Воин-Врач IV
- -
- 100%
- +
– Да ладно тебе, братка, одно дело делаем!
Две команды из сотрудников Рыси и Шила провели захват в Переяславле так, что о том, что их план пошёл «согласно схеме», тамошние недобитки в полной мере осознали, лишь придя в себя на одном из «конспиративных» лесных хуторов Ставра и Буривоя. Эта операция авторитет великого князя и его лютой дружины в среде криминалитета подняла на вовсе уж недосягаемые высоты. Специфические методы работы нетопырей с их коллегами по цеху, а также те решительность и скорость, с какими они перехватили управление всеми связью и координационными центрами, до каких смогли дотянуться, лихих людей Звона Ивана впечатлили вполне. Рысь же, аж жмурясь от удовольствия, сообщал, что с учётом людей Ставра и Звона, стёжки-дорожки, по которым можно теперь можно было собирать и отправлять сведения и наказы верным людям, тянулись от Тмутаракани на юге до Колывани на севере, без обрывов и прорех. Приросли они ощутимо при помощи Звоновых Псковом и Новгородом, где позиции Всеславовой разведки были значительно слабее, чем на юге и западе. И случилось это всё очень своевременно.
В Новгороде объявились какие-то «божьи странники» с квадратными челюстями и ладонями, о которые явно стёрлось не одно весло, и принялись мутить народ, напоминая горожанам о тех обидах и оскорблениях, что нанёс им не так давно богомерзкий Чародей. Шутка ли – снять колокола и паникадило с собора! Да как же можно спустить такое святотатство?! Шумные новгородцы, давние любители поорать на мосту, сперва было возмутились: а и вправду, чего это? И почти уж было собрались Вече скликать, чтоб с его решением идти к городскому голове, требуя отправить ратников в почётный, богоугодный, но наверняка самоубийственный поход на Киев. А потом как-то разом все передумали. Найдя поутру на ступенях Новгородской Софии давешних «Христа ради странников». Холодных. Гло́тки у них были перегрызены, и знающие охотники опознали по тем ранам волчьи клыки. Следов серых «лесных санитаров» на площади тоже было с избытком. Человечьих же – ни одного. Прикинув по при́кусу размеры пастей, те же опытные лесовики сказали, что сами в лес в сторону Полоцка и Киева не пойдут ни за какие уговоры, и остальным не советуют. Бунт, древнерусский прообраз «оранжевой революции», не состоялся.
Такие же «странники» объявлялись и на землях латгалов и ятвягов-судовичей. Но там их дикие и малообщительные аборигены просто убили и спустили под лёд, резонно решив, что дружба с князем русов за последнее время принесла гораздо больше пользы, чем все на свете горлопаны вместе взятые, пришедшие не пойми откуда с не известно чьими словами.
В Переяславль выехал из Тмутаракани старший сын Святослава Черниговского, Глеб. Подумав и придя к логичному умозаключению, что интересы «союзного государства», Руси и Степи, вполне успешно и эффективно получается обсуждать и развивать лично двум первым лицам, Всеславу и Шарукану, решили, что держать там гарнизон и ещё одного отдельного князя ни к чему. При военной угрозе со стороны ромеев или латинян помощи особенной от него ждать не стоило, проще было отойти на Русь выше по Днепру, объединиться со стянутыми отрядами союзников и вернуться. А с организацией и «тонкой настройкой» торгового взаимодействия на берега Сурожского моря должен был направиться наш новоявленный коммерческий гений, Глеб Всеславич, средний сын Чародея.
А ещё долго обсуждали задумку о том, чтоб помочь с переездом в те края желающим, и с севера, и с востока. Для этого времени подобные решения были совершенно непривычными и неожиданными, и ханам Великой Степи нам с Глебкой пришлось доказывать на бумажке и буквально на пальцах, чем именно и насколько конкретно выгоднее этот подход. Ясно, что притащить на верёвке чёрного люда из походов на чужие земли и заставить его работать буквально из-под палки, проще и привычнее. Но выкладки среднего сына убедительно доказывали, что свободные семьи, перебравшиеся в курортный регион со своими работниками, вольными или нет, принесут пользы и денег быстрее и больше.
