Я слышу, Нахак, – сказал он. – И буду первым, кто их увидит.

– Тише, – сказал отец, у которого был крутой нрав.

– Лорн, – тихо сказала мать, – позволь детям порадоваться. У них трудная жизнь.

– И станет еще труднее, если монахи посчитают нас непочтительными, – сказал отец, и мать промолчала, из чего следовало, что она подумала: отец прав.

Кахан опустил взгляд, как его учили. Но голову наклонил совсем немного, недостаточно, чтобы показать истинное почтение. Иначе он их не увидит, а ему ужасно этого хотелось.

Когда монахи пришли, они его разочаровали.

Он не увидел музыкантов, древних одеяний, танцовщиков или воинов. Только парад уставших людей, чьи волосы стали грязными от пыли, а одежда покрылась глиной от долгого путешествия. Единственный, кто производил сильное впечатление, носил маску – яростное лицо с длинными зубами. Их Скиа-Рэй, голос бога. У него была длинная белая борода, его несли в кресле, обернутом летучей лозой, облегчавшей вес, – кресло покачивалось, и тогда звенели колокольчики.

Над ним держали Звезду Ифтала на длинном шесте, но дерево было старым, и восемь рук возле центрального круга дрожали в такт движению процессии. И все же это были монахи, из чего следовало, что они важны, поэтому мальчик склонил голову и постарался скрыть разочарование.

И вот они остановились.

Монахи никогда не останавливались. Во всяком случае, у их фермы.

– Эти люди не присутствовали в деревне на собрании для Зорира-Идущего-в-Огне, – сказал мужчина в кресле. Его голос прозвучал очень тихо.

– У них нет грима, нет краски-клана и клана нет, – сказал лысый монах свирепого вида, и его слова все объясняли.

Даже мальчик знал, что быть бесклановым означает занимать более низкое положение, чем все остальные. Хуже даже, чем короноголовые, которые были самыми глупыми животными на свете. Без гарауров они бы не прожили и дня.

– Значит, – сказал старик, – никто здесь не останавливается?

– Это запрещено, Скиа-Рэй, у них нет клана.

– Лишены семьи. Лишены верности, живут у самого леса, – сказал старик и повернулся к ним: – Я думаю, мы здесь остановимся.

Мальчик обнаружил, что он отчаянно дрожит, и не знал почему – от страха или волнения. Он смотрел, стараясь не показывать, что наблюдает за ними, в то время как кресло поставили, опустили ступеньки и старик встал. Лысый монах помог ему сойти на землю.

– Это запрещено, Скиа-Рэй, – тихо сказал монах старику.

– Ну, Лаха, многие вещи запрещены до тех пор, пока их не разрешают, верно?

– Но учения… – начал монах.

– Я Скиа-Рэй, Лаха, и не думаю, что тебе следует рассказывать мне про учения Зорира, верно?

– Да, – сказал монах и опустился на колени. – Простите меня, Скиа-Рэй.

– Всегда, – сказал он, сделал несколько шагов вперед и остановился перед тем местом, где они стояли на коленях в грязи. – Я принес вам благословения Ифтала, крестьяне, – сказал он. – Я Сарадис, от Зорира-Идущего-в-Огне, и также передаю вам привет от имени моего бога. Пусть огонь останется теплым, но никогда не обожжет вас. Пусть ваши жертвы облегчат великую боль Ифтала через его слугу Чайи.

Все молчали. Никто не знал, что сказать, ведь бесклановых никогда не благословляли. Мальчик посмотрел на отца и не сумел понять выражения, застывшего у того на лице. Он выглядел испуганным, как в тот раз, когда они увидели свардена в Харнвуде и им пришлось убегать, спасая свои жизни.

– Благодарю вас, – заговорила сестра мальчика.

Кахан напряг все мышцы, когда услышал, как отец втянул в себя воздух, звук был внезапным и очень опасным. Именно такой он издавал перед тем, как его рука поднималась и наносила обжигающий удар.

