Черный Лотос

37

Грядет иной век, когда те,

кто был верен бодхисатве

Неисчерпаемой Силы,

Повернут колесо его истины,

Ударят в гонг его истины,

Протрубят в рог его истины,

Пока он не явит себя миру заново.

Сутра Черного Лотоса

– Священник Кумасиро! Объявляю тебя виновным в многочисленных нападениях и убийствах! – провозгласил судья Уэда.

Четвертый день заседаний по делу Черного Лотоса подходил к концу. Уэда располагался на возвышении в зале суда вместе с Сано, Хиратой и несколькими писцами.

На сирасу стояли коленопреклоненные Кумасиро и Дзюнкецу-ин. Руки и ноги их были закованы в кандалы. Бывший священник злобно озирался, настоятельница всхлипывала, повесив голову. Большое помещение позади них заполонил чиновный люд.

– Настоятельница Дзюнкецу-ин, – произнес судья, – объявляется виновной в поджигательстве.

Его суровый взгляд отметал всякие возражения. Оба подсудимых сознались в содеянном, после того как Сано допросил их и заслушал рассказы пленных сектантов. В числе многих других злодеяний Кумасиро признался в убийстве Тиэ, Светоча Духа, Истинного Благочестия него сестры Ясуэ.

– Вы также признаетесь виновными в проведении преступных обрядов и в заговоре с целью уничтожения города Эдо и истребления его граждан. Итак, я приговариваю вас к смерти через отсечение головы!

Стража поволокла их во двор. Дзюнкецу-ин плакала, Кумасиро глядел волком. Толпа, стоящая за оградой с первого дня слушаний, встретила преступников гневными выкриками, бранью, насмешками и потрясанием кулаков.

Погода стояла холодная и дождливая. Однако жертвы преследований Черного Лотоса, семьи похищенных, одурманенных, порабощенных, загубленных сектой людей не уходили с улицы, дожидаясь справедливого возмездия.

Слушатели и писари разошлись. Сано, Хирата и судья Уэда задержались в дверях.

– Тяжко все это, – выдохнул судья. – Надеюсь, судьба нас избавит от бедствий такого размаха.

Побоище в храме Черного Лотоса унесло жизни шестисот сорока членов секты и пятидесяти восьми воинов из отряда Сано. Чуть позже сыщики, осматривая катакомбы, обнаружили пепел и кости великого множества сожженных тел. Еще двести девяносто сектантов были приговорены к казни.

– Что ж, могло быть и хуже, – сказал Сано.

Большую часть подрывников отловили возле храма Дзодзё, а тех, которым удалось прорваться к окрестностям Эдо, схватила полиция. Хотелось бы верить, что это все.

Он сам заметил, как глухо звучит его голос. Происшествия последних дней сильно потрясли и вымотали Сано. Воспоминания о резне лишили аппетита и сна. Его не покидала тревога, что он и сам начал отнимать жизни без числа и разбора. Вчера он присутствовал на погребении своих подчиненных, погибших в ту ночь, и оплакивал их смерть. Сано закрыл следствие и устранил угрозу и властителю и народу, однако не чувствовал себя победителем, как сёгун ни хвалил его за доблесть. Отношения с Рэйко все еще требовали разрешения.

Он настолько ушел в работу – с утра до ночи вел допросы, давал показания, следил за сносом храма Черного Лотоса, – что почти не видел жену с тех самых пор, как привез ее домой. Рэйко вкратце поведала ему о том, что случилось в тайном убежище Анраку до его прихода, но в остальном они едва разговаривали.

– Нам доложили о нескольких небольших пожарах, зато со взрывами и отравлениями обошлось, – добавил Хирата. У него был такой же измотанный вид, как у всех соратников Сано, уцелевших в побоище. – Хорошо, что невинные люди не пострадали.

После боя Сано с отрядом сопроводил в город тридцать четыре узника, которых они освободили из подземной тюрьмы. Полторы сотни детей, найденных в катакомбах, развезли по семьям и приютам. Двоих сыновей министра Фугатами забрала родня.