Ясинь-хан долго жевал губами и хмурил седые лохматые брови. Потом взял из стопки лист бумаги, грязно-жёлтой и неровной, мне казавшейся редкой дрянью, но по нынешним временам бывшей предметом роскоши и восхищения, и ещё одну новинку, тот самый свинцовый стерженёк в деревянной рубашке, что звался странным и не понятным никому словом «карандаш». И довольно быстро начал накидывать на бумаге столбики цифр, похожих на арабские. Потом они с сыном о чём-то спорили хриплыми гортанными голосами, так похожими один на другой. А потом Степной Волк сказал:
– Отец восхищён умом и торговой сметкой твоего сына, Слав. Украсть барана – одно. Угнать отару овец – другое. Сделать так, чтобы пастухи сами пригнали отары к твоему кочевью, стали платить за защиту и сбывать тебе молоко, сыр, шерсть и мясо по твоей же цене – это совсем не так, как мы жили веками. Но он не видит в том ни обиды для Богов, ни ущерба обычаям и памяти предков. Отец не устаёт благодарить Великого Тенгри за то, что нам довелось встретиться.
Всеслав молчал, глядя на то, как накрывает румянцем от заслуженной похвалы Глеба. Выкладки были полностью его собственные, и он просидел над ними два дня и две ночи, прежде чем принести отцу. На уточнение, где сын и чем занят, Рысь вчера ответил с недоумением:
– Молодую ключницу за рукав притащил к себе и двери закрыл. Я-то думал – дело молодое. Глянул для проверки, а они сидят, скрипят карандаликами по бересте, да время от времени друг дружке через локти заглядывают. И бурчат непонятное чего-то про доли, возвраты, осьмушки да четвертушки. А сидят-то прям бок о бок. Твоя порода, Слав, я б в его годы так близко с девкой сидя нипочём не усидел!
– Я благодарю уважаемого Ясинь-хана за добрые слова. Как и мой сын, превзошедший науки. И оба мы так же рады тому, что Боги довели нам встретиться и сделать задуманное. Если не подведём их – и эту придумку с их помощью воплотим. Об одном, сын, помни всегда: Боги помогают тем, кто делает что-то сам. И охотнее поддержат того, кто думает не о своей мошне да собственном прибытке. Мы сейчас смотрим на те земли возле Сурожского моря, пока безлюдные. Но видим через пять, через десять зим там землянки, хижины, хуторки, узкие улицы глинобитных домов, где живут люди. Где родятся дети, которых воспитывают в любви и почтении к Правде и Чести. Которые, как мы теперь все точно знаем, у нас одинаковые, что в дремучих лесах, что в бескрайней степи. И именно поэтому Боги помогают. Не подведи их, сын.
– Не подведу, – склонил голову Глеб. И поводов ему не верить у нас с князем не было. За те полгода, что отделяли княжича от позорного и вероломного заключения в подземной тюрьме-порубе, он изменился очень заметно. Не только внешне и, к счастью, в лучшую сторону. Это был тот же самый мальчик, что плакал, когда отца предательски и подло ударили в грудь копьём прямо через волоковое-вентиляционное окошко поруба, не дав ни честного боя, ни даже возможности увидеть Солнца напоследок. Но в нём не было ни страха, ни злобы. Лишь фамильное, родовое, предками заповеданное умение идти к цели, и, сжав зубы, добиваться своего.
И для Всеслава Полоцкого, князя-Чародея, это было важнее всех на свете планов и договорённостей.
Глава 3. Комитет по встрече
– В гробу! – голос князя пролетел над подворьем, заставив случайно пробегавших внизу работников вскинуть глаза в испуге.
– Ну Сла-а-ав! – тянул в спину ему воевода, выходивший следом из терема на гульбище.
– В гробу-у! – настойчиво, убедительно, с упором на последнюю «у», которая чудом снова не сорвалась в привычный, но несвоевременный вой, повторил Всеслав.
– Олешье прошли же, прут, как лоси! – убеждал Рысь, уверенный в своей правоте.
– И плевать я на них хотел! Там на пути порогов прорва, Воинь, Корсунь, Родень! И только потом места, где мы встречу запланировали. Так что даже не мотай мне душу, в гробу я видал отменять финал! – резко рубанув ребром ладони, Чародей дал понять доходчиво, что спорить больше не станет, кто не понял – тот сам виноват. Гнат понял. И только вздохнул, беззвучно, одними губами обозначив что-то от субординации и прочего чинопочитания далёкое крайне.
На сегодня был запланирован финальный матч. «Черниговские орлы» позавчера вырвали «на зубах» победу у «Стражей», оставив городскую команду с «бронзой». И твёрдо нацелившись на кубок победителя. Который «Полоцкие волки» отдавать не планировали никак.
