Искушение ночи

Глава 13

– Еще одна комната? – спросила Виктория, когда Фейн с поклоном ввел ее в кабинет в апартаментах Генри.

– Надеюсь, не возражаете, – весело произнес Байрон, откладывая в сторону книгу. – Я решил, что вы правы. Башня действительно слишком претенциозна. – Он жестом предложил ей сесть у маленького игрального стола, где был накрыт ужин. – Я занимался записями. И подумал, что вы не будете возражать, если вас проводят ко мне.

– Конечно. – Виктория грациозно опустилась на стул. – У вас превосходный вкус по части дамских туалетов, – заметила она, указывая на свое послеобеденное платье темно-василькового цвета. Видимо, его принесли сегодня, но Байрону не сообщили из-за пожара.

– Чувством цвета я действительно обладаю.

Он подошел к Виктории, окинул ее оценивающим взглядом. Швеи хорошо поработали, подумал Байрон. Не выходя за рамки консервативных современных фасонов послеобеденных платьев, им удалось создать нечто почти соблазнительное. Лиф был сшит наподобие мужского жилета, отделан темно-синей лентой, глубокий вырез открывал украшенную рюшами шемизетку. Он видел такие фасоны на дюжине женщин, но почему-то на Виктории фасон этот словно обнажал то, что не положено показывать. Дело, пожалуй, не в платье, решил он. А в том, как держится Виктория... или как он ее воспринимает. Он покачал головой и поднял глаза на ее лицо, обрамленное старательно уложенными завитушками. На ее фарфоровой коже играл легкий румянец, глаза казались неестественно яркими, уголки губ были опущены, чего Байрон прежде не замечал.

– Будь на вашем месте кто-либо другой, я сказал бы что-нибудь бойкое насчет того, что платье и вполовину не такое потрясающее, как сама его обладательница, но боюсь, что вы рассмеетесь, если я выражусь так легко.

Виктория едва заметно улыбнулась:

– Смеяться я бы не стала, но испытала бы разочарование, поскольку была о вас более высокого мнения.

– Были? Я ничего не сказал, но все равно заслужил неодобрение?

Он взял ее за подбородок и провел пальцем по изящно очерченной щеке, в который раз восхитившись бархатистостью ее кожи. Было ли у него когда-нибудь такое лицо, не испещренное, как сейчас, сотнями мелких шрамов и оспин? Байрон отвел руку от ее лица.

Виктория, вероятно, заметила, что он помрачнел, и истолковала это неверно, потому что взяла его за руку и посмотрела на него. Ее серо-синие глаза были серьезны.

– Я не хотела шутить. Мне сегодня не до веселья. Он через силу улыбнулся.

– Вы не виноваты, просто мне в голову пришла некая мысль. Пожалуй, я тоже не склонен веселиться.

Она натянуто рассмеялась.

– Пожар начисто разрушил фантазию. Байрон сел и снял крышки с блюд.– Например, ужин. Сомневаюсь, что он повысит настроение. Сегодня сюрпризов не ожидается. Тушеный горошек, кухаркина версия запеченных яблок, вчерашний холодный язык и тушеный кролик. – Он наполнил ее тарелку. – Вы должны чувствовать себя польщенной. Миссис Макдугал ни для кого больше не готовит по своим фантастическим французским рецептам.

– Я искренне польщена, – снова рассмеялась Виктория, на этот раз более непринужденно.

Они приступили к еде. Виктория неторопливо осматривала комнату.

– Миссис Пибоди сказала, что это ваши личные комнаты.

– Миссис Пибоди старая дура и сплетница, – в сердцах произнес Байрон. – Но я не мыслю себе Рейберн-Корт без нее. Она и раздражает, и привлекает.

– Совершенно верно. Но мне казалось, ваши личные комнаты должны больше соответствовать вам.

– Что вы хотите этим сказать? – Он подцепил вилкой картофелину, подавив в себе желание возразить. Даже учитывая кухаркины варианты рецептов, был ли это намек на свиной жир? – Вкус яблок невозможно испортить, они всегда восхитительны, если их не оставить сырыми и не сжечь, а кухарка не сделала ни того ни другого.

– Я хочу сказать, что сомневаюсь, будто вы ничего не переделали в этих комнатах, только велели навести здесь чистоту и переставили книги на полках. – Она указала на книжный шкаф позади письменного стола.

– Откуда вы знаете? Виктория скорчила гримасу.

– Я видела Дауджер-Хаус, он мне о многом сказал. По крайней мере я лучше узнала вас. Грязные оленьи головы, странные столики, заваленные отвратительными курьезами, ужасные лампы – вряд ли это ваш стиль.

