Б.У.Н.Т

– Этого уже не подтвердить и не опровергнуть. Дело было мутное. Но дослушай до конца.

– Хоть её и оправдали, две судимости, одна из которых по делу о госизмене, вполне достаточны, чтобы больше никогда не работать в госструктурах. Я полагаю… – Михал наклонился ближе и заговорил ещё тише. – В наших верхах до сих пор полно двуличных предателей, которые продвигают своих. Других объяснений у меня не находится. Всё это масштабный заговор, организованный сам знаешь кем.

– Вот уж не думал, что ты скатишься до дешёвой конспирологии, – пробурчал я.

– Если у тебя есть другие объяснения, я с радостью выслушаю, – холодно сказал он. – А ещё стоит учитывать её дрянное потомство: с худого дерева доброго плода не получишь. Но ты пока не знаешь самого главного. Гройс курировала работу тайной военной канцелярии, в том числе и по предстоящим наступлениям. За месяц до массовой утечки она стала вести себя крайне странно: отказалась от выходных и работала в архиве сверхурочно. А в день, когда произошла утечка, заранее взяла выходной. Как-то много совпадений, не находишь?

– Эту информацию тебе тоже брат предоставил?

– Нет, это уже я сам смог раздобыть, поспрашивав нужных людей.

– А что насчёт её семьи? Что с её мужем, и есть ли у неё ещё дети?

– Она вдова. Муж её погиб, причины я уже и не вспомню. К делу это отношения не имеет. Её младший сын стал врачом и перебрался в какой-то маленький городок на юге. Тоже ничего примечательного.

– Даже не знаю, Мих. Всё это как-то несерьёзно. Даже если всё сказанное тобой является правдой. Сам подумай: в министерстве не дураки, они бы давно раскрыли эту твою Гройс, и она бы уже безмятежно парила меж облаками.

– И тем не менее все факты указывают против неё. Уж поверь мне, я зря времени не терял. Я досконально проверил биографии нескольких десятков людей, способных быть причастными к этим событиям. Против Лии Гройс указывает всё.

– Ты не ответил на мой вопрос, поэтому я отвечу на него сам. Министерство не обращает никакого внимания на эту бедную старушку по той простой причине, что все твои так называемые доказательства её виновности по сути являются не более чем твоими же догадками, вызванными скорейшим желанием сбросить с себя все обвинения.

– В какой-то степени ты прав, но я руководствуюсь логикой.

– Хорошо, допустим, я на твоей стороне. Как ты предлагаешь действовать?

– Я предлагаю как можно скорее обратить на неё внимание министерства. Для этого необходимо написать коллективный донос. Ты, я и ещё пара работников канцелярии. Каждый воспользуется своим положением и найдёт побольше доказательств её виновности.

– Не понимаю, как я тебе могу быть полезен в этом деле.

– У тебя разве нет доступа к архиву заявок населения?

– Едва ли у меня когда-нибудь будут такие полномочия.

Михал отвёл взгляд, приняв озадаченный вид.

– Собственно, это не имеет большого значения. Главное – довести до конца задуманное. Надеюсь, Ян, ты правильно меня понял. Мы одновременно установим справедливость и отведём от себя подозрения.

– Позволь уточнить: ты отведёшь от себя подозрения.

Михал потянулся к карману, чтобы достать сигарету, но в последний момент резко передумал и неторопливо побрёл к выходу.

– Мы все в одной лодке, друже. Если будут новости или предложения – я в своём кабинете.

В курилке становилось всё больше людей, стало буквально не протолкнуться, но мне казалось, что я остался в этой комнате совсем один.

– Это снег! – раздался громкий женский голос.

Я протолкнулся к окну и выглянул наружу. Надо же, действительно первый снег. Странно, синоптики о нём ни слова не упоминали, либо я опять проглядел. Тем не менее моё рождественское предчувствие оказалось в какой-то степени правдивым.

Увидев мелкие белые хлопья, люди ненадолго переменились в лицах. Все мы словно дети стояли у окна, наблюдая красоту стихии, и каждый вспоминал своё. Длилось всё это секунд десять или пятнадцать, затем все вернулись к рутинным беседам, а я так и стоял заворожённый.