– Сёгун издал указ, объявляющий секту вне закона, – сказал Сано. – Госпожа Кэйсо-ин с подачи священника Рюко предала ее осуждению. Теперь, когда Анраку мертв, Черный Лотос едва ли возродится.

Обладал первосвященник сверхъестественной силой или же нет – в любом случае Рэйко избавила мир от великого зла.

– Войска Токугавы оцепили храм, изъяли богатства Анраку и начали сносить здания и засыпать туннели. Отныне бакуфу усилит надзор за религиозными объединениями.

Сано мысленно сокрушался, что сёгун так мешкал с подавлением Черного Лотоса. Думал он и о том, что заслуживает не меньшего порицания. Кто знает, может, секту могли бы закрыть раньше и без кровопролития, если бы он поверил рассказу жены о беглом монахе? Так или иначе, гадать было поздно.

– Интересно, как низвержение Черного Лотоса сказалось на правящих кругах? – спросил Уэда.

– Кумасиро и Дзюнкецу-ин назвали имена чиновников бакуфу, входивших в секту, – ответил Сано.

Среди них оказался один из его сыщиков, Хатия. Именно он выдал секте наблюдателей, которых Сано заслал в храм.

– Кое-кто из них примкнул к войску Анраку и был либо схвачен, либо убит. Среди выживших удалось разыскать убийц четы Фугатами. Им позволят совершить харакири. Остальных, не принимавших участия в бунте, отправят в изгнание. Мы также располагаем списком приверженцев Черного Лотоса из среды феодалов, купцов и простолюдинов.

– Я готов провести столько заседаний, сколько потребуется, – смиренно произнес Уэда.

Судам по делу Черного Лотоса, казалось, не будет конца. Впадая в уныние при мысли о массе работы, Сано сказал судье:

– Сожалею, но мы должны идти. Нам с Хирата-сан предстоит еще опросить заключенных целой тюрьмы.

Они и без того провели уйму времени, выслушивая священников и монахинь, которых набралось столько, что в каземате не хватило места и их пришлось размещать в палатках на тюремном дворе. День и ночь они продолжали твердить "Хвала Черному Лотосу!", причем ни один из них пока не выказал раскаяния. Пленники отказывались верить, что Анраку мертв, и по-прежнему считали, что их ждет просветление во славе. Допрашивая их, Сано смотрел в души, исполненные фанатизма – наследия Анраку. Увиденное так удручило его, что он уже мысленно торопил миг закрытия дела.

– Могу я предложить вам совет? – спросил судья Уэда. Сано кивнул.

– Отложите на время работу и побудьте с домашними. Это пойдет вам на пользу.

Минуту Сано колебался, потом снова кивнул, зная, что судья плохого не посоветует. Настала пора поговорить с Рэйко.

Мидори сидела в детской поместья Сано, глядя, как Рэйко и няньки кормят Масахиро ужином. Комнату ярко освещали фонари, угольные жаровни разгоняли холод и сырость осеннего вечера. Масахиро ел рис и радостно лопотал.

– Вот молодец, – улыбнулась Рэйко сыну. – Кушай как следует, вырастешь большим и сильным.

Мидори, получив от Кэйсо-ин дозволение оставаться у Сано и Рэйко столько, сколько потребуется, чтобы отойти от пережитого, пыталась согреть душу, наблюдая эту безмятежную сцену. Но какая-то неуемная тоска не давала ей покоя. Все выглядело точно таким же, как прежде, до резни и пожара в храме Черного Лотоса, и вместе с тем многое изменилось.