– Ты смелая, – сказал Скиа-Рэй и сделал осторожный шаг к его сестре, стараясь не оступиться на скользкой, наполовину замерзшей земле.

Когда мужчина остановился рядом с Нахак, сердце мальчика забилось так сильно, что он понял: вот сейчас оно выскочит из груди. Воздух стал пахнуть иначе, мальчик вдруг почувствовал грязь на своей одежде и теле. Он ощущал запах травы, смятой под ногами старика. «Она в беде, – подумал он, – моя сестра в беде, а это важные люди, и они отрежут ей губы за то, что заговорила вне очереди».

– Подними голову, посмотри на меня, – сказал монах. – Ты можешь на меня посмотреть.

Он посмотрел.

Теперь старик находился ближе, и мальчик уже начал сомневаться, что перед ним мужчина – мягкий голос, больше похожий на голос матери, под одеждами плечи были не такими широкими, как у первого отца, а талия более округлой.

– Пожалуйста, простите девочку, – сказал отец, и слова стремительно вылетели из его рта со шрамом. – Она еще не знает своего места, никто из них не знает. Накажите меня за ее проступок.

Скиа-Рэй заморгал под маской. Посмотрел на покрытое шрамами лицо, отсутствовавшую нижнюю губу.

– Складывается впечатление, что ты уже был наказан, – сказал Скиа-Рэй и тихо добавил: – Но я здесь не для того, чтобы наказывать.

Они посмотрели на Нахак, девочка не сводила с них взгляда, словно бросала вызов, и Кахан ждал приказа – сейчас монахи схватят его сестру, появятся ножи, чтобы покарать бесклановую за то, что она заговорила не вовремя.

– Скажи мне, отец, – тон был мягким и полным любопытства, – ты бываешь в Вирдвуде?

– Это запрещ… – Взгляд Скиа-Рэя заставил его замолчать.

– Не нужно беспокоиться из-за того, что разрешено или запрещено. Говори мне правду, и никто не пострадает.

Отец склонил голову. Так он поступал перед Леорик из Харна, когда те требовали обмена.

– Иногда трудно свести концы с концами, нужно платить ренту за наш урожай и короноголовых, и…

– Это все, что мне требовалось знать.

Скиа-Рэй отвернулся, наклонил голову, посмотрел на двоих детей, и слабый свет дня отразился от полированного шлема. Мальчик увидел, что борода прикреплена к маске, и теперь не сомневался, что Скиа-Рэй – женщина. Скиа-Рэй протянула руку к Нахак, затем она замерла и покачала головой.

– Это не в тебе, – сказала она, повернулась, сделала шаг к Кахану и внимательно на него посмотрела.

Затем она опустилась на колени, и ее суставы запротестовали, а легкие голубые одеяния промокли на мокрой траве. Мир замер. Она очень долго на него смотрела. Он слышал дыхание своей семьи, окружавшей его. Тихое рычание гараура, привязанного возле дома. Мычание короноголовых на опушке леса.

Скиа-Рэй подняла руку.

– Я Сарадис, Скиа-Рэй, глава моего ордена и говорю от лица моего бога. Возьми мою руку, мальчик, – сказала она.

Он сглотнул. Сделал то, что она сказала. Ее рука напомнила ему кожу короноголовых после того, как ее размягчили в ямах и повесили сушиться.

Теплая и сухая.

Не бойся.

– Я не боюсь, – сказал он; слова возникли на его губах непрошеными, скорее бравада, чем правда. Он выпрямил спину. Женщина улыбнулась. Он искоса посмотрел на Нахак, на отца, мать. Они смотрели на него, словно едва знали и понимали.

– Лишь немногие услышали бы слова, которые я произнесла, мальчик, – сказала женщина и кивнула – они не слышали. – Она посмотрела в сторону леса. – Ты там был. В глубине.

– Нет, – сказал он, потому что им не следовало заходить в глубину леса. То, что делала его семья, находилось под запретом.