Когда мне было лет шестнадцать, впереди ожидалось трудное время. Зима в тот год выдалась особенно суровой: около месяца температура держалась ниже минус двадцати. Сухие морозы, казалось, останавливали движение крови по венам. Кроме того, в тот год мы трагически потеряли нашего куратора – добрейшую женщину с тяжёлой судьбой. Она была немкой по национальности, а им всегда были закрыты все двери. Жила эта женщина в маленькой комнатушке на втором этаже детского дома. Всю жизнь она стремилась перейти в разряд халбов – так называют немцев, которые прошли процедуру ассимиляции.

Для халбизации необходимо не так много: принять католицизм, иудаизм или православие, заключить брак с представителем одной из разрешённых национальностей и дать клятву о принятии новой нации. Она состоит то ли из девяти, то ли из одиннадцати пунктов – я уже и не помню. Зарегистрированных наций всего четырнадцать: евреи, поляки, литовцы, лужичане, кашубы, силезцы, чехи, моравы, украинцы, белорусы, рома, караимы и лэмки. Сравнительно недавно была официально признана четырнадцатая нация – латгальцы. Для устройства на работу или приобретения жилья необходимо обязательно предъявить документ, удостоверяющий, что человек относится к одному из вышеперечисленных народов. Если его национальность не зарегистрирована, человек не имеет права на трудоустройство и собственность.

Решение о признании той или иной нации принимает верховый сейм, хотя с этим часто возникают неурядицы. Те же латгальцы переселились в Литву ещё в сороковых годах прошлого века, спасаясь от гонений. Из-за того, что латгальцы были католиками, они постоянно подвергались нападкам соседей-лютеран. Всего в северные литовские земли переселилось порядка тринадцати тысяч латгальцев. Тем не менее они более шестидесяти лет добивались внесения в список зарегистрированных народов. К этому моменту их осталось всего около полутора тысяч. Большинство вернулось обратно, выбрав, по их мнению, из двух зол меньшее. Кто-то прошёл халбизацию, породнившись с литовцами и евреями.

Немало шума в своё время вызвало включение в список чехов и моравов. В складывавшейся тогда ситуации все ожидали скорейшего вхождения Богемии, Моравии и Силезии в состав Государства, а потому решили заранее включить славянские национальности на этих территориях в список. Однако, несмотря на то что дальше Силезии нашим войскам продвинуться так и не удалось, народы эти решили оставить, не убирать. Это возмутило другие народы, которые уже годами ждали регистрации.

Также немало дискуссий было насчёт караимов – небольшого тюркского народа, исповедующего свою форму иудаизма. Считается, что они пришли с полуострова, куда ушли глусы. Глусы – это евреи, не признавшие Государство своим отечеством. Часть из них ушла на Святую Землю, а часть – на тот самый полуостров, омываемый Понтийским морем. Всего караимов на наших землях насчитывается порядка трёх сотен. Некоторые считают, что караимов за их малую численность стоит при переписи населения относить к евреям, и обвиняют Сейм в излишней симпатии к иудейским народам. Оно и понятно шестьдесят три процента депутатов Сейма относятся к богом избранной нации.

Возвращаясь к Зофье, кажется, так звали нашего куратора. По крайней мере, всем было известно, что это не её настоящее имя. Ей пройти халбизацию так и не удалось. Связалась она с каким-то поляком из городка по соседству – и завязался у них краткосрочный роман. Да такой бурный, что дело явно шло к свадьбе. Возлюбленный её взял деньги на церемонию – кажется, это были все её накопления, – и исчез, оставив бедную женщину одну с ещё неродившимся ребёнком.

Ребёнка этого она подняла. Он хоть и был халбом, но как ублюдок тоже не имел особых прав. Тем не менее в истории были примеры бастардов, которые смогли прогрызть себе путь. Взять хотя бы Вильгельма Завоевателя. Изначально он носил имя поскромнее – Уильям Бастард. Мать его, кажется, была дочерью кожевника. Однажды, войдя в один из захваченных городов, Вильгельм увидел на своём пути разбросанные куски кожи, что недвусмысленно намекало на его неблагородное происхождение. Король такой юмор высоко оценил и, по разным данным, то ли поджёг город, то ли по жребию отрубил жителям кисти рук.