Святослав будто спасался от беды, тоски и позора, проводя всё свободное время на льду. Катков расчистили уже с полдюжины, в разных краях гавани и выше по течению Почайны. Там тренировались и взрослые, и дети. На баб, что в меру сил, с плачем или весёлыми визгами осваивали фигурное катание, народ собирался смотреть едва ли не охотнее, чем на тренировки любимых отрядов-команд. Но на время матчей пустели и все остальные катки, кроме центрального, и весь город.
Турнирную сетку со статистикой игр дублировали на специально для этого прибавившей в размерах «стенгазете». Ясно, что результаты каждой встречи тотчас же узнавал весь город, но приучать к наглядной агитации население мы продолжали. Телевизоров и газет нет – глядите ковёр. Ну, или в нашем случае – карту-экран. И это работало. А когда ушлый Глеб попросил разрешения в уголке написать, что «в лавке у Тихона есть в продаже лучшая солонина и копченые рёбрышки», пошли и рекламные контракты. Да ещё как пошли! Тот самый торговец-промышленник, что не стал тогда торговаться и жадничать, после той лютой долгой метели, кланялся сыну в ножки, взахлёб рассказывая, что двери в лавку оголтелый народ снял с петель, не успели рисовальщики дописать текст. Это притом, что грамоте обучена была даже не четверть жителей города. Хотя и отец Иван, и Антоний гордо хвалились, что детишек, да и взрослых, к ним в вечерние приходские школы теперь ходило втрое больше, чем ещё месяц назад.
Святослав же, кажется, был прирождённым тренером. Или это потомственные качества лидера и вождя давали о себе знать? Так или иначе, но он и сам освоил коньки великолепно, и ледняков своих гонял на совесть и без всяких поблажек. Матч обещал быть очень зрелищным. Отменять его из-за каких-то – пф-ф-ф, подумаешь! – четырёх с лишним тысяч крестоносцев, до подхода которых ещё дней десять? Ещё чего не хватало!
А ведь ещё не так давно их было пять тысяч с небольшим. Но русская земля, а с ней вода и пища, крайне плохо воспринимались латинскими организмами. Особенно те, что были обработаны отравой без вкуса и запаха, которую, поминутно крестясь и скорбно морщась, приготовил отец-настоятель с помощью изумлённо глядевшей на него княжны Леси. Крепость духа в Антонии поддерживал лично патриарх:
– Точно тебе говорю, богоугодное это дело! Сберечь люд да землю, святую веру православную от озверевших от алчности еретиков, убийц!
Хотя взгляд его дальнозорко сощуренных глаз и выдавал некоторые опасения и сомнения в том, что манипуляции монаха и ведуньиной внучки над котлом с ядовитым варевом от пастырского служения были несколько далековаты, виду он не подавал.
– А есть ли, отче Антоний, в запасах твоих воронец? Ещё христофоровой травой кличут его. Или чемерица-чемерка? – спросила настоятеля княжна. С нехорошим блеском в глазах.
Главарач из Лавры покосился на неё со сложным выражением лица. Тут были и признание хорошей идеи коллеги, и досада, что самому эта мысль в голову не пришла. И христианская печаль по ду́шам заблудшим, которым эффект этого зелья доведётся испытать на себе.
– А это что за растения, Лесь? – уточнил я из сугубо научного интереса. Названия большинства трав мне по-прежнему ничего не говорили, но учиться я умел и любил.
– Одно, князь-батюшка, от вшей хорошо помогает, да огороды брызгают настоем из него от тли да всякой букашки-гусеницы. Второе, если правильно меру знать, от грудной жабы помогает. А если щедро ливануть, не жалея, то супостаты облюются да сдохнут в корчах, – звонким голосом отличницы поведала «дочурка». А отец-настоятель тяжко вздохнул и кивнул, подтверждая фармакологический эффект безобидных внешне травушек-муравушек.
– Хм… Придумай, Гнатко, как им снадобья эти подать. Лучше бы с тем, что в брошенных домах да на дворах найдут и жрать станут. Эдак с намёком, что у нас уворованный кусок вам, тварям, в пользу не пойдёт, – распорядился Всеслав, одобрив предложение дочки.
– Сделаем, княже, – кивнул Рысь. И от улыбки-оскала на его лице отец Антоний вздохнул ещё тягостнее. Но варево помешивать не перестал.