– Не беспокойся, – сказала Сарадис. – Я хочу, чтобы ты был смелым, когда я испробую кое-что еще.

И тут он что-то почувствовал. Монахиня продолжала держать его руку, и мальчик ощутил нечто странное, настолько, что у него не нашлось подходящих слов. Как если бы плоть под его кожей пошла волнами.

Ему хотелось засмеяться, и одновременно его затошнило. Но первым чувством стало отвращение, словно происходило нечто неправильное, а потом оно исчезло. Но хотя это продолжалось лишь мгновение и он испытал ужас, мальчик понял, что хочет повторения.

Он посмотрел в глаза под маской. Они продолжали его изучать, и он почувствовал, что тепло его покинуло, когда она убрала руку, и, как и то странное чувство несколько секунд назад, ему захотелось, чтобы она вернулась. Сарадис подняла вверх обе руки и со щелчком сняла полированную деревянную маску и фальшивую бороду со шлема, чтобы он мог увидеть лицо под ней. Она оказалась не такой старой, как он думал, хотя ее волосы были белыми, как у того, кто пережил более тридцати урожаев. Однако лицо под застывшим гримом и красными линиями оказалось молодым. Длинный промежуток в гриме открывал сложную краску клана, шедшую вокруг глаза и вниз по скуле.

– Это, – сказала она, подняла маску и улыбнулась ему, – очень странная вещь. Некоторых людей она пугает, и они выполняют мои приказы, даже не думая усомниться в моем праве их отдавать. – Она подняла руку и коснулась щеки. – Это дает могущество, – продолжала она. – Ты хотел бы пойти со мной, чтобы о нем узнать, лесное дитя? В такое место, где всегда тепло. Я научу тебя читать символы, которые являются для тебя запретными. – Она улыбнулась. – И я научу тебя многому другому.

– Меня одного? – спросил он.

Женщина посмотрела по сторонам, и ее взгляд остановился на Нахак.

– Это твоя сестра? – Он кивнул. – Вы близки? – Он снова кивнул. – Тогда она также может пойти.

– Нет! – закричала мать. Ее рука метнулась ко рту, на лице появился страх. – Я лишь хотела сказать, что мы едва в состоянии платить ренту за ферму. Без детей, которые помогают нам работать, нас выбросят вон. Мы умрем.

Женщина посмотрела на мать, затем сняла ожерелье из блестящих разноцветных бусин из клинка-дерева.

– Ты знаешь, какова цена за то, что ты заговорила со мной вне очереди? – спросила Скиа-Рэй.

Мать кивнула, и по ее щеке сбежала слеза.

– Я его родила, – сказала она. – Я его родила. – И она, рыдая, упала вперед, в грязь.

Скиа-Рэй смотрела на рыдавшую мать.

Отец стоял, объятый ужасом, не в силах прийти к ней на помощь.

– Лаха, – сказала монахиня мужчине, стоявшему у нее за спиной. Мальчик заметил другую, менее сложную краску клана и меньшее количество красных линий на его лице. – Отнеси бусины в деревню. Поговори с Леорик и купи на них эту ферму для нашего храма. – Она повернулась к матери: – Ты будешь управлять фермой для меня, во имя Зорира, – сказала она. – Оставляй себе монеты, которые получишь, и знай, что твои дети получат с нами лучшую жизнь, чем та, что вы способны им дать.

– Почему? – спросил отец. – Почему вы это делаете? Мы бесклановые.

Она встала, но ее внимание все еще было сосредоточено на мальчике, как будто слова отца не представляли для нее никакого интереса.

– Ты знаешь, кто такие Капюшон-Рэи, мальчик? – Он кивнул. – Скажи мне, – потребовала она.

– Они правят для Чайи. И создают магию. Большую, – ответил он. – Как Рэи, но значительно могущественнее.

