Terra nullius. Роман

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

Д40

Редактор серии – Д. Ларионов

Егана Джаббарова

Terra nullius: Роман / Егана Джаббарова. – М.: Новое литературное обозрение, 2025.

«Каждую ночь мне снится этот момент: я оборачиваюсь – и передо мной книжный шкаф, рядом старинное трюмо с зеркалом, словно изнутри покрывшимся туманом, я не пытаюсь попрощаться с домом, потому что не понимаю, что ухожу навсегда». 1980-е: герой переезжает в Екатеринбург из родового гнезда в грузинском селе и становится на новом месте предприимчивым авантюристом. Наше время: героиня вынуждена уехать из родной страны  – там распространяется вирус, который отключает участок мозга, отвечающий за эмпатию. Новый роман Е. Джаббаровой – это ветвящийся текст, где сюжетные линии только поначалу кажутся несвязанными, но в конце концов сходятся воедино. Что значит обрести дом и что значит его потерять? Как складывается семейная история? Что заставляет людей ощущать близость и родство друг с другом? Задаваясь этими вопросами, герои находятся в постоянном интенсивном движении – в отчаянной попытке спастись от тех сил, что стремятся отнять у человека его неповторимость. Егана Джаббарова – прозаик, поэтесса, эссеист, автор книг «Руки женщин моей семьи были не для письма», «Красная кнопка тревоги», «Босфор», «Поза Ромберга» и «Дуа за неверного».

На обложке: фрагмент гравюры «Голова оленя». Б.Х. ван Хавр, 1883. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam.

ISBN 978-5-4448-2888-5

© Е. Джаббарова, 2025

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2025

© ООО «Новое литературное обозрение», 2025

Т.

Каре

и всем домам, в которых этот текст был написан

…на какой бы точке карты, кроме как на любой – нашей родины, мы бы ни стояли, мы на этой точке – и будь она целыми прериями – непрочны: нога непрочна, земля непрочна… Потому что малейшая искра – и на нас гнев обрушится, гнев, который всегда в  запасе у народа, законный гнев обиды с неизменно и вопиюще неправедными разрядами. Потому что каждый из нас, пусть смутьян, пусть волк, – здесь – неизменно ягненок из крыловской басни, заведомо – виноватый в мутности ручья. Потому что из лодочки, из которой, в бурю, непременно нужно кого-нибудь выкинуть, – непременно, неповинно и, в конце концов, законно, будем выкинуты – мы.

Нет же ничейной земли на свете!

Жизнь бессмысленна без дома.

Глава 1. Как Фарман покидал дом

Больше всего Фарману хотелось уехать из дома: в маленьком грузинском селе Земо-Кулари, кроме редких домов, кладбища и лошадей, больше ничего не было. В жаркие летние дни он бродил туда-сюда по длинному саду и от нечего делать срывал несозревшие плоды фундука, крыжовника и вишни. Чаще всего он ложился на толстую ветвь тутовника и ел прямо оттуда темно-фиолетовые плоды до тех пор, пока рот совсем не почернеет. Его некогда легкое, мальчишеское тело уже стало другим: он вытянулся, возмужал, окреп, покрылся плотной скорлупой взросления, как грецкий орех. Лишь изредка сельскую тишину нарушали проезжающие машины, после себя они оставляли еле заметное облако пыли, в которое так любил всматриваться Фарман. Это была дымка перемен, которых здесь так не хватало. Смена соседских ворот или очередная свадьба были главными событиями. Уже по привычке он подползал к окнам, услышав, как играют барабаны и сигналят машины – это едет невеста, покрытая фатой и перевязанная красной лентой. Он смотрел, как коровы идут по одному и тому же маршруту, подгоняемые чабаном, и грустно вздыхал: неужели и его жизнь будет такой же предсказуемой и до невозможности скучной. И он, как сонная корова, будет идти по невидимому кругу, пока наконец не выбьется из сил.