Байрон хохотнул.

– Надеюсь, что нет!

– Я слышала о сочетании работы и удовольствия, но здесь вы, похоже, отвергли удовольствие и просто расположились со своей работой в чужой комнате.

– Стоило мне подумать о переменах, как призрак двоюродного деда хватал меня за руку, – заметил Байрон. Виктория бросила на него скептический взгляд, и он продолжал уже более серьезным тоном: – Эти комнаты никогда не казались мне моими. Возможно, все переменится, когда начну перестраивать замок, но последний год я чувствовал себя в собственном доме чужим.

– Для начала уберите отсюда лишнюю мебель и безделушки, – посоветовала Виктория с присущей ей практичностью. – А дальше все пойдет легче.

Он грустно улыбнулся:

– Верно, слишком верно. Скорее всего это можно приписать лености.

Виктория усмехнулась:

– Эти комнаты говорят о том, почему вы предложили мне заключить с вами сделку.

– Почему?

– От скуки. Каждый день одно и то же, очередные расходы и три процента, заплесневелые акты и падежовец. Тут и свихнуться недолго. Особенно если верить вашей репутации повесы и прохвоста. Байрон поднял бокал.

– Вот и свихнулся. Помните сделку? Двадцать тысяч фунтов за одну неделю – это своего рода рекорд.

– Эти деньги вы получите с процентами, в положенное время. А сейчас вы не получили бы их ни при каких обстоятельствах. Вряд ли можно назвать мой гонорар чрезмерным, поскольку я вообще ничего не получу.

Байрон небрежно отмахнулся от ее доводов и переменил тему:

– Теперь вы называете это гонораром?

– Это слово не хуже тех, которые употребили вы. – Она посмотрела ему в глаза, слегка вздернув подбородок. – Я согласилась стать шлюхой, Рейберн, и не жалею об этом. Я получаю удовольствие впервые за последние пятнадцать лет.

Байрон ошеломленно посмотрел на нее. Он был уверен, что она говорит серьезно. Возможно, серьезнее, чем ей это кажется. Интересно, подумал он, будет ли она пренебрегать условностями, когда вернется в Рашворт? Ведь привычка создает множество пут, которые трудно разорвать, даже обладая решительным характером, а Виктория, похоже, не понимает, как изменилось ее положение. Байрон не верил, что она вновь станет прежней.

Но свои мысли он предпочел держать при себе, лишь промолвил:

– Вы весьма красноречивы.

Она посмотрела на него, прищурившись.

– Не стоит надо мной смеяться.

– Разве я смеюсь?

– У вас такой вид, будто вы что-то скрываете.

– И вам это кажется забавным. – Он слегка улыбнулся. – Мне тоже забавно. Вы заявляете, что слишком много заботились о том, что думают люди, тревожитесь о том, что думаю я.

Виктория вздохнула, выражение ее лица смягчилось.

– Весьма патетическое начало.

– Не патетическое. Естественное. – Он потянулся через стол и взял ее за руку. – Я не смеялся. Я думал, какой поднимется шум, если вы вернетесь в общество и будете пренебрегать условностями.

Виктория подняла бокал.

– На это стоит посмотреть. Я притча во языцех в Лондоне и шокирую все общество от Биллингсгейта до Букингема.

Он подумал, что на это действительно любопытно посмотреть, но в следующее мгновение содрогнулся. Он сыт по горло своей ролью лорда ночи и мрака, таинственного гостя, темного герцога, и потерял вкус к развевающим плащам. Возможно, на молодые, трепетные создания его маскарад и производил впечатление, но Виктория бросила бы на него один-единственный взгляд и с усмешкой отвернулась бы. И как король из известной сказки, он остался бы голым перед всем народом.

Уж лучше провести свои дни среди овец и слуг в деревне, по крайней мере никто не спросит, кем он был и кем стал.– Я больше не езжу в Лондон, – спокойно произнес Байрон.

Эти слова упали на стол, как подстреленная куропатка, и до конца ужина никто из них не проронил ни слова.

Байрон первым нарушил молчание:

– Я говорил сегодня с Томом Драйвером. Она подняла глаза и вгляделась в его лицо.

– Он уезжает в Лидс?

– Да.

Виктория вскинула брови – ответ его прозвучал слишком резко. Он вздохнул:

– Кажется, они все уезжают. Каждые два месяца очередная семья снимается с места и едет в Лидс или в Лондон.

– Они бросают не вас, – проговорила Виктория тихо.