– Ты очень умный мальчик. – Она улыбнулась. – Капюшон-Рэй может взмахнуть рукой, и целые армии исчезнут. Они способны силой мысли изменить судьбу нашего мира. Как Рэи, они одарены могуществом от бога, которое используют его именем.

Он не мог оторвать от нее глаз. Но теперь она отвела от него взгляд и посмотрела на отца и мать.

– Вам известно пророчество истинных Капюшон-Рэев? – спросил женщина.

Отец кивнул.

– Они поднимутся и сбросят Старых Капюшон-Рэев. И изменят мир так, что на севере снова станет тепло.

– Это упрощенная версия, – сказала она. – Но все не так просто. Истинные Капюшон-Рэи будут служить истинному богу, они восстановят связь между богами и землями, пострадавшими во время войны с нечистыми Осере. Богам больше не потребуется действовать через людей, и мы получим свободу. – Она оглядела собравшуюся семью. – Не будет Рэев, или Леориков, или даже Скиа-Рэев. – Она повернулась к мальчику, и ему показалось, что она становится выше, пока говорит. – И не будет иметь значения, что твои предки не сражались с Осере. Не будет стыда, все станут свободными, и мы пойдем по Звездному Пути в рай.

Отец смотрел на нее:

– Я никогда не слышал, чтобы монахи из деревни такое говорили.

– Потому что тогда им пришлось бы признать, что Чайи не является истинным богом, – сказала она. – Зорир – истинный бог, и его голос говорит мне, что твой сын станет истинным Капюшон-Рэем.

Его отец просто на нее смотрел. Потом он перевел взгляд на Кахана, но мальчик не мог думать, шевелиться или произнести хотя бы слово. Мир смыкался вокруг него, чуждый, огромный и наводивший ужас.

– Собери вещи, мальчик, – сказал отец. – И помни нас.

Потом все занялись делами, забегали вокруг него, но он ничего не замечал. Мальчик стоял в полнейшем онемении, пока собирали его немногочисленные вещи; потом ему сказали, что он должен идти за креслом Скиа-Рэй. Сначала он не шевелился, лишь смотрел, как она надела маску и уселась в кресло. Он был напуган, а не возбужден. Он не знал другой жизни и находил тепло только с теми, кто его любил. Он не хотел уходить.

Он почувствовал теплую руку в своей руке, повернулся и увидел улыбавшуюся ему Нахак.

– Пойдем, Кахан, – сказала ему сестра. – Мы всегда будем друг у друга. – Она потянула его за собой, и он зашагал, думая только о том, чтобы переставлять ноги.

Когда они приблизились к границе леса Вудэдж, с другой стороны поляны, Скиа-Рэй повернулась к нему.

– Внимательно взгляни на свою ферму, мальчик, – больше ты ее никогда не увидишь.

Как и многие вещи, которые она говорила, это оказалось ложью.

1

Лесничий наблюдал за своей смертью. Немногие могли бы такое сказать.

Он умирал не лучшим образом.

Ферма у кромки леса была единственной опорой его жизни, он верил, что она всегда будет оставаться на своем месте. Жизнь отняла его у фермы, а потом вернула туда много лет спустя – хотя все, кого он когда-то любил, к этому моменту превратились в трупы. Когда он снова ее увидел, она почти полностью лежала в развалинах. Он снова ее отстроил. Заработал шрамы и порезы, сломал пару пальцев, но все было честно. Такие раны и боль следует испытать, когда делаешь нечто достойное. Ему нравилось здесь, в дальних пределах Северного Круа, вдали от города Харншпиля, где правили Рэи, не думая о тех, кто им служил, а люди жили среди отбросов, во всем обвиняя войну, но не тех, кто стал ее причиной.

Его ферма была небольшой, три треугольных поля хорошей черной земли, поцелованных морозом, свободных от синих вен, что портили урожай и отравляли глупцов, которые решались употреблять его в пищу.

