ПО ЧИНУ ЖИТЬ

И уж только собралась Катерина из новой семьи бежать, как муженёк, перепившись, помер… Свёкор же, нисколько невестку не жалея, отдал её, ради сыновьих недоимок, тюменскому воеводе в вечную кабалу, надеясь, что там она в портомоях и загнётся. Законов о запрещении переводить людей из крестьян в холопы было в то время достаточно, но то же «людей», а, как известно – «курица не птица – женщина не человек». К тому же в Сибири – кто в такой дали, кроме самого воеводы, за исполнением указов присматривает? То-то!

Ушлая Катерина, от таких перемен не смутилась. Прижилась, осмотрелась да вовремя из баньки голышом к речке и выскочила… в пору, когда воевода, верхом, мимо той речки прогуливался. Андрей Леонтьевич (а это был он) такую случайность приметил, и в скорости переселилась Катерина из подклети в самую светлицу.

Тут то и получила Катерина всё, чего так жаждала! Больше не бегает она в нижней рубахе без перемены да в верхней из такого колючего льна, что коль приходилась одну её натягивать – чесалась как блохастая псина. Выбросила и постолы паршивенькие, что до того таскала во всякую пору. Теперь на́шивает она только тонкой ткани рубахи, да чтоб рукава подлиннее… и однорядки да опашни поцветастей да понарядней. Отдельный ларец с волосниками, ки́ками да кокошниками завела. Колечки, браслеты, серьги тоже не переводятся… обувка – только с каблучком! И что с того, раз живёт как холопка? У самой девка имеется, да дворней, как барыня, помыкает!

Цена за всю такую радость по меркам Катерины не очень-то и высока. Андрей Леонтьевич виделся ей мужиком не слишком мудрёным. Кобель как кобель – любит бабой прихвастнуть, потому разряжает её как чучело на масленую неделю и выставляет напоказ; позволяет дружкам глазки строить, чтоб после остудить – мол, не вам таким сокровищем владети; приврать может – досталась мне большим трудом, зато теперь я её и в хвост, и в гриву… Власть любит показать – послушания требует, а что покрикивает да постукивает временами, так в том для Катерины невелико поругание – не такого навидалась!

Млела Катерина в опочивальне Андрея Леонтьевича, да горе приключилось – загнала служба любовничка на край земли – в Алексеевский острог. Катерину с собой поволок. Уж далеко так далеко! Девку, что прислуживала, пришлось в Тюменском остроге бросить… и вообще из дворни только Терентия да Кондрата взяли, что хоть и лентяи тупоголовые, зато преданы воеводе до могильной ямы. Правда, зазнобу воеводскую они не жаловали, но обижать её не пытались потому, как гнева Андрея Леонтьевича страшились.

Невзлюбила Катерина Алексеевский острог – ой, как невзлюбила! Думала, не придётся ей больше за работу браться, но пришлось-таки… и на кухне стоять и за столом прислуживать. Хорошо, хоть на реку, для постирушек, не погнал – местные бабы справляются. Зато обещал, родимый, коль служба в этой дыре отвратительной, пройдёт успешно, то поедут они в саму Москву, где двор у него стоит в Белом Городе! Что это за город такой Катерина не вникала, ей доставало самого упоительного слова – Москва! Только бы служба задалась!

Теперь вот, доверил ей воевода с этой Дуней возиться – говорит – для службы надобно. Требует, чтоб она одному тунгусу обещала замуж за него пойти. Только так обещала, чтоб поверил твёрдо. С самим тунгусом трудностей нет – он за этой пи́галицей давно бегает да слюни подбирает. Только сама Дуня уж слишком нерешительная что ли… опасливая. Простодушная скорее… В чём беда – пообещать? Катерина могла бы так пообещать… Можно ей прямо сказать, да глядишь струсит. Точно струсит!

Катерина поёжилась в меховой ферязи. Закоченели ножки – встала, помялась куценогая. Хорошо, что шапку поверх платка с утра натянула – сперва упрелась, а теперь – пришлось! Да что так долго то?

Показались из-за перелеска сани. Лошадь, кивая гривой, неспешно переставляет копыта. Дуня, стоит в санях за спиной Кондрата, указывает рукой на Катерину – торопит равнодушного возницу. Заметив, Катерина замахала им рукой – наконец-то!

– Ну, вот, – Дуня вылезла из высоких саней, подбежала к подруге помогать. – Мы уж торопились, уж так неслись, так неслись… Правда, Кондрат?

Повела под руку хромающую Катерину, а Кондрат, равнодушно и немного сонно, глазел на них – в этот раз он никуда не спешил!

– Что ж ты не осталась – идти теперь обратно придётся? – Катерина улеглась в санях, – или что? Не спешишь с матушкой о духовном болтать?

– Да, спит она… скучно одной, – Дуня опустила глаза.

– Тогда залазь ко мне, – подвинулась подруга. – Со мной скучно не будет! Зря мы вообще сюда пёрлись, каблук ещё сломала.

Повеселев, Дуня втиснулась в сани под бок Катерины, та привычно ткнула Кондрата сапожком в спину:

– Давай, вези нас в воеводский дом. Только веселей вези – продрогла, пока дождалась!

Сани тронулись и поползли под горку – Кондрат не спешил подгонять (тянется день и, слава Богу). Дуня испугалась:

– А можно? Там же воевода!

– Чего ж нельзя? Я тебя к себе проведу… через другое крыльцо. Да и нет ему до тебя дела!

В стороне, вздохнув и обречённо покачав головой, Елеска Юрьев в очередной раз разворачивал лыжи. Снова идти в обратку. Нечего делать – служба!