Алесевы, как и все остальные, впрочем, работали в поте лица. И, принимая во внимание специфику их службы, мо́рды, кру́па и всей остальной лошади. За неполных две недели им удалось эвакуировать почти всё население вдоль предполагаемого маршрута интервентов-захватчиков. Несмотря на довольно большую протяжённость нижнего течения Днепра, народу оказалось меньше, чем я ожидал. Несколько сотен наотрез отказались перебираться ближе к Киеву, решив схорониться по лесам и болотам, как привыкли. Те же, что, похватав детей и скотину, прибыли с эвакуационными группами, обживались в бараках и шатрах, занявших прилично места на противоположном берегу. И удивлялись всему И бесплатным харчам, выдаваемым каждому трижды в день, да щедро, с мясцом. И диковинным печкам, что наловчились класть здешние мастера, и которые можно было топить, не продувая потом избы-палатки от дыма. И тому, что горожане, про которых ходили слухи, что они все сплошь зазнайки высокомерные, делятся с беженцами едой, одеждой, и даже, с ума сойти, пускают без разговоров помыться в баню! Хваля все до единого батюшку-князя, Всеслава Брячиславича, который первым на людской памяти не просто отправил гонцов с вестями: «враг у ворот, ховайся, кто где успеет!». А отправил дружину, чтоб вывезти из-под удара своих людей, да с барахлом и скотиной! И самолично раз в два-три дня приезжал в лагерь на своём легендарном летучем коне Буране, следя за тем, чтоб всё было ладно. Старший же княжич, Роман, и вовсе жил тут безвылазно, а на днях лично запорол до полусмерти степняцкой плёткой одного торгаша, что повадился втихаря продавать дрянную брагу, заламывая за неё несусветную цену. Говорили люди, что так ловко махать степным кнутом его научил сам Степной Волк Шарукан, бывший раньше, совсем недавно, кошмаром для жителей с южных границ. А теперь – будущим родичем, тестем Романа свет Всеславича.
В день, когда начали прибывать первые беженцы, добралось до нас и Болеславово посольство. За продвижением их саночек по карте горожане смотрели так, как, наверное, за мерцавшей звёздочкой первого искусственного спутника Земли в годы моей давно ушедшей юности, через почти девятьсот лет вперёд. Ляхи прибыли чинно, спокойно, с подчёркнутым уважением, остановившись перед воротами и дождавшись приглашения. Встречал их Микула Чудин, что за последнее время доказал не только лояльность, преданность и верность, но и прямую личную заинтересованность в том, чтобы в городе и окру́ге всё было хорошо и спокойно. Он, несмотря на боярское достоинство и ратный опыт, даже со Звоновыми нашёл общий язык, и в том, чтобы назначить его городским головой, старшим над боярами, сомнений на вече не возникло. С ними он как-то договорился сам, а главам районных администраций, кончанским старостам, хватило настоятельной рекомендации великого князя, в чьём слове сомнений ни у кого в городе не было.
После протокольных слов на́ людях, хлеба-соли, объятий и рукопожатий, воеводу Стаха, который такого тёплого приёма явно не ожидал, проводили на княжье подворье, а там провели в небольшую комнатку, где и произошло эпохальное событие.
Там, при блеске дивных светильников, ярче которых старый воевода в жизни не видал, познакомился он и с самим великим князем-Чародеем, Всеславом Брясиславичем, и с его сугубо доверенными лицами: патриархом, великим волхвом, воеводой и ещё каким-то странным стариком, будто бы безногим, что сидел в какой-то странной торбе на груди у настоящего великана, заросшего бородищей и патлами так, что при дворе Болеслава его вряд ли бы приняли. Взор Стаха то и дело возвращался к тому хмурому деду, что тоже не сводил с него глаз.
– Ну чего таращишься-то, Сташко, берестяная твоя душа? Два десятка зим минуло, как-никак, да с лишком. Я и сам тебя едва спознал, вон, ряху-то отожрал на Болеславовых харчах. При Казимире-то, батьке его, тощей был, – с явно наигранной неприязнью прохрипел Ставр.
– Матка Боска! Неужто ты, старый злодей?! При последней нашей встрече ты, вроде как, повыше был, да прилично так повыше, – срывающимся голосом отозвался польский воевода. И глаза его подозрительно блеснули.