Незаконнорожденный сын Зофьи тоже решил сделать карьеру в армии. Собственно, это даже не было его решением – другого выбора в принципе быть не могло. В армии в тот момент наблюдался дефицит: нужны были руки, которыми Государство ковало новые победы. Саму Зофью убедили, что это превосходная возможность восстановить доброе имя семьи, и такой шанс ни в коем случае нельзя упускать. Ему едва исполнилось семнадцать, как его отправили на южный фронт. В путь она дала ему небольшой серебряный кулон. Этот кулон впоследствии вернулся ей в конверте вместе с письмом о гибели сына. Говорят: надежда умирает последней – её надежда погибла вместе с ним.

С годами ей было всё труднее справляться с воспитанием детей, которые становились всё более зверскими по своей натуре. Она была добродушна и, несмотря на всё пережитое, сумела сохранить человечность. С пониманием относилась к довольно опасным розыгрышам со стороны воспитанников. Хотя, возможно, в силу преклонного возраста, болезненного состояния и общего уныния по жизни, она просто не могла ничего им ответить. Одна из таких шуток закончилась для неё трагически. Дети, забавы ради, намылили пол у входа в столовую и сообщили, что один из ребят сильно поранился. Это место всегда было тёмным. Торопясь на помощь подопечному, Зофья поскользнулась и, упав, расшибла себе голову. Испуганные дети ходили вокруг неё и думали, что она просто потеряла сознание.

Почему-то тогда я искренне порадовался за неё: подумал, что она наконец-то освободилась от всех тягот этой жизни, и для этого ей даже не пришлось покончить с собой. Воспитание тогда у меня в большей степени было католическим, и потому самоубийство я считал тяжким грехом. Выходило, что если жизнь зашла в тупик, то это безвыходно, и остаётся только уповать на то, что судьба сама избавит человека от страданий. Позже, в период, когда мои религиозные убеждения пошатнулись, я дважды пытался покончить с собой, выпрыгнув из окна, но каждый раз что-то внутри останавливало меня. Нечто вроде инстинкта самосохранения не давало сделать последний шаг. В какой-то момент я даже счёл это за признак слабости: мол, у меня не хватает мужества, чтобы с собой покончить.

После инцидента начались разбирательства, но всё быстро замяли: никому не хотелось связываться с гибелью какой-то старой одинокой немки. Тем не менее именно тогда я подвергся первому в жизни допросу. Криминалисты вызвали детского психолога из центра; она вела беседу с каждым из нас, выведывая всю необходимую информацию. Вскоре очередь дошла и до меня. Допрос проходил в кабинете директора: нас сажали на серый диван в углу. Психолог – женщина средних лет – после недолгой паузы, в ходе которой, по-видимому, составляла краткий визуальный портрет, приступила к беседе.

– Меня зовут… – начала она. (Уж не помню её имени; была у неё какая-то еврейская фамилия, но почему-то, вспоминая её образ, я всегда ассоциировал его с фамилией Берман.) – Как тебя зовут?

– Ян.

– Очень приятно, Ян! Думаю, тебе известно о том, что произошло вчера. Хотела бы узнать твою точку зрения насчёт случившегося.

– О чём тут говорить. Жаль, что Пани Зофьи больше нет: она была добра ко мне и ко всем.

– Могу я узнать, в чём выражалась её доброта?

– Она никогда не была жестокой. У неё было к нам уважение; у других – только презрение. Когда мне приходилось оставаться одному, она всегда понимала моё состояние и не позволяла другим меня трогать.

– А как ты обычно проводишь время?

– Мне нравится придумывать новое. У меня и место для этого есть. Дайте слово, что никто о нём не узнает.

– Конечно, – ответила она. – Совсем забыла сказать, что всё, о чём мы тут говорим, останется между нами.

– У меня в голове много разных историй. Но мне необходимо место и время, чтобы их обдумать. Раньше основным местом был старый актовый зал, но теперь о нём прознали, и мне приходится уходить в лес. Там есть место, где сосну склонило сильными ветрами: в итоге у неё форма арки, верхушка почти касается земли.

– Мог бы ты рассказать про эти истории более подробно?

– Это просто истории на темы, которые иногда появляются у меня в голове. Некоторые совсем простые, а над некоторыми сюжеты я работаю уже пару лет.

– А ты бы не хотел перенести эти истории на бумагу? Ты мог бы стать известным писателем.