Рэйко и Сано, казалось, отдалились навсегда. Мидори знала, что Рэйко, несмотря на внешнюю веселость, очень гнетет отчуждение мужа и то, что было в храме. Да и саму ее, такую сердечную и жизнелюбивую раньше, словно подменили. Столкнувшись с Анраку, увидев, что он творил с людьми и на что заставлял идти, Мидори поняла, что мир не так чист и светел, как ей представлялось. Она не подозревала, что может пасть жертвой злых чар. Хуже того – ей даже не удалось завершить то, ради чего она отправилась в секту.

Сано сказал, что ей не придется свидетельствовать против Черного Лотоса, поскольку резня в храме и так доказала его злонамеренность. Таким образом, Мидори избежала скандала и сохранила честь, которой рассказ о пережитом в секте неминуемо бы повредил. Однако это не принесло ей облегчения: выходило, она мучилась напрасно и совсем не помогла Рэйко. Хирата был слишком занят, чтобы навестить ее по возвращении... Из-за сонного зелья Мидори почти не помнила осады. Вроде бы Хирата тогда обнял ее и воскликнул: "Благодарение небесам, ты жива!" – но, возможно, ей это просто привиделось... А его любовь как была, так и останется несбыточной мечтой.

Убеждая себя радоваться жизни и забыть о перенесенных тяготах, Мидори услышала, как кто-то идет по коридору, и тут же в дверях показались Сано и Хирата. Ее сердце забилось так сильно, что пришлось опустить глаза, чтобы не выдать охватившего душу волнения. Масахиро радостно потянулся к отцу, остальные неловко молчали.

Тишину нарушила Рэйко:

– Не ждала вас так рано.

– Да, мы вот... – Сано замялся, не зная, что сказать.

Служанки подхватили Масахиро и вышли из комнаты.

Хирата задумчиво произнес:

– Мидори-сан, не желаешь ли прогуляться со мной?

Ее окрылила надежда, но она по-прежнему держала глаза долу.

– Хорошо, – пролепетала она. – Сейчас, только оденусь.

Вскоре Мидори шла по садовой дорожке рядом с Хиратой. Оба потупили взгляды, чтобы не смотреть друг на друга. Пелена облаков в сумеречном небе снова грозила дождем, огни особняка высвечивали мокрые деревья. Любовь и тревога охватили Мидори, она нервно стискивала руки под широкими рукавами кимоно.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Хирата. С него слетела прежняя снисходительная небрежность, голос звучал молодо и неуверенно.

Мидори глубоко вдохнула, чтобы совладать с волнением. Воздух был напоен влагой и запахом сосен.

– Спасибо, гораздо лучше.

Минуту-другую они шли молча. Потом Хирата сорвал с куста листик и принялся его разглядывать.

– Кстати, то, что ты сделала... – начал он вдруг.

Чувствуя, что не вынесет его упреков, Мидори выпалила:

– Знаю, не надо было! Зря я туда пошла. – Ее голос дрогнул. – Вы были правы. Я слишком глупа, чтобы быть сыщицей...

Хирата остановился, бросил листок и посмотрел ей в глаза.

– Я совсем не это хотел сказать, – горячо произнес он.

– ...А еще гордилась собой: надо же, с первого раза попала в храм! Оказывается, меня взяли только потому, что им были нужны как раз такие.

Мидори пришла к выводу, что именно простота характера, уступчивость и наивность стали для нее пропуском в секту.

– Сразу попалась... Даже не смогла ничего никому сообщить!

На глаза ее навернулись слезы.

– Я думала, что не испугаюсь, а сама тряслась от страха. – Поддавшись чувству, Мидори призналась в том, чего Хирата не должен был узнать: – Я пошла туда, чтобы вас удивить. Простите, вы столько натерпелись из-за меня...

– Мидори-сан. – Хирата взял ее за плечи. – Послушай.

Еле сдерживая слезы, Мидори взглянула на него и замерла: с такой теплотой и заботой он смотрел на нее.

– Твой поступок был умным и смелым, – сказал он хрипловатым, искренним голосом. – Тебе удалось то, что не вышло у опытных сыщиков, – проникнуть в храм. Ты рисковала жизнью, чтобы добыть доказательства против сектантов. Конечно, тебе было страшно. А кто бы не испугался? Но ты поборола свой страх, а главное – выжила.