Фарман был готов покинуть свой маленький дом, он мечтал об этом все школьные годы. Всякий раз, идя после уроков домой, он представлял, что однажды сядет в автобус и уедет навсегда. Как герои любимых фильмов с билетом в один конец и небольшим рюкзаком. Так и случилось, когда он поступил в уральский университет. Собрать сумку оказалось очень просто, не так-то много вещей нужно тебе в восемнадцать лет: майка, трусы, штаны и рубашка. Он решительно нырнул в нутро серого старого автобуса, как ныряют в глубокий бассейн, готовый не обнаружить дна. Русский город не был даже близко похож на село, он сверкал, как обертки конфет, пах смесью новых, непривычных, неприродных запахов, бросал в лицо огни машин и уличные вывески, блестел, как начищенные к празднику ботинки, хрустел под ногами асфальтовыми дорожками и нависал высокими домами. Альма-матер и вовсе поразила Фармана, он никогда не видел таких величественных зданий, словно сама возможность зайти сюда уже была своего рода привилегией. Длинные пролеты каменных лестниц, бюсты писателей и ученых, словно живые оторванные головы, следили за ним взглядом, ему было неловко в своих поношенных брюках и льняной рубашке: здесь они казались неуместными и смешными, но других вещей у него не было. В общежитии, где он теперь жил, он тоже выделялся дырявой майкой и великоватыми штанами отчима. Комната была маленькой, но она его совсем не смущала: во-первых, он уже привык к небольшим пространствам, во-вторых, и так все детство делил дом с родным братом и сводными сестрами. Когда вас пятеро, быстро привыкаешь довольствоваться малым.

Было время, когда они ютились в курятнике, где вечно пахло пометом, пока мать и новообретенный отчим строили большой дом. С отчимом у Фармана были непростые отношения: у них была совсем небольшая разница в возрасте, всего пару лет. Ахмед был моложе его матери на пятнадцать лет (в деревне, правда, все говорили про семь, наверное, они сами пустили этот слух, чтобы сгладить разницу). Фарман долго привыкал к новому молодому отцу. Хотя он и был добрым, податливым и мягким, всегда шел навстречу и ничего не запрещал, ему было сложно привыкнуть, что теперь в доме есть чужой мужчина, которого придется слушать. Но главной по-прежнему оставалась мать, она всегда все решала: стоило только ее тяжелому, почти физически ощутимому взгляду упасть на сына, как он вставал по струнке и умолкал. В Марал была сила, подобная той, что живет в древних пещерах или горных ледниках, она ловко управляла всем: от строительства дома до шитья, знала, когда и что нужно полить, не умела отдыхать и не позволяла отдыха другим. Она действительно напоминала оленя со своей тяжелой, как величественные рога, судьбой. Даже спала она лежа абсолютно прямо, как по линейке, и открывала глаза при каждом шорохе, готовая встать и быстро решить любую проблему. Украшений или нарядов она не носила, хотя и обшивала практически всю деревню красивыми платьями. Сама она предпочитала белую косынку от солнца и самое простое платье, чтобы копаться в саду. Больше машинки мать любила только сад: она могла провести в нем весь день, поливая цветы, собирая ягоды и зелень, перебирая фасоль. Земля была кормилицей, но что важнее – земля была справедливой. Она не любила ленивых, терпеливо хранила в себе мертвых и давала прорасти каждому правильно посаженному зернышку. Марал точно знала, что каждому ребенку всегда найдется работа, и с самого утра раздавала указания.

Мастерская матери: маленькая комната с швейной машинкой посредине – считалась запретной, вход туда был строго воспрещен. Можно было только слушать, как яростно постукивает механизм, и пытаться подсмотреть сквозь тонкую щелочку света, как переодеваются покупательницы. Периодически дом наполнялся соседками, все они, как маленькие дети, предвкушали долгожданное событие: примерку платья или новой юбки. Много хохотали и сплетничали в редкие минуты отдыха от домашних забот и сада, только Марал оставалась серьезной. Из-под опущенных густых бровей виднелось два почти черных глаза, они были так глубоко внутри глазниц, словно крепко пришитые плотные пуговицы. Быстро проскользнув по всем взглядом, она находила самую шумную покупательницу и смотрела на нее чуть дольше положенного, чтобы дать понять, что тут не место для развлечений.