– Я думал об этом. Но я себя знаю – у меня наверняка не хватит на это…

– Усидчивости?

– Да. Я постоянно забываю слова. По-любому приступлю и брошу после первых десяти страниц. Меня никогда не хватает надолго.

– Но ведь ты продумываешь эти сюжеты в голове годами. Думаю, у тебя хорошая память. Как ты держишь в голове такой объём информации?

– Если всё правильно разложить, запомнить нетрудно. Если числа будут в разброс – это проблема, но если они по порядку, то запоминание не составит больших усилий. – В детстве я сам придумал эту технику запоминания. Я назвал её «правильный дом». По ходу жизни я её развивал, потом за ненадобностью забросил. Теперь эта техника для меня что-то вроде утерянных технологий прошлого. – Понимаете, главное – всё правильно разложить по полочкам.

– Интересно! Выходит, у тебя свой дворец памяти.

– Да, что-то в этом роде. Только вот это не помогает мне концентрироваться на одном деле длительное время.

– Тут важны две вещи – обстановка и твоя собственная мотивация.

– А как создать эту обстановку?

– Мне, например, помогает негромкая музыка, но это действенно не для всех. К каждому нужен свой подход. Кому-то помогает наведение порядка вокруг себя.

– У меня всё в полном порядке! Я занимаюсь ежедневной уборкой по вечерам, иногда даже дважды в день.

– У тебя убрано всё, включая те места, которые скрыты от глаз?

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу узнать: наводишь ли ты порядок в таких местах, как шкаф, пространство за столом, над дверью.

– Не всегда. – В тот момент я задумался: я совершенно не уделял внимания уборке этих мест. – Я делаю это редко.

– Представь, что твоё сознание – это твоя комната. Пока ты поверхностно заботишься о том, что на виду, твоё подсознание находится в тяжёлом состоянии.

– Я вас понял, я всё уберу.

– Дело не только в этом, Ян. Всегда важно обращать внимание на то, что творится внутри тебя. Твои переживания, страхи – всё это может быть скрыто, и ты даже можешь об этом не подозревать, но они напрямую влияют на тебя.

– И как избавиться от этих страхов?

– Это едва ли возможно, но ты можешь проводить постоянную профилактику.

– Могу ли я проводить эту профилактику сам?

– Никак. Лучше не делать этого даже с родными и близкими.

– Почему?

– У тебя к ним предвзятое отношение, это может только навредить.

– Понял, наверное, мне стоит попробовать вновь.

– Понимаешь, Ян, тебе, в принципе, ничего не стоит держать сокрытым. Это будет грызть тебя изнутри. Есть ли ещё что-то, о чём ты мог бы рассказать?

– Мне больше нечего вам рассказать.

– Ты уверен? – Она была бы весьма признательна, если бы ты поведал мне о том, что произошло вчера с Пани Зофьей.

– Она упала. Остального я не знаю.

– Тебе неизвестно, кто за этим стоит? – Я точно знал, кто был ответственен за всё это. Но что-то внутри меня заставляло упрямо молчать. Может, это был страх, а может – нечто вроде солидарности.

Тем не менее она продолжала аккуратно настаивать. – Мне кажется, Ян, этот дом – место, где все всё друг о друге знают, не так ли?

– Лично я не знаю ничего. Говорю же: я почти не общаюсь с другими.

– Возможно, до тебя доходили какие-то слухи. Попробуй вспомнить. Это очень важно! Ни в чём невиновный человек погиб. Мы с тобой оба знаем, кем была Пани Зофья, но даже это не освобождает виновников от ответственности. Ты читал «Сокрытие»?

– Да, у меня даже есть блокнот, где выписаны мои любимые цитаты.

– Какие, например?

– Их много. Если хотите, я могу взять блокнот из комнаты.

– У нас не так много времени, Ян. Давай несколько самых понравившихся, скажем так – тех, которые определяют твою жизнь.

– «Справедливость – это не истина, а всего лишь договоренность большинства.»

– «Страх – инструмент власти, а не слабость.»

– «Если событие кажется случайным, значит, мы просто не видим всей цепочки причин.»

– Отличные цитаты! Ты действительно хорошо знаешь этот великий труд. Однако, я приведу тебе ещё одну: «В каждом преступлении виновны не только те, кто действовал, но и те, кто молчал», – произнесла она, выделяя голосом каждое слово.