– Воды с той поры утекло много, Сташко. С ней и ноги мои. Добро хоть башку уберёг, есть, чем былые годы да прежних друзей вспомнить, – ответил безногий убийца. Тоже дрогнувшим голосом. И с тем же блеском под седыми бровями.
Они бились плечом к плечу, когда Злобный Хромец отправился по просьбе зятя, Казимира Первого, помогать тому с захватом Мазовецких земель. И не виделись с тех пор долгих двадцать два года. Старики обнялись, уселись рядом и их с полчаса никто не отвлекал, пока не помянули-вспомнили они давно минувшее и давно ушедших. Дальнейшая же процедура подписания мирного соглашения и принятия великого княжества Польского под руку Всеслава Чародея много времени не отняла. А подтвердить договорённости на высшем уровне условились, как сойдёт лёд по рекам, в само́м Полоцке. Ляхи уехали через три дня, набравшись выше маковки впечатлений, и с четырьмя возами ответных дорогих подарков. Дороже тех, с какими приезжали.
В те же дни, когда поскакали Алесевы эвакуационные отряды, двинулись следом и мы со Ставкой, снова расширенным составом, с Шаруканом, Байгаром, мастерами и бандитами во главе с самим Звоном. Компания собралась более чем разношёрстная, но и задачки предстояло решать нетривиальные.
Не доезжая до Ро́дня, города с богатой и древней историей, о которой поведал на привалах Буривой, было то самое место, что выбрали дома по картам и рассказам. Но, памятуя о том, что свой глазок – смотрок, Всеслав всё равно решил убедиться в правильности выбора лично и на месте. Как и тогда, на Немиге.
Широкая река за Переяславлем уходила поворотом к западу. Именно тут и была та самая мель, о какой предупреждали лодейщики. Знали о ней очень немногие за пределами Руси. И на которой сейчас лежал Днепровский лёд, под толстым слоем которого был скрыт невидимый летом под водой песчаный холм метров пятисот в поперечнике. По бокам от того холма под ледяной коркой бежала водица, в которой, по словам тех же лодейщиков, попадались омуты жуткой глубины, а то и вовсе бездонные. Очень удачное место.
– Что думаешь, Слав? – спросил половецкий хан, подъехав и остановив рядом с Бураном своего Шаха.
Гнедой жеребец Шарукана был настоящим красавцем: стройный, высокий, лёгкий. У них, кажется, даже глаза были похожи чуть раскосой формой, тёмно-карие у Шаха и голубые у хана. Алесь, каждый раз, когда видел этого коня, замолкал и переставал дышать, а в глазах его появлялось крайне тревожащее плотоядное вожделение. Пожалуй, лишь прямой запрет «коней у гостей не красть!» уберёг до сих пор от беды.
– Думаю, зря твои соплеменники раков не едят, – задумчиво и чуть рассеянно ответил Чародей, – вкусные они. И полезные. Нам столько точно не сожрать…
– Ты прямо вот так, целиком и полностью, уверен в том, что придумал? – сильнее обычного сощурился хан.
– Это, Хару, уже не важно, насколько уверен именно я. Считай, что у меня уговор с духами реки, холмов и лесов. Они этих находников ждут сильнее, чем я. По мне, так век бы их не видать. А вот духи ждут. Голодные. Злые.
На последних словах Всеслав добавил в голосе драматизма. От которого и хан, и Байгар, замерший неподалёку, поёжились в сёдлах совершенно одинаково. И больше вопросов никто из них не задавал.
Ясно, что «светить», как теперь уже говорил и Рысь, и его умельцы, перед половцами ни гром-пакетами, не пороховыми трубками, ни искрившими крутилками никто и не думал. В ходе рекогносцировки осмотрели и промерили оба берега, пробили пешнями лёд над мелью и оконтурили её на схеме. Слева и справа впадали здесь в Днепр малые речушки, низины которых сейчас были заметены снегом – их тоже измерили и все значения нанесли на бересту. Как и высоты холмов по правую руку. Всеслав с воеводой и мастерами, Свеном, Кондратом и Ферапонтом, отъехали к ближнему холму, и князь буквально на пальцах объяснял что-то. Они чертили на бересте, поминутно показывая князю, который либо кивал, либо брал эту странную, но удобную штуку «карандаш» и что-то помечал-поправлял на их рисунках-чертежах. Кузнец чесал затылок, что переходил у него прямо в широченные плечи без намёка на шею, с самозабвенным хрустом. Плотник грыз ноготь большого пальца, тоже большой. Гончар жевал кончик бороды, который сразу по привычке запихал в рот. Ни один из них не сводил глаз с пальца князя, который мерно передвигался по схеме. А под конец все три разных специалиста совершенно одинаково кивнули. И в глазах их, кажется, недоверие сменялось обожанием.