Были времена, когда они жили только на крохотные заработки матери до тех пор, пока Ахмед не устроился кочегаром. Спустя пару лет родились Фатима , Абдулла и Ситара, и дом стал еще теснее. Теперь Расулу и Фарману приходилось нянчить Абдуллу, а мать возилась с девочками. Может быть, еще поэтому ему так хотелось уехать? В общежитии комнату нужно было делить только с двумя парнями, оба были русские и почти все время отсутствовали. Так что Фарману казалось, что он тут единственный хозяин. Правда, он быстро обнаружил, что совсем не умеет готовить. Добрые однокурсники, к счастью, подсказали ему, что есть макароны, которые нужно просто забросить в кипящую воду. Дома всегда готовила мать, мужчине не полагалось готовить, это Фарман знал еще маленьким. Все ждали, когда их позовут к столу, накрытому лобьёй, кукурузой и овощами со свежим хлебом. По праздникам Ахмед резал курицу или покупал мясо. Готовая еда появлялась сама собой, словно мать, как волшебница, доставала ее из шляпы. В дни учебы Фарман ходил в университетскую столовую, где всегда можно было взять самое дешевое пюре с котлетой. Еда казалась ему непривычно пресной и бесцветной, но это легко уравновешивалось цветами большого города. Всякий раз прошмыгнув мимо консьержки в ночное время, он шел бродить по пульсирующим улицам, здесь всегда были люди и даже в самый скучный день событий собиралось больше, чем в селе за месяц. Родители впервые гордились им и присылали письма с напутствием хорошо заниматься и получить профессию. Учиться Фарману было трудно: он не привык так много читать и периодически скучал на лекциях, поглядывая в окно. Больше уроков ему нравились перерывы и прогулки с одногруппниками. В первый день учебы они отправились в небольшой парк недалеко от университета праздновать начало новой жизни. Самый предприимчивый парень потока вытащил из портфеля стеклянную бутылку и предложил всем выпить. Фарман сначала подумал, что это вода, так казалось на первый взгляд. Он с радостью взял стакан и выпил залпом под изумленные взгляды толпы. Только опустошив содержимое, он понял, что это была не вода, что-то обжигало его изнутри, отдавало горечью и теплом, что-то, чего он не пробовал никогда раньше. В первую секунду ему хотелось выплюнуть странную жидкость, но краем глаза он заметил, как всеобщее изумление сменилось на восхищение. Одногруппники высоко оценили сельского парня, способного с такой легкостью выпить стакан водки. Тогда он узнал это двухсложное слово «водка», отличающееся от воды всего на одну букву. Загадочная жидкость помогала легче знакомиться с людьми и часто объединяла их быстрее, чем что-либо другое. Фарман даже не заметил, когда наступили каникулы и нужно было ехать домой.

Я не хочу ехать домой, мне кажется, что я перестал быть его частью. Прощаться с городом, пусть и ненадолго, гораздо сложнее, чем с родным селом. Тут жизнь идет каждую секунду, и я боюсь, что, даже закрыв глаза на ночь, пропущу что-то важное. Всю дорогу я думаю о том, чем занять себя у родителей. Вновь полоть грядки или собирать фасоль. Какая же тоска. Наверное, Абдулла, Фатима и Ситара будут донимать меня своим детским бредом. Буду уходить в кукурузное поле и лежать там в листве, так они меня не найдут.

Фарман уже приближался к знакомым серым воротам, как вдруг заметил, что все соседи не просто с любопытством рассматривают студента, но и здороваются с небывалым до этого уважением. Кто-то пихает своих юных оболтусов, приговаривая, что, если они будут заниматься, станут как Фарман. Он никогда раньше этого не испытывал, это было уважение. Оно быстро растеклось по всей деревне. Каждый знакомый теперь смотрел на Фармана с нескрываемым пиететом. Он теперь был не просто сын Марал и Ахмеда, он был уважаемым студентом университета. Даже дома встречали его празднично: мать накрыла стол и слегка приобняла сына, совершив над собой усилие. Ахмед радостно махал рукой, неся в руках две бутылки тархуна к столу. Лимонад дома покупали только на знаковые события – ближайший магазин был в часе ходьбы и он стоил один лари. Мать даже не заставила работать, напротив – приготовила его любимые блюда. Расул крепко приобнял брата не просто по-родственному, но как-то особенно, будто бы видел в нем уже не только мальчика, с которым некогда делил комнату. Фатима, Абдулла и Ситара бросились наперебой спрашивать, какой там город, кто там живет и как выглядит университет. Фарман стал событием, и это сладкое чувство впервые окутало его, как утренний туман, оно было таким приятным и праздничным. Он набрал в грудь побольше воздуха и громко (громче обычного) рассказывал про занятия, учителей, городские улицы. Впервые в жизни он чувствовал себя особенным. Героем, которому удалось вытряхнуть из себя сельскую пыль. Мужчиной, способным самостоятельно жить сложную и настоящую жизнь. Вне дома тоже все изменилось: теперь с ним не только здоровались, но и стремились спросить, как городская жизнь и как ему это удалось? И хотя Фарман пересказывал одно и то же, это его совсем не утомляло, напротив – он получал специфическое удовольствие от пересказа и в зависимости от слушателей добавлял разные детали. Словно он участник ток-шоу, где его спрашивают, как он пришел к успеху.

