I глава
Запах затхлой сырости и кислого капустного рассола, пропитавший до самых костей стены нашей крошечной квартирки, стал для меня таким же привычным, как собственное дыхание. Семнадцать лет. Семнадцать лет, проведенных в этой душной, убогой камере, под постоянным гнетом отцовской ярости и ледяного, пронзительного безразличия матери.
Отец – живая буря, его приступы гнева, сотрясавшие наш дом до самых фундаментов, оставляли на моём теле синяки, ставшие уже неотъемлемой частью моей повседневности. Синяки заживали, но память о боли, о унижении, о страхе оставалась, глубоко въедаясь в мою душу, как ржавчина в старый металл. Мать… её молчаливое присутствие было страшнее любого крика. Её ледяной взгляд, полный холодного, отстранённого безразличия, пронзал насквозь, оставляя после себя пустоту, холоднее зимней ночи. Её тишина была хуже любого шторма.
Мои белокурые кудри, которые я старательно укладывал каждое утро, в надежде хоть немного смягчить отцовский гнев, теперь были растрёпаны, как и моя душа. Светло-серые глаза, когда-то живые и искрящиеся, теперь потускнели, отражая безысходность, глубокую, всепоглощающую тьму, в которой я тонул день за днем, не видя выхода. Единственным островком света в этом мрачном, безнадёжном море оставалась моя скрипка – мой верный друг, мой единственный собеседник, мой единственный способ выразить то, чего я не мог выговорить словами: боль, страх, отчаяние и крошечный, едва заметный огонёк надежды, упрямо продолжавший тлеть во мне, несмотря ни на что.