Он посмотрел на свои руки, широкие и умелые, как у любого фермера, и вспомнил, что она сказала насчет невозможности повернуть время вспять. Чувство, которое созревало в нем многие годы, вскипело, разочарование и бессилие охватили его при воспоминании о лице Тома Драйвера, на котором отразилось страдание.

– У меня такое чувство, будто я их подвел. Они больше не могут здесь оставаться, Виктория. Времена меняются, я не смог удержать людей. Лучшие стада и новые формы ведения хозяйства сделают богаче арендаторов, но не ткачей, краснодеревщиков или кузнецов. Я не могу заставить этот мир работать на них. У меня такое ощущение, что где-то должен быть ответ, но я его не вижу. – Рейберн сжал кулаки.

– Вы должны заботиться только об арендаторах, – заметила Виктория.

Ее спокойный голос заставил его улыбнуться.

– Я говорю так, будто вернулся во времена Эдуарда Первого, не правда ли? Лорд, который правит своим народом справедливо и с отеческой заботой. Наверное, это смешное чувство.

Виктория прочла в его глазах насмешку над самим собой и горечь.

– Возможно, но оно благородно.

Рейберн заморгал, на его лице появилось смущение.

– Неужели никто не говорил вам об этом раньше? – удивилась Виктория.

– Мне... нет. Никогда. – Он рассмеялся. – И сам я никогда не считал себя благородным, разве что в буквальном смысле – как герцог.

– Вы просто сами себя не знаете. Рейберн усмехнулся:

– Когда практически нечем занять свой ум, начинаешь узнавать себя лучше, чем хотелось бы. Мы знакомы всего несколько дней, Виктория; возможно, мое поведение с вами – это самое лучшее, на что я способен.

Мысли Виктории вернулись к вопросу, который она задала Рейберну в карете.

– Возможно. Во время наших разговоров вы сообщаете мне на редкость мало.

Рейберн помрачнел – он понял, что она хотела сказать.– Забудьте об этом, Виктория. Забудьте о том, что вы задавали мне вопросы, и больше не задавайте.

Виктория сжала губы и покачала головой:

– Вы слишком многого от меня требуете.

Должно быть, она сказала больше, чем намеревалась, потому что выражение его лица слегка смягчилось.

– Верьте, я не хотел причинить вам боль.

– Даже при желании вы не могли мне ее причинить, – холодно ответила Виктория. – Мы с вами едва знакомы, не считая плотских отношений. – Возмущение ее росло. – Вы предпочли молчать, это самый легкий путь, так не ищите оправданий.

Рейберн сжал губы.

– Вы, как всегда, попали в точку, – резко произнес он.

– Если считаете себя виноватым и хотите искупить свою вину, ответьте на мои вопрос.

Тень пробежала по лицу Рейберна. Он с грохотом отшвырнул стул и, не сводя глаз с Виктории, обошел вокруг стола. У Виктории мелькнула мысль, что на этот раз она зашла слишком далеко. А он отодвинул ее стул от стола и повернул его так, чтобы она оказалась лицом к нему. Она впилась в подлокотники с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и с усилием разжала руки, стараясь сохранить спокойствие, хотя кровь бросилась ей в лицо. Но ее реакция не имела ничего общего со страхом или гневом. По телу ее растеклось тепло от его близости, когда он навис над ней. Виктория вздернула подбородок. Рейберн помрачнел еще больше.

– Вы здесь не хозяйка, – прошептал он. Виктория похолодела. Весь ее гнев испарился. На мгновение она лишилась дара речи. Но тут же взяла себя в руки.

– Знаю, что не хозяйка, – спокойно произнесла она.

А он схватился руками за спинку ее стула и наклонился к ней так, что его лицо оказалось совсем близко от нее.

– Вы не имеете никакого права допрашивать меня.

– Не имею.

Наступило молчание. Край его манжеты скользнул по ее щеке, и она вздрогнула.

Это словно рассердило его еще больше.

– Вы не можете манипулировать мной!

Он схватил ее за руку и рывком поднял со стула. Она ахнула. Рейберн протащил ее через всю комнату и ногой распахнул дверь в соседнюю, без окон. На мгновение у Виктории создалось смешное впечатление, что она попала в замок Синей Бороды, но впечатление это прошло так же быстро, как и появилось, когда свет из первой комнаты пролился во вторую. Это была спальня.

Она повернулась к Рейберну, когда тот отпустил ее. Он зажег лампу на низеньком секретере и закрыл дверь.

– Вы нарушаете договор.

– Не нарушаю, – бросила Виктория.

– Вы хотите большего.

– А вы нет?

Его глаза блеснули в оранжевом свете лампы.