Фарману нравились такие передачи, там всегда был тот, кому все удалось, кто-то вроде него. Мальчик из маленького села, который не только смог уехать, но и состоялся. Он всегда надеялся стать таким. Важным парнем в красивой, отглаженной голубой рубашке, с ровной стрижкой, прямо напротив ведущего; он представлял, с каким трепетом на него будут смотреть женщины и с какой завистью – мужчины. Он сядет расслабленно, немного с вызовом посмотрит в камеру и будет рассказывать, как ему приходилось чистить навоз за местными скакунами на конном заводе, как мать заставляла собирать кукурузу под палящим солнцем, как у них с братом были одни сапоги на двоих в дождливые дни и как до ближайшего магазина приходилось идти пятьдесят семь минут по ужасной дороге. А потому всякий раз, заметив жадные глаза соседей, спрашивающих, как он устроился, он чувствовал, как плечи расправляются сами собой, как позвоночник подобно железному столбу выпрямляется и тянется к солнцу. Он вставал так, чтобы видеть всех слушателей, делал небольшую паузу и приступал к рассказу. Фарман всегда учитывал, кого больше – женщин или мужчин, детей или взрослых, от этого зависела и тональность его истории. Так, общаясь с девушками, особое внимание он уделял витринам магазинов: чистые, почти прозрачные стекла с легкостью пропускали свет и жадные взгляды прохожих, нарядные манекены, вечно готовые к празднику, подмигивали каждой женщине, как бы намекая, что для полного счастья ей непременно нужно это конкретное платье. Витрины всегда были опрятными, в них вместо сменяющихся кадров жизнь представляла собой вылизанный, пахнущий парфюмом стоп-кадр, где все неизменно. Местные жительницы зачарованно замолкали: они уже примеряли городские обновки и крутились перед подругами в небольших примерочных.

Мужской части села Фарман рассказывал о том, как много среди городских девушек красавиц, каким легким и странным становится южное тело после водки, как много подработок можно найти в большом городе и как невозможно там заскучать. Вместо пасущихся коров – большие машины, едущие друг за другом, вместо навозного запаха – машинное масло, кажется, будто мир не ограничен воротами дома, а распускается подобно пиону, стоит только открыть глаза. Местные парни мечтательно замолкали: они уже представляли, как идут по ночному городу в кожаных куртках, как легко ветер обдувает их волосы, а местные девчонки засматриваются им вслед. Фарман дарил им самое главное, что может дарить другой человек, – надежду на будущее, и они еще несколько дней ходили переполненные ею, пытаясь не растратить ни одной капли.

Глава 2. Как появилась мечта о настоящем доме

Больше всего на свете мне хотелось дома: самого простого архитектурного сооружения, предназначенного для жилья и имеющего стены, дверь и крышу. Маленького, пусть даже самого маленького на свете, но своего. Места, где кто-либо живет. Здания, жилплощади, жилища, domus-a. Не обязательно крепости, даже не крепости вовсе, не оборонительного, а сберегательного, поглаживающего, интимного, собственного. Чтобы в нем были свои стены и пол, которые не нужно ни с кем больше делить, чтобы в нем можно было ходить босиком и не закрываться изнутри в маленькой комнате, чтобы в нем можно было распаковать чемоданы и разложить книги. Без металлических стен контейнера и чужих людей, чтобы там не было грязной посуды других людей, чтобы в ванной могли висеть только наши трусы, чтобы в нем было приятно быть, чтобы в него можно было позвать гостей, чтобы в нем можно было постелить ковры, чтобы посуда была не самая дешевая, а самая красивая, чтобы в нем можно было жить с кошкой и гладить ее по вечерам, чтобы в нем можно было стирать, чтобы в нем можно было смотреть кино или повесить картину.