Внезапно он оробел и отпустил Мидори.

– Я хотел сказать, что все-таки... – проговорил он с запинкой, – хотя мне и надо было остановить тебя, когда я мог... ненавижу себя за это... все-таки я тобой восхищаюсь.

– Правда? – Мидори смотрела на него, недоумевая. – Но ведь мной не за что восхищаться! Я так глупо попалась...

– Нет-нет! – Хирата замахал руками в знак опровержения. – Вовсе не глупо. Ты попалась из-за своей доброты и доверчивости. Ты не могла бросить ту девушку, Тосико, в беде. Думаю, даже если бы ты догадалась, что она шпионка, все равно попыталась бы ее спасти. – Он потупился и пробормотал: – Это я не заслужил твоего восхищения.

В листве зашуршал дождь. Хирата поспешил увести ее в беседку, укрывшую их от грозы в тот памятный день два года назад. Рука в руке стояли они, глядя на ливень, как тогда. Сердце Мидори забилось в том же предчувствии.

– Это мне нужно просить у тебя прощения – за то, как я с тобой обходился, – смиренно вымолвил Хирата. – Я, как последний дурак, разбрасывался твоей дружбой, ценил внимание женщин и положение в обществе превыше всего. Теперь-то я сознаю, что никто в мире не сделал бы для меня и половины того, что сделала ты. Когда я узнал, что ты ушла в храм и не вернулась, я понял... – Хирата повернулся к ней и пылко продолжил: – Понял, как сильно тебя люблю!

Мидори почувствовала, как расцветающая улыбка стирает все следы горестей на ее лице.

– Значит, еще не все потеряно? – спросил Хирата, глядя на нее с надеждой. – Тебе еще есть до меня дело?

Мидори покраснела и кивнула. Хирата словно засветился. Потоки дождя стекали с крыши беседки, отчего окружающий мир казался нечетким...

Потом Хирата посерьезнел.

– Я хочу, чтобы мы больше не разлучались, – сказал он.

Мидори постеснялась повторить его обет, но любящим взглядом и сердечной улыбкой дала понять, что согласна. Однако на брак еще требовалось разрешение родителей.

– Что же нам делать? – прошептала она.

Хирата сжал ее руку в теплой ладони.

– Все, что в наших силах.

Оставшись одни в детской, Сано и Рэйко сидели в разных концах комнаты. Далекий смех Масахиро только усугубил их затянувшееся молчание. Рэйко напряглась в предчувствии обвинений. Она понимала, что заслужила наказание – за свои ошибки и ослушание. Сано был вправе расторгнуть их брак и забрать у нее Масахиро. Должно быть, только из-за обилия работы он до сих пор с этим медлил. Рэйко смятенно ждала, что-то он теперь скажет, как ждала все четыре дня после битвы. Только бы сердце выдержало...

Время по возвращении проходило для нее в домашних хлопотах. Ради Масахиро она пыталась жить так, будто ничего не случилось, хотя отложенное разбирательство с мужем висело над ней подобно грозовой туче. Рэйко словно застряла во времени. Ее по-прежнему не отпускали ужасы, пережитые в храме. Перед глазами проносились кошмарные сцены: атака монахинь и священников, окровавленные тела, мелькающие клинки, пламя, сумрачные туннели и Анраку, зарубленный ее рукой. Но гибель Хару ярче и настойчивее других всплывала в памяти.

Даже сейчас, когда ее будущее было под угрозой, Рэйко не могла забыть Хару. Дух девушки все еще стоял между ней и Сано ужасающим напоминанием о ее ошибках, невозвращенном долге, разрыве без расставания.

– Ты горюешь по ней – это естественно, – тихо сказал Сано.

Рэйко поразилась тому, как он угадал ее чувства и мысли. Сочувствие мужа заронило в нее зерно надежды, хотя и не развеяло уныния.