Поля окружала стена деревьев, отмечавших Вудэдж, начало великого медлительного леса. Если он смотрел на юг, мимо леса, он знал, что дальше, до самого горизонта, тянулись коричневые долины Круа, холодные и невыразительные.

К западу, скрытый за большими пальцами деревьев, которые тянулись, словно собирались покачать на руках ферму, находилась деревня Харн, куда он отправлялся только в случае крайней необходимости и где ему никогда не были рады.

Он помнил, как в детстве в вентдей его семья собиралась, чтобы посмотреть на разноцветные процессии Скиа-Рэев и их слуг, каждый из которых служил разному богу. Процессии прекратились после того, как он вернул ферму. Взошли новые Капюшон-Рэи и привели нового бога, Тарл-ан-Гига. Он был завистливым богом, который видел угрозу в сотнях старых богов, что однажды застроили землю одинокими монастырями или спали в тайных лесистых рощах.

Теперь только глупцы признавались в том, что они придерживались старых обычаев. Даже он нарисовал балансирующего человека Тарл-ан-Гига на доме, хотя существовало другое, скрытое святилище в Вудэдже. В большей степени в память о тех, кто был ему дорог, чем из-за веры в богов. Его опыт подсказывал, что они обладали лишь незначительной властью, да и ту им давали люди.

Жители Харна утверждали, что беда выходит из-за деревьев, но он с ними не соглашался: лес не причинит тебе вреда, если ты не причинишь вред ему.

Он не мог бы такого сказать о деревне.

Неприятности пришли к нему, когда пролился свет первой восьмерки.

Яркое свечение пронизывало Вудэдж, разбиваясь на копья черными ветвями лишенных листьев деревьев. Семья: мужчина, его жена, дочь и юный сын, который совсем недавно начал ходить. Совсем небольшая семья, у них не было вторых матерей и отцов, а также триона, стоявшего между ними. Браки с трионами в наши дни стали редкостью, как мультисемьи, в которой родился Кахан. Война Капюшон-Рэев отняла много жизней, и новые Капюшон-Рэи забрали трионов в города-шпили. Никто не знал причин – и лесничего они не интересовали. Дела тех, кто обладал властью, его не занимали – и чем дальше он от них находился, тем лучше.

Он не был крупным, мужчина, который вместе со своей семьей принес неприятности на ферму у кромки леса. Он стоял перед лесничим, во многих отношениях являясь его полной противоположностью. Маленький и явно голодавший, кожа покрыта оспинами под гримом и краской клана. Он обхватил себя тонкими руками и дрожал под оборванной и дырявой одеждой. Лесничий наверняка казался ему великаном: в детстве его хорошо кормили, а в юности он много работал. Его мышцы набрали силу в результате тренировок с оружием и многих сражений, и в течение многих лет он бился с землей своей фермы, которая отдавала ему свои сокровища с еще большей неохотой, чем воины – жизни. Лесничий был бородатым, его одежда из шерсти короноголовых – хорошего качества.

Он считался бы красивым. Возможно, так и было, но он об этом не думал, потому что не имел клана, и на него смотрели лишь такие же, как он. Даже те, кто продавал свою дружбу, не желали иметь дела с лесничим.

В Круа осталось совсем немного лишенных клана. Еще один результат появления Тарл-ан-Гига и тех, кто следовал новому богу.

Мужчина перед Каханом пользовался порошком белого грима, а его рот обводила черная линия. У них были копья – самое популярное оружие жителей Круа.

Женщина стояла позади с детьми и держала оружие, готовая его метнуть, пока муж приближался к Кахану.

Мужчина держал в руках копье из блестящего клинка-дерева – и это было угрозой.

Кахан не носил оружия, только длинный посох, который использовал, чтобы пасти короноголовых. Мужчина приближался к нему, постепенно замедляя шаг, реагируя на рычание гараура, застывшего у ног лесничего.

– Сегур, – сказал Кахан, – иди в дом. – Он махнул рукой, резко свистнул, и длинное, худое, покрытое мехом существо повернулось и вбежало внутрь, продолжая рычать из темноты.