На той мели и вокруг неё провели несколько часов. Возвращаясь обратно, Чародей выглядел довольным, как неизвестный здесь слон, и спокойным, как тем более неизвестный здесь танк. И это словно передавалось каждому из членов Ставки и группы выездных экспертов. Они даже затеяли спор, как назовут в народе то место, что только что так пристально изучали, после того, как задумка князя-батюшки сработает. Сомнений в этом не было ни у кого.
Из предложенных цензурных вариантов мне больше всего понравились «Гильдебрандова топь» и «Папин бульк».
Народу на берегу было видимо-невидимо. Весь город и, наверное, больше половины беженцев стянулись хоть краем глаза глянуть на долгожданный финал. Этим очередным новым и непривычным словом называлась решающая битва между «Волками» и «Орлами». Прибыли высокие гости из всех ближайших населённых пунктов. Подтянулись днём раньше и посольства со Пскова, Новгорода и Смоленска. Вокруг города было, что называется, негде яблоку плюнуть – тут и там стояли шатры со стягами князей и вольных городов. Силища, стянувшаяся к Киеву, за последние недели, позволяла, пожалуй, пободаться-помериться силушкой с подлыми латинянами и во чистом поле. Но Чародей спокойно пообещал, что справится и ближней дружиной. Те, кто в этом сомневались, виду старались не подавать, изрядно наслушавшись невероятных историй про осенний бой на реке и прохладную, мягко говоря, встречу ратей ляхов чуть выше по течению. За недолгое время, проведённое в городе, после обязательного стояния с разинутым ртом возле карты русских земель на площади, наслушавшись местных и отведав всеславовки, каждый из гостей понимал – этот, пожалуй, сдюжит.
После небольшого концерта, со ставшей уже традиционной песней про героев спорта, на лёд выехали и замерли лицом к «правительственной» трибуне отряды. Всеслав коротко пожелал удачи и велел биться честно. Святослав, сорвавший напрочь голос ещё вчера, на языке жестов произвёл решающую предыгровую накачку своей команды. Судя по жестам и перекошенному лицу, убедительно-наглядно сообщая, как и какие именно части тела он им пообрывает, если подведут. Я в мужестве его отчаянных парней не сомневался. Выглядели они так, будто бой им предстоял не суровый, а самый что ни на есть распоследний.
Глава 4. Череда неожиданностей…
…началась с того, что «Волки» продули!
Такой бойни лёд не видел, пожалуй, с той самой памятной рыбалки неподалёку отсюда, да и тогда не было так нервно. Клюшки разлетались в щепки, в труху, ледяное крошево сыпалось веером через борта. Сами они, литые и промороженные до каменной крепости, кажется, ходили ходуном. Пролилась даже кровь.
Один из наших случайно махнул неудачно обломавшейся клюшкой и распахал острым краем щёку черниговца, да так, что редким чудом правого глаза не лишил. Онемевшее море болельщиков и замершие игроки смотрели, как слетели с трибуны серыми тенями одним движением батюшка-князь и два его ближних охранника, один молчаливый, а другой и вовсе немой. Он-то и разматывал на бегу́ странный свёрток.
Швы я наложил быстро. Парень сжал до хруста зубы и не шевелился, шить не мешал. Закончив с повязкой, заметил над плечом ладонь и поднял глаза. Святослав, спрыгнувший с трибуны немногим позднее нас, следивший за тем, как перестают кровить и сходятся стежок за стежком края относительно простой, но довольно паршиво и тревожно выглядевшей раны, помог мне встать и молча крепко обнял под слитный вздох трибун. Может, решил, что я спас его игроку жизнь. А, может, поблагодарил за то, что не загрыз того на глазах у города и команды, не знаю. Говорить-то он по-прежнему не мог.
Все три периода команды шли ноздря в ноздрю. Бросок «Орлов» на исходе третьего привёл к добавленному времени, к овертайму. И едва не подарил Святославу инсульт. На него уже после исхода второго периода смотреть было тревожно – выглядел тренер черниговцев так, что краше в гроб кладут.