– Странно, ведь Хару была себялюбивой и испорченной девчонкой. Почему же ее смерть мучит меня больше всех остальных? – Рэйко подняла ладони. – Почему я тоскую по ней?

– Ты была ее другом. И она, в свой черед, поступила как друг.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Рэйко. Она не сказала Сано о последнем выборе девушки.

– Когда я допрашивал Дзюнкецу-ин, то узнал, что ты осталась жива благодаря Хару. – Он невесело усмехнулся. – Подумать только: я изо всех сил старался ее обвинить, а она меня так отблагодарила!

От его признания сердце Рэйко пустилось вскачь.

– Неужели отблагодарила? – пробормотала она.

Взгляд Сано смягчился. Безмолвное единение душ разрушило стену, выросшую между ними, принеся Рэйко радость и облегчение. Правда, восстановлению лада еще мешали серьезные трудности, но теперь у нее хватит мужества их преодолеть.

– Ты был прав: Хару лгала мне, – сказала она. – А я была слишком упрямой и близорукой, чем причиняла тебе боль. Прошу, прости меня, пожалуйста.

– Если ты меня простишь, – проговорил Сано с тем же раскаянием. – Ты тоже была права в том, что Хару не убивала Тиэ и ребенка и не устраивала пожара. Я должен был раньше проверить твои подозрения насчет Черного Лотоса, а не останавливаться на ней. Из-за меня ты была вынуждена защищать ее.

Его откровенность пристыдила Рэйко.

– Она вертела мной, как ты и думал. – Но даже дурная память о Хару заставляла Рэйко скорбеть о ее судьбе.

– Все-таки ты не зря к ней привязалась, – заметил Сано. – Ее чувства к тебе спасли жизнь вам с Мидори.

Его желание облегчить муки совести Рэйко не умаляло ее вины в другом прегрешении.

– Я дала Мидори понять, что мечтаю об осведомителе в храме. Мне следовало сразу догадаться, что она туда отправится. Никогда себе этого не прошу.

Видя, как помрачнел Сано, Рэйко почувствовала горькую ноту в своем счастье по поводу вновь обретенной любви. Нечего и говорить, что за упущение в деле с Мидори Сано навсегда лишит ее права участия в расследованиях.

– Мидори жива. А вот министр Фугатами, которому я должен был помочь, погиб, как и его жена. Их дети остались сиротами.

Под конец их совместного самообличения Сано добавил:

– Хуже всего было не то, что я или ты натворили, а то, что мы опустились до взаимного противостояния. Мало признать свою вину. Мы должны вынести урок для себя, чтобы в будущем избежать подобных ошибок.

– В будущем? – Рэйко решила, что ослышалась. Сомнение в ней боролось с восторгом. – Ты хочешь сказать... то есть ты еще хочешь, чтобы я тебе помогала?

– Дня два назад я ответил бы "нет", – сознался Сано. – Однако потом понял, что не меньше тебя склонен к предубеждению и что мои ошибки тоже могут иметь пагубные последствия. Мне нужен кто-то, кто удерживал бы меня от поспешных выводов. – Он смущенно улыбнулся и произнес: – А кто справится с этим лучше тебя?

Рэйко просияла. Ее мечты наконец сбылись, лад в семье был восстановлен. Дурные воспоминания в ярком свете счастья потускнели, да и Сано уже не выглядел таким изнуренным. Быть может, их сотрудничеству пойдет на пользу опыт накопления противоположных мнений. Быть может, когда-нибудь она перестанет терзаться о Хару. Прежде всего этот случай научил ее осторожности. Единственный подозреваемый остался для нее в прошлом, равно как и единственная версия.

– Можем ли мы ручаться, что другие дела нас не разлучат? – спросила она.

Сано взял ее за руку.

– Вряд ли, но можем обещать противостоять этому изо всех сил.