Я усмехнулся, но внутри у него неприятно кольнуло. Слова врезались слишком глубоко, словно их и правда обращали лично ко мне.

– Значит, – продолжила она, глядя мне прямо в глаза, – если ты промолчишь, то будешь виновен ничуть не меньше, чем те, кто действовал. Ты ведь не хочешь всю жизнь тащить на себе чужие грехи?

Тишина давила. Я впервые ощутил, что молчание – это не защита. И тогда я сдался. Сказал ей всё, что знал, выложил имена, подробности, мельчайшие детали.

Этот жизненный урок я отлично усвоил. С тех пор Я никогда никого не покрывал. Для меня это стало принципом: молчание хуже преступления, оно делает соучастником.

Не сказать, что те времена были тёплыми и приятными, но в них было что-то очаровательное. Тем не менее пора было возвращать мысли в реальность. Я находился в довольно незавидной ситуации. Михал буквально предлагал донести – а может и подставить, кто его знает – другого работника, чтобы отвести подозрения от самого себя, или же, как он выразился, от нас. Идея эта поначалу не вызвала никакого восторга, но после пяти минут размышлений стала приобретать логику. В конце концов в этом нет ничего отступнического – всё согласно заветам. Как ни посмотри, история циклична: каждый раз, когда кто-то сталкивается с чем-то, что ему кажется совершенно новым, ему стоит обернуться и убедиться, что всё уже было и неоднократно. И всё, что нам остаётся, – вынести урок из произошедшего.

Между тем крыши домов уже покрылись тонким белым слоем. Надышавшись сигаретным паром, я пошёл в направлении своего кабинета, но на полпути остановился. Вдруг вспомнил про то маленькое устройство, которое нашёл тем утром. Я ещё раз достал его из кармана и, повертев в руке, внимательно осмотрел. Любопытство взяло верх – я сжал руку и направился в кабинет Михала. Застал я его, как и следовало ожидать, во время безделия. Он явно был не готов к моему визиту, поскольку я захаживаю к нему редко; обычно бывает наоборот.

– Михал, есть дельце. Ты хорошо в технике разбираешься?

– Ну не сказать, что хорошо. Могу отличить модели ФСО, – отозвался он. – А что?

– У меня кое-что есть – глянешь?

– Ян, ты интриган недоделанный, выкладывай. – Я положил на стол этот микроаппарат. Он вгляделся в него, и по лицу Михала было видно, что он знает не больше меня. – Даже догадок нет. Хотя постой, где ты это раздобыл?

– Сегодня утром нашёл в прихожей.

– Тогда есть два варианта. Если этот агрегат тебе не принадлежит, то он либо твоей жёнушки, либо её любовника.

– Очень смешно, Мих.

– Ничего смешного. Я бы на её месте давно нашёл тебе замену! Уверен, в центре обработки цифровых данных есть много мужчин гораздо достойнее тебя!

– Ты всегда, сколько помню, умел поддержать.

– Не благодари! А если серьёзно, то, беря во внимание место работы твоей жёнушки, это наверняка одно из тех устройств для хранения данных. Удивлён, что им разрешено выносить их за пределы ЦОДа.

– Нет, не разрешено. Она сама об этом неоднократно упоминала.

– Ну, может, правила изменились, кто знает. Были бы у вас нормальные отношения, мог бы и поинтересоваться.

– Мне кажется, здесь не всё так гладко.

– Хорошо – что ты предлагаешь? Можешь написать на неё заявление и сам его принять. Ты, я так понимаю, в последнее время многое делаешь сам.

По его лицу расплылась пошлая ухмылка.

– Ты ведёшь себя крайне бестактно для человека, который ещё недавно просил об услуге.

– Ты прав! Тем не менее я тебе тут не помощник. Думаю, устройство необходимо вернуть владельцу.

– Я сдам его в министерство порядка.

– Ты рехнулся? Просто верни его назад. К чему эти формальности?

– Михал, здесь не всё чисто! Нельзя просто случайно вынести оборудование из ЦОДа. Она явно сделала это намеренно. Если это так, то я смогу предотвратить утерю данных. А если ничего такого не было, то и беспокоиться не стоит.