– Это твоя ферма? – спросил мужчина.

Краска клана указывала на незнакомое Кахану происхождение. Шрамы под краской говорили, что он, скорее всего, был воином. Наверное, считал себя сильным.

Но воины, которые служили Рэям из Круа, привыкли сражаться группами, сомкнув щиты и выставив копья.

Для схваток один на один требовалось иное умение, и Кахан сомневался, что мужчина им обладал. Такие вещи, как монашеская сутана и хорошая пища, принадлежали Рэям, особенным.

– Да, это моя ферма, – ответил Кахан.

Если бы жителей Харна попросили описать лесничего, они бы сказали «резкий», «грубый» или «немногословный», так и было на самом деле. Впрочем, сам лесничий объяснил бы, что он не тратит слова на тех, кто не хочет их слышать, – и это также честно.

– Большая ферма для человека без клана, – сказал солдат. – У меня есть семья, а у тебя нет ничего, и сам ты ничто.

– А с чего ты взял, что у меня нет семьи? – спросил Кахан.

Мужчина облизал губы. Он боялся. Он наверняка слышал истории от жителей Харна о лесничем, который живет на ферме возле Вудэджа и не боится заходить даже в Вирдвуд. Но, как и они, он считал себя лучше лесничего. Кахан встречал много таких людей.

– Леорик из Харна говорит, что у тебя нет клана, и она отдает мне эту землю по договору дарения. – Он достал пергамент. Кахан сомневался, что мужчина в состоянии его прочитать. – Ты не платишь Харну налоги, не поддерживаешь Тарл-ан-Гига и войну с красными, поэтому твоя ферма реквизируется. – Он выглядел смущенным; ветер разметал разноцветные флаги на ферме, и фарфоровые цепи зазвенели, ударяясь о темный камень дома. – Они прислали тебе компенсацию, – сказал мужчина и протянул руку с небольшим количеством монет – скорее оскорбление, чем цена за ферму.

– Этого недостаточно, чтобы купить ферму, и меня не волнуют боги, – сказал Кахан. Мужчина выглядел потрясенным столь небрежным святотатством. – Скажи-ка, ты дружен с Леорик?

– Я имею честь…

– Думаю, нет. – Лесничий сделал шаг, обходя мужчину так, что тот оказался между Каханом и женщиной с копьем.

Мужчина колебался между насилием и страхом. Лесничий знал, что ему не составит труда с ним разобраться.

Женщина не заметила, что ее линию атаки теперь перекрывал муж. Но даже если и заметила, Кахан сомневался, что она сможет сдвинуться с места, чтобы помочь, – ведь ребенок в страхе жался к ее ногам. Один удар в горло мужчины, и ему конец. Он сможет использовать тело в качестве щита и подойти к женщине прежде, чем она успеет бросить копье.

Но дети… Лесничий не был Рэем, чтобы бездумно убивать детей. Они расскажут о смерти родителей в Харне, что доставит радость Леорик Фарин, ведь она сможет предложить новых сирот в солдаты, вместо того чтобы растить как детей деревни.

Если он убьет мужчину и его женщину, то завтра – Кахан знал – ему придется иметь дело с толпой из деревни. До сих пор они его терпели, но если он убьет кого-то, чье положение выше, чем у него, все изменится. И тогда Леорик получит то, что хотела, – его ферму. Может быть, она рассчитывала именно на такой исход.

Мужчина смотрел на лесничего и отчаянно дрожал.

Лицо его выражало неуверенность.

– Так ты возьмешь деньги? – спросил он. – Отдашь свою ферму?

– Отдать ферму или убить тебя, верно? – сказал Кахан, который на самом деле жалел испуганного мужчину.

Несчастный оказался невольно вовлечен в мрачную игру, в которую Кахан играл с Леорик из Харна с того самого момента, как вернул ферме жизнеспособность.