Жар его прикосновения дал Рэйко вновь проникнуться атмосферой их супружества: воспоминанием о преодоленных опасностях, счастьем рождения Масахиро, своей любовью и любовью к сыну, дарящей поддержку и радость. Она ощущала, как в них крепнет общая сила, готовность к новым испытаниям.

– Тогда мы точно победим, – сказала Рэйко.

1

Здесь и далее имена приводятся так, как это принято в Японии: сначала фамилия, затем собственно имя. – Примеч. пер.

2

Сутра – изречение в стихотворной или прозаической форме, притча или назидание, в том числе относящееся к проповедям Шакьямуни, исторического Будды, жившего в Индии приблизительно тысячу лет назад. Таких сутр насчитывается более восьмидесяти четырех тысяч, и каждая освещает определенный аспект его мудрости. Различные школы создавши свои уставы, основываясь на тексте той или иной сутры. – Примеч. авт.

3

Ватный тюфяк, который в японских домах заменяет кровать. Кладется на пол. – Примеч. пер.

4

Бодхисатвами называют мудрецов и святых, променявших нирвану на служение людям, избавление их от страданий и помощь на пути к просветлению. Некоторых духовных наставников именовали так в память о совершенных ими чудесах и благодеяниях, а кое-кто провозглашал бодхисатвой самого себя, чтобы впечатлить возможных сторонников. – Примеч. авт.

5

В буддийских монастырях верующие освобождались от мирских соблазнов и стяжали духовное просветление, живя за счет подаяний мирян. – Примеч. авт.

6

В соответствии с принципами классической китайской медицины для поддержания здоровья необходимо было приводить все эти элементы в равновесие. – Примеч. авт.

7

Многие миряне верили, что помощь религиозным общинам есть путь добродетели, ведущий к благословению в этой жизни и достижению нирваны в будущих циклах перерождения. – Примеч. авт.

8

Исторически самураи часто продвигались по службе, устраняя собственных родичей. – Примеч. авт.

9

В средневековом Китае и Японии сутки разделялись на часовые периоды, или стражи, в соответствии с восточным зодиакальным циклом. Час овцы приходился на полдень – с 11 до 13 часов. – Примеч. пер.

10

Буддийскому духовенству обычно предписывалось блюсти обет безбрачия. – Примеч. авт.

11

Мэцуке – служба разведки сёгуна – внедряла своих шпионов повсюду. – Примеч. авт.

12

Буддисты верят, что поступки человека определяют его карму – энергию, способную повлиять на его жизнь в этом и в следующих перерождениях, – и ошибки можно исправить, лишь творя добро. – Примеч. авт.

13

Буддизм позволял есть мясо в одном случае – по медицинским показаниям. Некоторые болезни лечили отварами и эликсирами животного происхождения. – Примеч. авт.

14

Материальная выгода всегда считалась важнейшим фактором при заключении договорных браков. – Примеч. авт.

15

В случаях тяжких преступлений семья виновного разделяла его наказание. – Примеч. авт.

16

Обычное наказание для самураев, чьи проступки стали чрезмерно беспокоить общество. – Примеч. авт.

17

Принимая постриг, женщины часто брали себе новое имя с окончанием "ин". – Примеч. авт.

18

Женщины, проданные в публичные дома, должны были отрабатывать отданные за них деньги; но поскольку за содержание тоже приходилось платить, лишь немногим счастливицам удавалось скопить откупные. Впрочем, какой-нибудь состоятельный покровитель мог это уладить. – Примеч. авт.

19

В те времена он широко применялся в таких случаях. – Примеч. авт.

20

С 7 до 9 часов утра. – Примеч. пер.

21

Что было бы еще более грубым нарушением взаимоотношений в обществе. – Примеч. авт.

22

При сёгунате выживали лишь те, кто поддержи вал добрые отношения с коллегами; а высокопоставленные чиновники отличались крайней обидчивостью. – Примеч. авт.

23

С 17 до 19 часов. – Примеч. пер.