– Давай успокоимся! Я понимаю, что с женой у тебя отношения, мягко говоря, натянутые, но то, что ты собираешься сделать, может создать уйму неприятностей вашей семье и тебе лично!

– Мне не о чем беспокоиться! Я добросовестный гражданин, а вот Марта, по всей видимости, нет. Справедливость превыше всего!

– Это понятно дело, но давай-ка не будем рубить с плеча. Сядь, всё обдумай. Я уверен, дело обстоит гораздо проще, чем ты думаешь. Попробуй в конце концов с ней поговорить. Может быть, всё встанет на свои места.

В голосе Михала слышалась сильная тревожность. Даже сильнее той, что обычно свойственна ему. Этот человечек уже давно не вызывал у меня никакого уважения. Теперь же лишался и последнего доверия. Меня не покидало чувство всесторонней недосказанности. Я схватил устройство и двинулся к двери.

– Я обдумаю всё, о чём мы говорили, Мих.

– Нам стоит поторопиться! На верхнем…

Михал говорил что-то ещё, но я уже его не слышал. Авитэль – молодая девушка, принимающая заявки от населения, – уже принесла стопку на мой рабочий стол. Я взял первый лист и принялся читать. Первый документ, к моей огромной радости, был на польском и имел следующее содержание:

30.11.2035 О.Р.Х; 30.11.5796 О.Н.С.М; №0803 0183

Гржегорж Левандовский;

Поляк;

23.11.1995 / 23.12.2025;

Мещанин;

Женат / 1;

Заместитель директора, ЧПП «Миллер мажина»;

Римский Католицизм;

–

Прошу получения одобрения на выставление нашей продукции на выставке промышленного оборудования, которая будет проходить в городе Крулевец в период с 18.12.2035 по 23.12.2035. В ходе выставки мы арендуем стенд №31 в павильоне №2, на котором представим новые металлообрабатывающие станки.

С уважением! Подпись.

Самая заурядная заявка. Сначала идёт дата от Рождества Христова по григорианскому календарю, потом – дата от начала сотворения мира по еврейскому. Когда-то между ними была разница в несколько дней, но недавно ради удобства решили синхронизировать оба календаря, оставив различие только в годах. Прогресс, так сказать.

Дальше всё по накатанной: номер отдела – 08, номер канцелярии – 03, порядковый номер самой заявки – 0183. Затем имя, национальность, дата рождения. После даты рождения – дата последнего получения паспорта. Первый паспорт выдают через месяц после появления на свет, потом обновляют каждые два года, а после десятилетия – раз в десять лет. Бюрократия любит порядок, пусть и надуманной точности ради. Я сразу отметил, что у Пана Левандовского скоро заканчивается срок действия документа – пора бы обновить. Я сделал в конце заявления письменную заметку о том, чтобы ему направили соответствующее письмо с напоминанием.

Дальше сословие, семейное положение и количество детей, должность и место работы. Всё чинно, благопристойно и без сюрпризов. В общем, заявка настолько типичная, что её можно смело прикладывать к учебникам по государственному делопроизводству.

Последние два пункта сами по себе были довольно спорные. Хотя большая часть населения – атеисты или, по крайней мере, люди нерелигиозные, в государственной доктрине установлены четыре дозволенные конфессии: римо-католицизм, иудаизм, православие и греко-католицизм. Всё остальное признаётся ересью. Например, я по паспорту тоже римский католик.

Государство при этом называет себя «светским» и даёт гражданину формальное право исповедовать любую религию или вовсе никакой. Однако в документах каждый обязан выбрать одну из разрешённых. Ситуация чем-то похожа на национальную графу, только куда более лояльная. Так что Пан Левандовский в реальности может быть кем угодно, хоть магометанином.

И, наконец, прочерк в конце заявки обозначал место, где должен был стоять номер паспорта. Недавнее нововведение, которое население встретило крайне враждебно. Люди восприняли это как очередной шаг к «цифровизации» и, что хуже всего, как уподобление врагу. Отменять пункт не стали, но сделали его добровольным.

Запрос я вернул на доработку в связи с отсутствием ключевых данных:

– Поимённого перечня всего оборудования, предназначенного для выставки.

– Списка участников от организации.

– Точного времени, в которое планируется демонстрация станков.