– Да, или мы убьем тебя. – К нему частично вернулась уверенность. – Я воевал в синих армиях Капюшон-Рэев, чтобы вернуть тепло. Сражался с южными Рэями. И я не боюсь таких бесклановых, как ты. – Подобная незаслуженная уверенность могла быстро привести в Круа к гибели.

Но не сегодня.

– Оставь деньги себе, они тебе пригодятся, – сказал лесничий и сильно выдохнул, в воздухе появилось облачко пара. – Работа на ферме требует умений, которым необходимо учиться, как и всему остальному, а в такие холода трудиться здесь нелегко. Тебе придется многое пережить и выстрадать, прежде чем ты добьешься процветания. – Кахан свистнул, и Сегур, гараур, вышел из дома. Его сине-белая шкура, длинное, извилистое и злобное тело промчалось по жесткой земле, обвилось вокруг ноги и груди Кахана, и гараур устроился у него на шее. Яркие глаза посмотрели на лесничего, острые зубы сверкали в полуоткрытой пасти, зверь тяжело дышал. Кахан почесал гараура под подбородком, чтобы его успокоить.

– Дальнее поле, – сказал он мужчине, указывая в сторону поля между задней частью дома и Вудэджем. – Земля там заражена корне-червем, и там растет что-то вроде чолка. Если ты станешь выращивать корневые овощи, они умрут до того, как родятся, и это привлечет к полям синие вены. На двух других полях можно выращивать все, что пожелаешь. Есть девять короноголовых, обычно они держатся у кромки леса. Они будут давать вам молоко, раз в год сбрасывать шкуры, а также позволят себя стричь, также раз в году.

– А что будешь делать ты? – спросил мужчина, и если бы Кахан не отдавал ему все средства к существованию, его внезапный интерес выглядел бы комичным.

– Это тебя не касается, – сказал ему Кахан и зашагал прочь.

– Подожди! – крикнул мужчина, и Кахан остановился. Сделал глубокий вдох, повернулся. – Гараур у тебя на шее – он мой. Он мне потребуется, чтобы пасти короноголовых.

Лесничий улыбнулся: по крайней мере, он сможет одержать одну маленькую победу.

Ну, до тех пор, пока новый владелец фермы не столкнется с реальностями работы на ферме и не уйдет, как и все остальные прежде. Мужчина отступил на шаг, когда увидел выражение лица Кахана, – быть может, понял, что слишком понадеялся на свое везение. Его пугали размеры и уверенность лесничего, хотя он и покидал свой дом.

– Гарауры связаны со своим хозяином. И его зовут Сегур. Если ты заставишь Сегура к тебе подойти, он твой, но если тебе известно хоть что-то о фермерстве, ты должен знать, что это пустые хлопоты. – Он повернулся и зашагал дальше.

Мужчина не стал звать Сегура, только смотрел лесничему вслед. Кахан почувствовал, как напряглись его плечи в ожидании броска копья в спину.

«Они не такие плохие на самом деле», – подумал лесничий.

И недостаточно жестокие для этой земли. Круа – не то место, где можно оставлять за спиной врага. Может быть, мужчина и его семья этого не знали или были поражены тем, как легко им удалось украсть ферму.

– И держись подальше отсюда, – крикнул мужчина ему вслед, – или я пошлю тебя вниз, к Осере!

Все легкое плохо заканчивается – так любили говорить монахи, которые тренировали Кахана в юности. И очень скоро захватчики узнают эту истину.

Он разбил лагерь в лесу. Не в Харнвуде, где было опасно, и, конечно, не в Вирдвуде, среди туче-древ, что касаются неба, где живут странные существа, но также и не в Вудэдже, где новый владелец фермы мог бы его заметить.

Дальше, чем большинство заходит, но не настолько далеко, чтобы это было глупо. Хорошие слова, по которым стоит жить.

Там он сидел и наблюдал.