Я смотрела на каждый дом, архитектурное сооружение, здание, жилплощадь, жилище и думала, неужели в нем не будет малюсенького угла для нас. Без всяких изысков, просто чтобы там хотелось жить. Жить хочется далеко не везде. Здесь, например, жить не хочется. Контейнер невольно рождает во мне странные ассоциации, будто я часть индустриального орнамента или товар, который вот-вот отправится по воде. Сжиженный газ, нефть, опасное химическое соединение, кислотная и щелочная жидкость, радиоактивное вещество. Железобетонная конструкция, труба или автомобильная запчасть. Моя рука торчит из окна, как если бы она была контейнерной веткой и держала сигарету. Местные жители любят заглядывать в окна, когда проходят мимо, для них это что-то диковинное, будто человеческий зоопарк. Homo sine domo. Aliena species. Их глаза скользят по поверхности моего ненадежного обиталища, по мне и быстро переключаются. Будто они перебирают одежду в секонд-хенде, которой касаешься осторожно. Помнишь, что у нее были другие хозяева, боишься: вдруг она хранит семейные проклятия и травмы, передает болезни или тяжелую судьбу. Как копировальная бумага ждет легкого нажима пальцев, чтобы навсегда отобразить свой рисунок.

Господи, как же мне хочется дома. Меня раздражают эти глаза – ночные фары случайных автомобилей – соседки вновь приготовили еду, но посчитали лишним прибраться. Я представляю, как собираю все их тарелки и сковородки и кидаю им прямо в комнату на чистые кровати. Мне хочется выучить фарси, только чтобы ругаться. Они совсем не любят говорить и только едят. Может, если бы мы могли говорить, было бы лучше? Я бы спросила, любят ли они фильмы Джафара Панахи? Читали ли стихи Форуг Фаррохзад? Мечтают ли они, чтобы их приютили пылающие очаги?

Больше, чем дом, я хочу только наполнять его изо дня в день содержимым, как долму: вновь обрастать бокалами, панно, тарелками, плакатами, свечами, мебелью, книгами. Пока ничего этого у меня нет – только ежевечерний ритуал по поиску квартиры по заданным ориентирам. Не больше определенной суммы. Есть домашнее животное. Кошка. Мы ждали разрешение на перемещение в безопасную зону, но слышали, что его делают в лучшем случае год, а в худшем и дольше. Пока не нашли квартиру, мы жили в лагере беженцев, который представлял собой несколько контейнерных домов с общими кухнями и туалетами. На семью полагалась только одна комната, маленькая и подозрительно похожая на больничную палату с железными кроватями, узкими шкафами и маленьким холодильником. Уже несколько месяцев я безуспешно рассылала заявки и получала отказы. По-видимому, мы были обречены навечно остаться жителями барака.

Каждое объявление было похоже на предыдущее: голые стены, пол и окна. Редко встречались меблированные варианты. Если это были дома, то я обязательно обращала внимание на дверь. Мне нравились старые двери с заметными ручками. Например, бордовые с почти черной рукояткой или темно-синие с ручкой, похожей на череп. Если это были квартиры, то дольше всего я рассматривала ванные. Вот уже почти год я мечтаю полежать в ванной, предварительно добавив в воду все возможные средства: от соли до пены. Чтобы она была похожа и запахом и формой на цветущий куст гортензий. Отдельный вид удовольствия – кухни. Хотя меня больше интересуют не шкафчики и не размер холодильника, а столы. Я всегда хотела поставить круглый стол без углов, за которым каждый мог бы видеть друг друга. Но пока мечта иметь свои стены и пол казалась недосягаемой, как звезды из глянцевого журнала в десять лет.