– Снимите кринолин. Сию минуту. Теперь, когда он отошел от нее, Виктория снова обрела способность думать, и ее гнев разгорелся с новой силой. Она начала расстегивать платье.

– Нет. Только кринолин.

Виктория стиснула зубы, завела руки за спину, задрала юбки, развязала завязки на кринолине и начала его стаскивать. Рейберн бесстрастно наблюдал за ней. Едва кринолин оказался на полу, он подошел к Виктории и грубо привлек ее к себе.

– Вы намерены выполнять условия сделки?

Его лицо было совсем близко, и она ощущала сдержанную ярость в его мертвой хватке.

Но это прикосновение, каким бы грубым оно ни было, лишило ее самообладания. Единственное, чего ей хотелось в этот миг, – взять на себя его боль и бремя так же, как он взял на себя ее тяготы. Но она подавила в себе эти безумные порывы, по телу ее пробегало нарастающее предвкушение, и в области солнечного сплетения нарастал жар.

– А вы?

Чертыхнувшись, он стал теснить ее назад, пока она не оказалась прижатой к стене. Сильные чувства играли на его лице – ярость, разочарованность и что-то почти похожее на горе, которое искажало его взгляд и придавало грубость голосу.

– Вы не знаете, во что ввязались, – процедил он сквозь зубы.

– Я знаю это лучше, чем вам кажется.

– Это ваш последний шанс.

– Я уже сделала выбор. – Даже охваченная гневом, она хотела его, вожделение заглушило голос разума. Виктория не нашла в себе сил противостоять ему. Рейберн выпустил на волю свою набухшую плоть и задрал ей юбки. Она схватила их, хотя ей страшно хотелось схватить его, а не юбки. Он с силой напирал на нее и пригвоздил ее к стене всей тяжестью своего тела, грудь у него была почти такой же твердой, как стена позади нее. Ее руки оказались зажаты между их телами, но все равно ей удалось схватиться за его лацканы, притягивая его к себе еще теснее. А он проскользнул в разрез ее панталон, нашел дорогу, проник внутрь. Она подавила стон. Рейберн двигался все быстрее и быстрее, Виктория задыхалась.

Она хотела прижаться к нему теснее, но мешал корсет. Его губы впились в ее губы, и она запрокинула голову, отвечая на его поцелуй.

– Черт побери, Виктория, почему вы не сопротивляетесь? – спросил он задыхаясь, оторвав от нее губы, но оставаясь у нее внутри.

– Зачем, если я сама этого хочу?

– Проклятие! – Он оторвался от нее и подхватил на руки. – Вы упрямая, своевольная, разочаровывающая женщина, и когда я хочу, чтобы вы сопротивлялись, вы сдаетесь.

Его гнев не пугал Викторию. Ее тело гудело от сочувствия к нему, вожделение и предвкушение завязывались в ней все туже.

– Вы можете причинить мне боль своим молчанием, но не этим. В этом я вам доверяю.

Он опустил ее на кровать и лег на нее.

– Ваша цель – сокрушить меня, и при этом вы мне доверяете? Что это за безумие? Виктория не ответила, потому что в этот момент он снова вошел в нее. Виктория понимала, что Рейберн хочет заставить ее ощутить себя шлюхой, ведь она сама ему сказала, что шлюха, но в глубине души так не думала. Виктория ощущала боль, которую он скрывал за яростью, беззащитность, заставлявшую его унижать ее.

С губ ее сорвался стон. Рейберн посмотрел на нее и выдохнул ругательство.

Затем губами нашел ее губы, горячие, нежные. Он гладил ее волосы, лицо, в нетерпении отрывал пуговицы на ее лифе. Виктория задыхалась от этого натиска, куда более мощного, чем предыдущий. По телу побежали мурашки, а он увлекал ее за собой, все быстрее и быстрее.

Она крепко обхватила его бедрами, когда волна разбилась, содрогаясь, в ее недрах. Запрокинув голову, задыхаясь в тесноте корсета, она увидела над собой лицо Рейберна, услышала их смешанное дыхание, гул крови в ушах. Рейберн заполнил ее всю.

Новая жаркая волна наслаждения вознесла ее еще выше, она поощряла Рейберна каждым движением, призывая присоединиться к ней.

И он присоединился.

Глава 14

Виктория проснулась от прикосновения к ее щеке и внезапного ощущения пустоты рядом с собой. Она поборола уносивший ее поток сна и, открыв глаза, увидела, что Рейберн стоит у секретера, свет лампы бросал золотистые блики на его широкую спину и плотные узкие ягодицы. Он натянул исподнее, надел носки, нижнюю рубашку, налил в чашечку для бритья горячей воды из кувшина и взбил мыльную пену.