Он подумал, что шестой части сезона будет достаточно, возможно даже меньше, прежде чем семья поймет, что совсем нелегко жить с земли, которая несколько поколений была холодной. До сих пор никто с этим вызовом не справился. Война унесла так много жизней, что осталось мало опытных людей, и Кахан, не успевший прожить и половины третьего десятка, считался пожилым человеком. Фермерам не удастся долго продержаться, и в конце концов то, что Кахан мог постоянно привозить на рынок часть урожая, к тому же умел, не подвергая себя опасности, ходить по лесу, будет важнее, чем небольшая жертва, которую он отказывался приносить.

Хотя это и был урок, который пыталась усвоить Леорик. Но люди Харна никогда не любили чужаков, а чужаков без клана – еще меньше. В некотором смысле он их жалел.

Война далась им тяжело. Деревня стала самой маленькой за все времена своего существования, однако ей приходилось платить налоги в Харншпиль. Позднее у Харна возникли дополнительные трудности – из леса выходили преступники, форестолы, которые нападали на торговые караваны. И чем сильнее беднела деревня, тем подозрительнее вели себя ее жители. И Кахан стал в их глазах таким чужаком, легкой добычей для напуганных людей.

Несомненно, монахи Тарл-ан-Гига считали, что борьба за существование полезна для Харна; они нуждались в тех, кто был готов отрывать от себя самое необходимое, чтобы кормить их армии или Рэев.

У Кахана не было времени для Тарл-ан-Гига. Круа – земля множества богов, а народ обладал безошибочным умением выбирать худших из них.

В лесу было холодно. Малый сезон, когда растения отдают свой скромный урожай голодным, прошел, и укусы Сурового уже начали пощипывать кожу, превращая землю в камень. Скоро круг ветров замедлится и придет ледяной воздух. На юге Малый сезон называли Ростком, а северный Суровый именовали Изобилием. Так было не всегда, но несколько поколений южан наслаждались процветанием, пока север увядал. И южане удивлялись, почему с севера пришла война.

Каждый день в течение Сурового сезона Кахан просыпался под скелетами деревьев, чувствуя себя так, будто серебристый иней, который трещал и ломался у него под ногами, проник в его кости. Он питался лучше, чем во время жизни на ферме, а работал меньше. Сегур радовался, когда ловил землероек и хисти, и приносил Кахану добычу – больше, чем Кахан мог съесть, поэтому ему ничего не оставалось, как соорудить коптильню.

Он сидел возле большого купола, построенного из земли и дерева, из которого медленно поднимался дым. Чувствуя, как его медленно окутывает тепло, Кахан наблюдал за семьей, которая работала на ферме, но оставалась голодной, – и от раздражения они кричали друг на друга. Им было холоднее, чем ему, несмотря на укрытие земляного дома. Их огню не хватало дерева, но они боялись ходить в лес, чтобы добыть топливо. Кахан смотрел, как они ломали маленькое святилище, которое он построил для забытой богини Раньи, чтобы получить дерево для растопки.

Они не поняли, что разрушили святилище – на это были способны немногие, – и не смогли получить много топлива из разломанной крыши, покрытой небольшими кусками дерна. Из всех богов Ранья оставалась единственной, для кого у него нашлось время, и меньше других могла ему помочь – если боги вообще заботились о людях.

Он узнал о Ранье от садовника в монастыре Зорира, мужчины по имени Насим, единственного из всех, наделенного добротой. Едва ли Насим стал бы ругать людей, забравших дерево святилища. Кахан также старался не сердиться на них из-за дерева, однако ему это трудно давалось, ведь осуждение было одной из его самых сильных черт.

Он изо всех сил старался не обращать внимания на людей, занявших его ферму, и жил в Вудэдже собственной жизнью. Да, многие в лесу могли убить, но по большей части они тебя не трогали, если ты не трогал их. В особенности в Вудэдже, где, если ты столкнулся с чем-то более опасным, чем летучие пасти, поедавшие лозу на вершинах деревьев, тебе по-настоящему не повезло.