Хотя в детстве у меня была только одна звезда – принцесса Диана. С ее взглядом исподлобья, спадающими на лоб короткими прядями золотых волос и состраданием в глазах. Я не знала никого лучше принцессы Уэльской; вот она бежит в растянутом свитере с сыновьями, вот ест гамбургер в парке неподалеку от Букингемского дворца: я так была восхищена ею, что собирала все журналы и газеты с ее изображениями в фиолетовый дневник с замочком, читала все версии ее смерти, включая конспирологические, и собирала всю литературу, которая была ей посвящена. На ее белом, аристократичном, привилегированном лице была печать боли, совсем не характерная, скорее знакомая другим, темная, густая, телесная, подлинная, скрытая, как толстые стебли дубов в густой земляной жиже. Ей полагалось быть беззаботной, богатой, счастливой и беспечной, но вместо этого каждая морщинка на ее фарфоровом лице отдавала солью ночных рыданий от несчастного брака и нелюбви. В день, когда королева людских сердец разбилась в белой машине о тринадцатый столб парижского туннеля, мне исполнилось пять лет. И мне казалось, что нет и не может быть в мире ничего важнее, чем нарастить себе такое же огромное сердце, способное любить всех: чужих и своих, похожих и непохожих, больших и маленьких. Может быть, поэтому я оказалась здесь, чтобы научиться этой любви? Где еще учиться любви, как не в доме контейнерного типа с соседями-беженцами? Здесь каждый дом пахнет разной едой в зависимости от того, кто в нем обитает; перемешиваясь, эти запахи вынужденных переселенцев щекочут ноздри изнутри, я думаю о том, чем пахнет любовь: едой, смертью или тем и другим? Когда Диана умерла, я навсегда запомнила, что умирают все: даже самые хорошие, обладатели больших сердец и хороших зубов, бездомные и владельцы роскошных вил, любители вин и фанаты безалкогольных напитков. Все. Интересно, что происходит с их домами? Кто наследует не имеющим ничего, кроме слов?

Железные стены контейнера, по-видимому, не пропускают сигнал, поэтому интернет практически не работает, так что я придумала себе новое развлечение: хожу по округе в поисках мест с бесплатным вай-фаем, где можно было бы поработать. В лагере вай-фай есть только в одном месте, и к нему стекаются, как антилопы к водопою, все обитатели лагеря: от африканцев и арабов до случайных жителей, решивших сократить дорогу. В первый день я шла почти сорок минут до библиотеки, чтобы обнаружить, что она при местном колледже и просто так в нее не пускают. На второй день нашла торговый центр и решила, что там-то точно смогу немного поработать. Собрав рюкзак и вооружившись картой, пошла. Вначале переходишь дорогу (все машины почему-то тебя пропускают и долго ждут, когда ты пройдешь), потом обходишь ремонт по специально выделенной пешеходной зоне, потом поворачиваешь к опрятным, красивым домам с садиками и медленно-медленно идешь вдоль кажущихся нежилыми пространств. Такие дома я видела только в кино и на картинках: около каждого небольшой сад с цветами: пионами, гортензиями и розами, садовыми гномиками и скульптурами, аккуратная черепица, ухоженные фасады, приятные занавески пастельных тонов. Я останавливалась практически у каждого такого дома и размышляла: неужели в нем не найдется маленькой квартиры для нас? Спустя десять таких остановок я наконец зашла в торговый центр; вход в него оказался совсем не очевидным: вначале нужно было пройти сквозь огромную парковку, чтобы в глубине увидеть вывеску и зайти в раздвигающиеся стеклянные двери. Внутри было шумно, повсюду расслабленные, как и подобает, местные жители с небольшими пакетами и в некоторых случаях с детьми. По левую руку цветы: ромашки, подсолнухи, хризантемы. Здесь вообще почти в любом большом продуктовом магазине можно было увидеть цветы. Я подумала о том, как много это говорит о местной культуре и об отношениях человека с эстетикой, мир вокруг обязан был не просто существовать, а быть приятным. Приносящим удовольствие. Видимо, в этот день проходила какая-то акция, и поэтому буквально каждый лизал мороженое или нес в руках маленький красный стаканчик.

Вай-фай постоянно отпадал, вместо работы мне невольно приходилось заниматься наблюдением за окружающими. В какой-то момент на лавочку рядом села семья: мама с двумя дочками, и я не сдержалась и расплакалась. Я вспомнила это теплое, растекающееся изнутри, как струя подтаявшего рожка, чувство: когда ты сидишь с мамой в торговом центре, вы купили очередную обновку для школы и тебе уже не терпится поскорее надеть на себя все новое на следующий школьный день. В качестве награды за долгое хождение по магазинам мама покупает тебе с сестрой по мороженому, одинаковому, чтобы никто не ссорился. И вы безмятежно поедаете ванильный шарик в вафельном рожке, сидя на скамейке. Мамино тело рядом расслабилось и стало большим и теплым, как бесформенный пуфик, скоро вы пойдете домой и будете хвастаться папе. Дефилировать с важным видом, пока он выносит окончательный вердикт купленному. Мир безопасный, нежный и мягкий: он сочится запахами домашних пирожков, гладит тебя своими длинными пальцами и каждый день приносит новое, будь это воробушек, друг или книга.