Виктория лежала тихо, притворившись, будто спит, и, чуть-чуть приоткрыв глаза, наблюдала за ним. Он занимался своим туалетом с озабоченной бессознательностью человека, который совершает давно привычные движения. Каждое движение было экономно, быстро и плавно, а плавности в нем Виктория до сих пор не замечала. Как правило, ему была присуща сдержанная резкость. Он был менее настороженным, чем обычно, но это не вызвало в ней чувства понимания или близости.

Она чувствовала себя так, словно их разделял целый мир. Словно она смотрела на него с луны через подзорную трубу. С тех пор как началась их неделя, она разделяла его разговоры, его дни, его тело, но ту его часть, которая стояла сейчас перед зеркалом, проводя длинной бритвой по щекам и подбородку, ей не полагалось разделять. Она оставалась замкнутой, отдельной, и Виктория чувствовала, что эта часть гораздо ближе к его сердцу, чем остальные части тела.

Увы, Виктория слишком мало могла предложить ему взамен. Рейберн обладал ужасной способностью, выгнав ее из ее норы, умасливать, пока привычка, выработанная за пятнадцать лет, не исчезала. Он видел гораздо больше ее истинного и скрытого «я», чем кто-либо, даже она сама. И чем глубже он проникал через преграды, воздвигнутые между ней и миром, тем труднее было держать его на расстоянии. Прошлой ночью, когда они очнулись от первой дремоты и продолжили любовные игры, он словно был везде, не только как мужчина, но и как личность, и ей не удавалось вернуть их любовную игру в четко ограниченное пространство.

Рейберн, видимо, увидел в зеркале, что она за ним наблюдает, потому что изменил осанку, став более сдержанным и замкнутым. Он положил бритву и смыл с лица остатки пены, а потом заговорил, вытираясь полотенцем:

– Вам ни к чему вставать так рано.

Виктория сухо улыбнулась, пытаясь избавиться от томительного ощущения тревоги.

– С добрым утром, ваша светлость. Который час?

– Девять или немного больше. Виктория покачала головой.

– А вы никогда не спите? Или это еще одна из ваших причуд?

Рейберн напрягся, но ответил довольно весело, натягивая брюки:

– У меня столько причуд, что вам и во сне не снилось. Кстати, вам полагается еще спать. – Раз, два – и сапоги уже надеты. – Я пришлю Энни позже с завтраком.

Он пошел к двери, неся в руках подтяжки, но остановился, положив руку на дверную ручку, и оглянулся.

– Хорошо было проснуться рядом с вами, – произнес он неожиданно мягко, но не успела Виктория ответить, как дверь за ним захлопнулась.

Байрон отложил гантели и взял две более легкие индийские булавы с вешалки на стене своего гимнастического зала. Он уже взмок от пота и добился приятного жжения в мускулах. Напряг ноги и принялся вращать булавы медленными легкими движениями, наслаждаясь изгибом и потягиванием при каждом повороте и тем, как тяжесть оттягивает руки.

Он любил этот час, который проводил среди гирь и прочих снарядов каждый день, ощущение власти, когда доводил себя до предела. Или по крайней мере иллюзию власти. Здесь он наконец мог забыть скрытую слабость своего тела, забыть о том, что один-единственный солнечный день для него опаснее, чем падение из окна или удар лошадиного копыта. Здесь по крайней мере у него была власть над своим телом. Он мог формировать из него машину гибких мускулов, костей и жил, смотреть, как оно меняет очертания по его воле.

Если бы только его воля могла вылечить ту болезнь крови, которая превратила его в калеку.

Виктория непременно снова спросит об этом. Он знал, что она спросит, и знал, что не сможет не ответить ей. Какой-то уголок его души лелеял мечту о том, что она примет его немощь без жалости, без ужаса, без презрения, но с сочувственной открытостью и пониманием. Хотя осознавал, что эта мечта несбыточна. Он знал человеческую натуру. Молодое лицо Уилла, искаженное ужасом, невольно вставало в его воображении. Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Не стоило быть таким резким с мальчиком. Байрон и сам чувствовал отвращение к своей болезни, как же можно ожидать сочувствия от других?

Байрон постепенно замедлил вращение булав и опустил руки. Отложил легкую пару, выбрал следующий набор и начал те же упражнения, наслаждаясь тяжестью своих уставших мускулов и гипнотизирующим повторением движений. Нет, он ничего не скажет Виктории, чего бы это ему ни стоило. Тогда у него останутся приятные воспоминания об их первых днях, проведенных вместе. Байрон не хотел видеть ее лицо, искаженное гримасой отвращения, когда она узнает о его недуге.