10

– Вот смотри, – Катерина заговорщицки подмигнула Дуне и достала из сундучка, завёрнутое в золотный аксамитовый отрез, небольшое плоское слюдяное зеркало в медной оправе и поставила его на стол, – Андрей Леонтьевич подарил!

Дуня, с опаской и затаённым любопытством, смотрела на зеркало. Как-то страшило её это сатанинское творение. Рама из переплетённых стеблей и цветов толстой меди, с маленьким, словно прозрачным, блюдцем в центре. Через такое зеркало можно и мёртвого воскресить!

В доме у Чуркиных хранилось одно зеркало, матушка, Феодосия Досифеевна, в глаза ругавшая баловство таким грехом, сама частенько его доставала и, распустив полные с проседью косы, ночами рассматривала своё отражение. Брат Федька однажды стащил его и принёс показать – выпуклое, оно так смешно искривляло лицо – не иначе сам дьявол направлял – таращили в него глаза, совали языки, делали разные рожи… весело было! А это, гляди ж, совсем плоское – дорогущее, пожалуй!

Одолевая робость, Дуня медленно заглянула в зеркало – незнакомое девичье лицо с интересом выглянуло на неё оттуда! Сперва отвернулась, подняла глаза на Катерину… снова посмотрела в зеркало Дуня – хорошенькое такое лицо! Весёлые веснушки рассыпались по щёкам, в остальном и особенного ничего, а всё одно – хорошенькая!

– На таком ещё гадать можно! – хвастала Катерина. – Андрей Леонтьевич его в смуту у ляхов отбил. Теперь вот – мне подарил!

Разложили на столе все подарки, что с гостиного двора принесли. Раскрыла Катерина ларцы с украшениями, выложила их перед Дуней.

– Сейчас мы тебя наряжать станем, – сказала.

Хотела Катерина летник подарить да не подобрали ни по ширине, ни по росту – мелковата Дуня. Принялись за ларцы с прикрасами. Серьги перемеряли все, браслеты разные тоже! Колечко медное маленькое Катерина, махнув рукой, подарила. Косы петлями, как немке, закрутила; белила в лицо дунула – чихали обе; тёрла киноварь в щёки, до такой уж красноты тёрла, что не ясно было, отчего те щёки теперь горят; ресницы сурьмой навела – длиннющими оказались ресницы! Из зеркального блюдца теперь на Дуню глядел скоморох – покатились со смеха девки! Давай смывать, что получится! С белилами справились; с румянами – снова непонятно отчего щёки как свёкла; а сурьму как ты сотрёшь? Так оставили!

Умаялись наряжаться – сели языками чесать. Катерина всё расспрашивала: «Сама, де, в остроге недавно поведай-ка мне, Дуняша, что здесь творится». Дуня хлопала крашеными ресницами: «Не знаю, мол, ничего. Дома сидела безвылазно, только к Оленьке Андреевне и заглядывала».

– А почему её здесь Оленькой зовут.

– Хорошая она…

– А правду говорят, что когда её сюда привезли, острожные мужики в хлам за неё передрались?

Дуня пожала плечами:

– Были ссоры. Оленька Андреевна шуму правда наделала – Федька даже бегал на неё глазеть.

– Братец?

– Братец, – вздохнула Дуня.

– Ну а та, что же?

– Ничего. Сидела себе у матушки Агриппины и ждала, кто посватает. Повезло ей – Поздей Петрович забрал! Счастливая! Мне бы так… – Дуня опустила глаза и вертела на пальце подаренное Катериной колечко.

– Замуж за незнакомца пойти?

– Да, хоть и за незнакомца, главное, чтоб муж хороший…

– А любовь? – поддела Катерина.

– Разве Ольга Андреевна за сотника по любви шла? Он её силой забрал! Зато теперь как живут? Такая благодать в доме! Такое счастье! Поздей Петрович всё для неё сделает. Подарки разные дарит! Я тоже хочу, чтоб у меня так же было!

– Лупит, небось?

– Раньше – бывало, а теперь не трогает. Особенно после того как она сыночка ему родила. Наверное, потому, что его во всём слушает. Она для него тоже – что угодно сделает!

Дуня зашептала:

– Поздей Петрович, из похода ясырь привозил, я знаю потому, что батюшка у него девок брал на продажу остякам. Они у нас в избе два дня жили – так Оленька Андреевна ему прощала, что он с ними… ну, это…

– Да поняла я, – смеялась Катерина, – а что, у неё самой никого не было?

– Как это? – вспыхнула Дуня.

– Ну, кроме сотника?

– Оленька Андреевна не такая! Она мужа любит! Он же ей от Бога назначен, как можно с другим-то?

– Ему, значит, можно?

– Никому не можно! Только Оленька Андреевна прощает мужа, потому как любовь у неё!

– Или потому, что сделать ничего не может, – ехидничала Катерина.

– Нет! Любовь это! – Дуня сжала кулачки.

– Ладно, любовь-любовь… не сердись,

Катерина сидела за столом, подпирая подбородок руками и, улыбаясь, смотрела на подругу. Дуня смягчилась:

– Должно же быть так?!

– Должно, только редко бывает, – Катерина смотрела Дуне прямо в глаза, – особенно у мужичья. Такие ходоки – не удержишь!

Теперь уже на шёпот перешла Катерина:

– Сказывают, что Филька одну девку на цепи в кабаке держит. Её то ли казаки за вино отдали, то ли вогулы приволокли. Так она ему тарелки да кружки намывает и другое всякое тоже делает. У него для этого комнатушка особая в подклети есть. Мужики потому в кабак и ходят – не только винище хлестать.

Дуня зажмурилась, замотала головой – стыдоба:

– Да ну, враки всё… – сомневалась.